Его человек

Только сейчас ангел смог осознать, что никто еще не причинял и не мог причинить такой боли его человеку, как сам мятежный, оступившийся ангел. Узнал, почему Дин смог простить его, когда до этого никогда никому мог до конца простить предательства и лжи, даже своему брату, почему продолжал верить и надеяться, что его ангел вернется, снова станет прежним. И теперь, когда Кастиэль знал, сердце его весселя разрывалось от раскаяния, вины, и благоговенного трепета, когда он снова и снова касался лица своего человека, не в силах себя остановить. Дин еще не пришел в себя после той ужасной ночи, которую пережил, как думал Кастиэль, по его вине. И ангел начинал уже беспокоиться, о том, что сделал что-то не так, что не успел целиком поймать и правильно связать любимую, самую бесценную душу с вновь восстановленным телом. А может, сам не зная того, он все-таки повредил что-то в своем безумии, охватившем ангела в том темном, полуразрушенном здании? Но проверить, снова прикоснуться к душе Дина, почувствовать ее яркое, совершенное, сияние под своим пальцами, Кастиэль не решался. Ему оставалось лишь ждать, терзаясь мучительными мыслями о том, как он, ангел, готовый отдать жизнь за своего человека, допустил такое. Как мог причинить столько боли единственному любимому существу во всей этой холодной и пустой вселенной. И сейчас Кастиэль не жалея себя вспоминал, как вышло так, что он снова бросил своего человека, оставил его одного, предпочтя служению и долгу. Для ангела слабым оправданием было то, что поначалу он себя не контролировал, находясь под слиянием неизвестно откуда возвысившегося ангела, по имени Наоми. Она буквально завладела им, изучила все поступки, все мысли, возникавшие в сознании ангела с начала времен, стараясь очистить от любых проблесков чувств и эмоций, которые когда-либо владели им во время пребывания на земле. Дюйм за дюймом, Наоми и ее соратники «исправляли» слишком безумного, слишком человечного ангела. И им это удавалось. Кастиэль не знал больше ни сомнений, ни сожалений, ни раскаяния, подчиняясь Небесным приказам. Его рука даже не дрогнула, когда пришлось убить брата. Но Наоми этого было мало. Она хотела, чтобы спасенный ею из Чистилища ангел был полностью в ее власти, хотела убедиться, что ничто и никто не сможет встать на пути к ее цели, и Кастиэль, если понадобится, убьет ради нее единственного человека, который все еще имел для него значение. Дина Винчестера. И сейчас Кастиэль, снова проводя тыльной стороной ладони по щеке своего человека, невольно вздрагивает и закрывает глаза, вспоминая те тысячи и тысячи раз, когда клинок в его руке без труда входил в податливую плоть, видел, как раз за разом свет исчезает из таких родных, умоляющих глаз. Это стало его персональной, непереносимой пыткой, в то время как Наоми не скупилась на красивые слова убеждения о долге, и о том, что ангел вовсе не нужен Дину, что тот зовут его только когда оказываются в беде, что он бросили его, словно ненужную вещь в той больнице, никогда не пытался помочь. Слова резали сильнее, чем тысячи ангельских клинков, которыми Кастиэль пронзал тело своего человека на этих «тренировках», и с каждым ударом, что-то умирало в душе ангела, как будто гася свет бесчисленных звезд, раньше освещавших его существо, до тех пор, пока он не остался почти в полной темноте, и Наоми не решила, что он готов. Но он не был готов. Кастиэль даже не знал, как благодарить Творца за то, что ничто не могло его подготовить к виду светящихся непонятным чувством глаз, к протянутой в мольбе и защите руке, к хриплому, срывающемуся голосу, произносящему его имя, и говорящему о том, как он ему нужен. Когда все закончилось, и приказы Наоми упали с плеч ангела, словно цепи, Кастиэль снова солгал своему человеку, когда тот спросил, что случилось. «Не знаю», - сказал он, глядя в удивленные, и ничуть не обвиняющие зеленые глаза. Конечно, это была ложь. Ангел знал, но просто не мог сказать человеку, что перестал снова быть пешкой в руках Небес, как только свет любви к этому необыкновенному, преданному человеку с новой силой засиял внутри него, заставив выпустить ангельский клинок из рук, а прикосновение к скрижали лишь окончательно лишило его ненавистных оков. Но держа в руках слово божие, Кастиэль неожиданно для себя осознал, что больше не может, не должен оставаться рядом с Дином. Да, ангел, наконец, не был ни ранен, ни безумен, ни раздавлен чувством вины, и никто не дергал за веревки над ним, словно над марионеткой, но теперь вместе со свободой он обрел долг, способный перевесить все его чувства. И, не дав себе возможности даже задуматься, не прислушавшись к сопротивлению всего своего существа, Кастиэль ушел от своего человека, зная лишь, что их дороги должны разойтись. Ни ангелы, ни демоны не перестанут искать скрижаль, которую он отныне призван был защищать. Нельзя было придумать менее безопасного места для слова божьего, чем рядом с Дином Винчестером, и не имело значения, чего хотел сам Кастиэль. Конечно, он слышал молитвы своего человека, бесчисленное количество раз звавшего его по имени, то яростно и требовательно, то мягко и отчаянно. Никогда еще Дин не звал своего ангела так часто, так настойчиво и упрямо. И Кастиэль несколько раз приходил к нему незримо, несмотря на тот риск, которому себя подвергал, и почти физически чувствовал страх и надежду, волнами исходившими от души его человека. А затем, каждый раз уходил, так и не показавшись, зная, что ничем не может ему помочь. Не в его силах было исцелить Сэма, или помочь тому пройти испытания и закрыть врата ада. Все что мог сделать Кастиэль в этой новой битве, так это постараться сберечь доверенную ему скрижаль, так чтобы никто и никогда не смог ее найти. Дин был сильным, он справится со всем, как справлялся до этого и без него, и скоро забудет своего ангела и оставит мысли о нем. Так думал Кастиэль, старательно защищаясь от голоса старшего Винчестера, возводя между ними незримый барьер, изо всех сил пытаясь не обращать внимания на усиливающееся отчаяние в его просьбах. «Все будет хорошо, Дин», - шептал он едва слышно в ответ на молитвы его человека, зная, что тот его не услышит, но не в силах, что-либо изменить. А когда больше месяца назад ангел перестал слышать свое имя, повторяемое таким желанным, хриплым голосом, он не знал, что чувствовал больше – облегчение или горечь, от того, что его человек, наконец, сдался. Но так было лучше, так было правильнее.