Его человек

Ангелы не могут чувствовать. Не могут ощущать ни тоски, ни боли, ни сожаления, но и не испытывают ни надежды, ни радости, ни любви. Особенно любви – самого большого дара, которым одарил людей их Отец, их Создатель. Именно наблюдая за тем, как завораживающе прекрасно это непонятное, необъяснимое чувство ангелы не могли устоять и падали с Небес, отбрасывая свою благодать, чтобы хоть раз испытать его. Они становились отступниками, предателями, но многие, перед тем как их находили и предавали суду, говорили, что оно того стоило. Быть человеком, страдать, но испытать любовь стоило холодной вечности Небес. Но в отличие от других Кастиэль был ангелом, за тысячи лет ни разу не усомнившимся в своем долге, ни разу не взглянувшему на Землю с сожалением и вожделением. Были лишь люди, потерянные и слабые, но любимые творения его Отца, которым ангел обязан был служить. Кастиэль не понимал своих братьев и сестер, которые перед смертью с горящими глазами говорили лишь о чувствах, об их ужасающей, но прекрасной власти, и смеялись над своими холодными братьями. Он не понимал, пока однажды не коснулся души одного человека. Души праведника, заточенного в аду. И да, сейчас он может признаться себе в том, что Эсфирь была права, именно в этот момент ангел по имени Кастиэль пал, сам не понимая того. Это было так прекрасно, но в то же время невыносимо - касаться чего-то настолько чистого, но в то же время несовершенного, сильного, но такого ранимого, что хотелось закрыть его своими крыльями, защитить и сберечь от любой боли, по велению ли долга или против него. Ангелы не могут чувствовать. Но что же тогда происходило с Кастиэлем, стоило ему только взглянуть на своего человека, зная, что за этой по меркам людей красивой оболочкой, скрывается не менее прекрасная душа, прикосновение к которой ангел не мог забыть? Как мог он объяснить себе, что каждый раз, как человек с ярко-зелеными глазами смотрел на ангела в ответ, у его весселя перехватывало дыхание, и что-то покалывающее-щемящее возникало в груди? Но ангел пытался бороться, сопротивлялся, делать вид, что его не заботит судьба спасенной им души. Ведь ангелов нет чувств, нет привязанностей, нет подопечных. Но куда девалось все его смирение, вся преданность Небесам, все слепое следование долгу, когда его человека заставили страдать, когда вознамерились превратить столь совершенное тело и хрупкую, прекрасную душу лишь в игрушку в руках его старших братьев? Сама мысль о том, что Дином, человеком, которого, не понятно почему, он уже привык называть своим, завладеет архангел, без сожаления и раскаяния вытеснив и растоптав душу, ради которой Кастиэль был готов на все, была непереносима. И в этот момент ангел понял, что больше не может, да и не хочет сопротивляться. Тогда в ангельской обители, прижимая Дина к стене, Кастиэль был готов без сожаления отбросить свою благодать, чтобы просто быть рядом с этим человеком, испытать то, о чем рассказывали те, кто пал. Он сделал бы это, если бы не видел боль и страх в этих широко раскрытых зеленых глазах, если бы не знал, что, отбросив крылья, станет абсолютно бесполезен и не сможет защитить своего человека. Так он впервые перешагнул незримую черту, пошел против своих братьев, и даже, как он думал, своего Отца, чтобы защитить одну единственную душу, к которой даже уже не надеялся прикоснуться вновь. Но оказалось, что Создатель не покарал его, снова и снова зачем-то воскрешая из небытия. И мятежный ангел стал разыскивать своего Отца, и не только для того, чтобы прекратить безумие, творимое его сыновьями. Не меньше Кастиэль мечтал спросить у него, как возможно, что он - ангел, небесное создание, сотканное из холода и света, может испытывать что-то настолько мучительное, но прекрасное к земному человеку, что-то так похожее на…любовь. Конечно, Кастиэль не нашел Бога, впервые испытав другое на этот раз болезненное ощущение, больше походившее на боль и разочарование, но вскоре это стало практически неважно. Чем больше ангел охранял своего человека, чем дальше отстранялся от Небес и их воли, тем больше мог чувствовать. Одно за другим незнакомые ощущения и эмоции начинали пронизывать такое ранее спокойное и невозмутимое существо ангела. Сначала Кастиэль узнал, что значит холод, когда ночной воздух заставил одеревенеть кончики тонких пальцев его весселя, затем впервые испытал раздражение и в тоже время сочувствие к любимым творениям его Отца, почувствовал голод и жажду, желание забыться во сне. Но весь этот водоворот эмоций и ощущений пронизывало одно единственное, не на что не похожее чувство, которое уже невозможно было не узнать, невыносимо избегать. Ангел просто растворялся в зеленых бездонных глазах, в которых то и дело появлялись искорки лукавства, в кривоватой, искренней улыбке и задорном смехе, в пьянящем аромате кожи, машинного масла и выпечки, которая нравилась Дину. И ангел ловил себя на мысли, что начинает любить прекрасную оболочку своего человека не меньше, чем его душу. Да, теперь Кастиэль знал точно, что