Ошибки

— Хочу, чтобы ты знал… — шептал царь, лаская губами напряженную шею любовника, — Во всем мире…ты единственный, кого я люблю… — Я знаю, Александр. Мужчины лежали в шатре, откинув толстое покрывало и прижавшись друг к другу так тесно, что не оставалось ни миллиметра пространства между ними. Жар обнаженных тел согревал их, а лихорадочный шёпот признаний перекрывал все остальные звуки, создавая впечатление, что этот маленький шатер и есть целый мир, в котором только они вдвоём. Они даже не были двумя любовниками — сейчас им казалось, что они стали одним существом, и оторваться друг от друга было сравни потере какой-то части своего тела. Александр стискивал в объятиях, прижимал к себе, скользил руками по изгибу позвоночника, бёдрам, ногам, он целовал каждый миллиметр кожи, словно изголодавшийся, вдыхал запах волос, терся щекой о крепкое плечо, и не мог перестать шептать почти бессвязные слова, потому что это помогало ему не сойти с ума. В темноте он мало что видел, но тем сильнее обострялись все его ощущения. А Гефестион, не оставаясь в долгу, вознаграждал любовника сдавленными хриплыми стонами, такими же полубессвязными признаниями, исступленными поцелуями, которые говорили лучше любых слов. Гефестион ценил больше собственной жизни каждое мгновение, проведенное наедине с Александром, помнил каждое сказанное им слово, и каждый раз терял способность контролировать себя — пальцы тянулись к коже, губы к губам, а с языка сами собой рвались страстные просьбы о большем. — Жизнь моя… — шептал Александр, исцеловывая бледные росчерки шрамов на животе. — Мой любимый…знаешь, чего бы я хотел больше всего на свете? — Чего? — Я хочу потеряться здесь, в этом лесу…с тобой… Хочу, чтобы македонского царя никогда не было… был бы один Александр, и весь, целиком принадлежал бы только тебе… — резким движением откинув полог шатра, он впустил теплый свет от костра внутрь, освещая разгоряченное, покрытое следами от его же поцелуев тело. Гефестион открыл глаза и, подтянув любовника к себе, крепко обнял за шею. — Ты и так принадлежишь только мне, любимый… всему миру мы дали царя, но Александр только мой! На всю жизнь. — Афродита не даст мне солгать, я мечтаю остановить время! Прямо сейчас, заставить весь мир замереть в этой самой секунде. — Боги, зачем тебе это? — широко улыбнулся полководец, лаская кончиками пальцев колючие от щетины щеки. — Затем, что я счастлив, Гефестион! Безрассудно, ослепительно счастлив, потому что вокруг нет никого, кроме тебя. А ты в моих объятиях… — Там, где и должен быть. — шепотом закончил Гефестион, переворачиваясь и оказываясь сверху. На губах любовников играли улыбки. Вот уже пару часов они ласкали друг друга, удерживаясь на краю и не давая страсти перерасти в пламя. Ни с кем другим Александр не мог держать себя в руках так долго, но Гефестиона хотелось нежить и ласкать бесконечно долго, и мысли о собственном удовлетворении даже не приходили в голову. Ему нравилось видеть, как мужчина сжимал и разжимал кулаки, как поднималась и опускалась мощная грудь в такт жаркому дыханию…больше всего он любил смотреть, как от самых нежных, легких, почти невесомых его поцелуев Гефестион зажмуривался и кусал губы, изо всех сил стараясь удержать контроль над ощущениями, а потом открывал глаза, и смотрел на него, как на бога. В эти моменты Гефестион как никогда был открыт, обнажён, даже беспомощен перед Александром, он думал лишь о нем, видел лишь его, казалось, он забыл даже собственное имя. Ни один человек на свете никогда не увидел бы Гефестиона таким, никто не посмел бы и предположить, что сильный, гордый и бесстрашный мужчина может смотреть такими глазами — с нежностью, отчаянием, любовью, с детской радостью и обожанием во взгляде. Но