как въедливые духи

Ханна Мэрин — чертов подростковый идеал; пергидрольно-блондинистый идол с губами цветом в спелую вишню, за которой неотрывно наблюдают десятки помешанных школьников, и ей это пиздецки нравится. Коронованная принцесса; оцифрованная модель двадцать первого века; шанель в украденных по-лисьи диоровских очках — малолетняя недоступная звездочка на шестидюймовых шпильках, глазами-молниями уничтожающая все вокруг. Всех. Кроме неотразимого Джона Мерфи. Кроме разбивателя хрупких девичьих сердечек, что себя отдают даром, стоит только плохому мальчику тире легенде облакотиться рядом о жестяной потрепанный шкафчик — обычно таких обожают; Джона Мерфи же сумасбродно боготворят. А он и пускается за каждой коротенькой юбчонкой, отсвечивающей предложением грязного секса за зданием Роуздув Хай в пропахшей потом командной футболке с озлобленными акулами; такому ослепительному бед-бою черлидерши не отказывают никогда. Ханна лишь брезгливо бросает «уверен, что ничего не подцепил от подстилки-Линдси», когда парень обнимает ее со спины на перемене; хрустящая крокодиловая кожа звучит на мышцах крепких, как достовучий лейтмотив. Это ведь стиль их — быть равными, разнополыми элитными близнецами, знаменитыми хищниками на вершине пищевой цепи, что иногда ублажают друг друга позорными схватками юрких языков в пыльной подсобке. Это гадко, противно, мерзко — оба понимают в глубине души — но статус мелодраматические отношения поддерживают неплохо; блондинка не любит, нет, просто место свое рядом с Джоном — и троном — уступать никому не намерена. Поэтому Мэрин и ноготком острым оставляет на ее Мерфи метки (там, куда не добрались местные однодневки) и прищур его блядский буквально отдается шипением в венах «ты моя». Он смеется дробно, хрипло, наиграно, когда Мона ластиться кошкой жгучей к боку; трется как бы случайно грудью округлой о спину; руки тянет к теплу желанного тела. Джон смеется и позволяет Вандерволл хотеть его так, чтобы колени подгибались и живот оттягивало вниз от одного запаха и прикосновения — Ханна практически не видит; привыкла, наверное, что Мерфи всегда затискан, обласкан, и засосы лиловые, новые красуются ежеминутной вязью на его шее. Она подходит, горделиво голову вскинув, даже не глянув на подругу бывшую, за лацканы куртки резко тянет и грубо прикусывает губы принца личного отбеленными зубами. Джон же Мону, как пустое место, отталкивает куда-то к черту и Мэрин в хватке жесткой сжимает, что есть силы — синяки на бедрах заклеймят блондинку лучше любого страстного поцелуя на воодушевленной публике. Эти двое — жалкие детки тинейджеровского ситкома — себе ведь даже не принадлежат; им бы просто стоять, целоваться при людях так развратно, что у прохожих учителей дыхание перехватывает мгновенно, обниматься, пошло задрав брендовое велюровое платье, чересчур откровенно превозносить себя до небес сомооценкой липово-золотой и вгрызаться ночами в доме Блейка взаимно в молочные плечи. Но жизнь правила диктует совершенно другие — можно все. Любить же до гроба открыто, нежно, неудержимо светло — ни за что. Поэтому выходит так, что лаконично отточенная стерва Ханна Мэрин использует невероятно популярного мудака Джона Мерфи в своих интересах. Или он ее, еще не ясно. Они удерживают друг дружку на плаву, подначивают, укрепляют, остерегают от сплетен и слухов мокрыми засосами на поле для лакросса, остаются вместе, несмотря ни на что. Как многовековая королевская династия, не иначе — Мерфи на выпускном балу Ханну кружит в сладком танце, а короны, сверкая, все еще блестят на их головах.