любил. Еще не отбросив крылья, не расставшись с благодатью он испытывал к своему человеку то, ради чего падали с Небес другие его собратья. И ангел не знал, почему это возможно, правильно оно или нет, да и не хотел знать. Все что имело значение тогда – просто быть рядом с Дином, приходить на его зов и делать все, что в силах Кастиэля, чтобы защитить его. Но сил у ангела я становилось все меньше, настолько, что он не только не мог больше никого защищать, но и боялся, как бы человек не заметил, что происходит с его ангелом, стоит тому оказаться рядом. Не заметил преданности и обожания, светящиеся сквозь широко открытые голубые глаза, не заметил, как дрожит его вессель, стоит Дину прикоснуться к плечу ангела или поправить на нем одежду, не заметил, почему раз за разом Кастиэль не может удержаться, чтобы не нарушить «личного пространства» своего человека. Ангел боялся, что Дин увидит и поймет все это, потому что Кастиэль не ждал взаимности, не смел даже рассчитывать на нее или любую возможность стать для своего человека чем-то большим, чем защитником и другом. Хотя именно этого жаждала каждая частичка его существа, с тех пор, как он увидел Анну, падшего ангела, так просто и нежно коснувшуюся губами губ его человека, зная, что между этими двумя только что была близость, о которой Кастиэль не мог даже мечтать. Но это странное, сладкое и одновременно болезненное желание, осталось невысказанным, погребенным в самой глубине ангельского существа, потому что на самом деле Кастиэль никогда не думал о Дине ТАК. Если бы ангел хотел, ему не стоило бы труда завладеть телом и разумом своего человека, стереть его память, заставить починиться себе. Но Кастиэлю не нужна была оболочка Винчестера, не нужна без его души, без ответного чувства, рожденного в ней. А это, как знал ангел, было невозможно. Ведь Кастиэль не мог забыть всю глубину боли и страха, пронизывающей чистую душу, которую он нес обратно на Землю из адского пламени, и, смотря на своего человека, слишком хорошо знал, что прячет он под маской веселья и равнодушия. Никто, кроме ангела, наверное, даже его брат, не знал, как сильно и отчаянно Дин Винчестер боялся любить, потому что единственные люди, к которым он испытывал это чувство, его семья, так часто или покидали, или предавали его. Поэтому Кастиэль даже обретя возможность чувствовать надежду, не мог позволить себе предаться ей, с горечью понимая, что Дин никогда никому не откроет своего трепещущего от страха и боли сердца, никогда не разделит даже тысячной доли всепоглощающего пламени, что бушевало внутри небесного создания, выжигая все, что когда либо имело значение, до того, как он коснулся своего человека. А потом, когда все кончилось, когда оказалось, что вопреки всем пророчествам и грандиозным планам Небес, они победили, Кастиэль снова стал ангелом, сильным, холодным, почти таким, как был раньше. Но только почти. Любовь к человеку, что стоял тогда окровавленный перед ним на коленях, не ушла. Из всепоглощающего земного пламени она лишь превратилась в спокойный, но от того не менее прекрасный свет, подобный сиянию звезд, который по-прежнему пронизывал все существо Кастиэля. Сейчас Кастиэль знает, что было ошибкой оставить тогда Дина одного, сломленного и потерянного. Но ангел уговорил себя, что делает это лишь для его же блага. Он должен был убедиться, что на Небесах теперь будет все спокойно, что Винчестеру ничего больше не грозит, и никто не сможет разрушить того хрупкого спокойствия и счастья, что, казалось, наконец, обрел его человек. Если бы ангел знал, к чему приведет его борьба с Рафаилом, Кастиэль собственной рукой пронзил бы грудь своего весселя ангельским клинком, чтобы только не чувствовать той вины, что он теперь без труда мог ощущать при воспоминании о разоренных, искалеченных им Небесах, о погибших по его вине людях, ангелах и даже демонах. Но одно воспоминание было хуже всего – о зеленых, полных мольбы и отчаяния глазах, гримасы боли, исказившей любимое лицо от его, Кастиэля, предательства и лжи. Невозможно было вот так смотреть на своего человека, слышать его слова о преданности и дружбе, о том, что они стали семьей, и понимать, как сильно Дин возможно будет его ненавидеть, как никогда не сможет простить, если что-то пойдет не так. Только ангел уже не мог отступить, не мог позволить, чтобы Рафаил вновь развязал апокалипсис, заново заставив Винчестеров пройти через этот ужас. Нет, пусть лучше Дин будет ненавидеть своего ангела, но Кастиэль не позволит, чтобы кто-то снова причинил ему боль. К тому же все должно было, просто обязано было получиться. Да, если бы он только знал, вздыхает ангел, робко проводя кончиками пальцев по коротко остриженным, но мягким волосам своего человека, голова которого сейчас бессознательно покоилась на коленях ангела. Только сегодня, чуть не совершив еще одну и возможно самую страшную ошибку за все свое существование, Кастиэль понял, насколько глубока и ужасна была рана, нанесенная им Дину Винчестеру в тот самый день, когда были открыты врата Чистилища.