именно так он смотрел на своего Александра. Для него не имело значения, с кем царь делит свою постель, он знал, что никто не сможет утолить голод Александра так, как он, никто не даст столько нежности, страсти, любви и удовольствия, сколько может дать он. И уж точно никто и никогда не будет владеть его сердцем, кроме Гефестиона. Словно в тумане, Александр видел, как любимый опускается поцелуями от его живота вниз, и вот уже длинные золотисто-русые пряди щекочут его между бёдер, а губы вытворяют с его плотью что-то немыслимое, что заставляет его изо всех сил сжать зубы, чтобы не стонать слишком громко. Руки Гефестиона повсюду, чуткие пальцы заставляют его тело изгибаться навстречу прикосновениям и медленно сгорать от удовольствия. — Воистину, боги наградили тебя даром не только к сражениям!.. О, что же ты делаешь! Гефестион не отвечал, но у него было занятие поинтересней, да и его глаза все говорили за него. Только Гефестион мог в такие минуты, не отрываясь, глядеть на любовника. И что это был за взгляд! Александру казалось, что он продаёт душу этому мужчине каждый раз, когда попадает в плен его невозможно голубых глаз. Умелые руки и губы завладевали его телом, но эти круглые аквамариновые омуты со страстным и озорным огоньком в глубине вырывали из него душу. — Ты восхитителен, Гефестион! — едва придя в себя, царь тут же прижался благодарным поцелуем к припухшим губам, ещё хранившим его вкус. — У меня хороший учитель, — улыбнулся хилиарх. — И годы практики! — Я начинаю думать, что ученик превзошел своего наставника. — Ну нет! — отмахнулся Гефестион. — Тебя мне не превзойти, мой царь… Не обращая внимание на собственное тело, хилиарх продолжал медленно, немного лениво целовать щеки, скулы, волосы, спускаться на шею, а потом подниматься обратно к губам. Каждым таким поцелуем он, будто неопытный юноша, старался высказать все, что чувствует. Но руки действовали иначе: их ласки выдавали чувственного, опытного мужчину, который хорошо знает тело любовника и знает, как подарить ни с чем несравнимое удовольствие. — Позволь мне… — шепотом попросил Александр, пытаясь перевернуть их и взять инициативу на себя. Но Гефестион с силой приковал его руки по обе стороны от головы и сжал коленями торс. — Нет. — Почему? Ты же… — Сегодня я сделаю все сам. Не все же нашему персидскому красавцу развлекать тебя! Александр удивленно поднял брови и снова попытался высвободиться из хватки, но по силе Гефестион был вполне равен ему, да и томный блеск почти синих от желания глаз буквально подчинял своей воле. Не говоря больше ни слова, хилиарх медленно склонился и жадно накрыл губы Александра поцелуем. От сдержанности не осталось и следа, Гефестион не хочет ждать ни секунды, просто не может, а Александр осторожничает — отвечая на поцелуй, нежно оглаживает руками покрытые шрамами бедра, спину, притискивает к себе, но будто сдерживает себя. — Ты что? — глухо спрашивает Гефестион, отстраняясь на пару сантиметров. — Почему ты вспомнил про Багоаса? Ревнуешь к нему? — Друг мой! Ты правда хочешь сейчас говорить о нем?.. Я не ревную, Александр, не к Багоасу. Мне нравится этот мальчик, я даже рад, что он есть у тебя. А теперь позволь мне найти твоим губам другое применение! И он тут же нашел: жадно захватывая губы Александра, Гефестион едва успевает дышать, перехватывая воздух короткими глотками, пока любовник не забирает инициативу. Их поцелуй выходит диким, жарким, глубоким, они разделяют обрывки дыхания на двоих, зарываясь пальцами в волосы и притягивая ближе. Такой горячей, исступленной потребности друг в друге они не испытывали давно, слова не могли выразить и десятой доли этого чувства, и они пытались показать все поцелуем. Губы жадно припадали к губам, к носу, щекам, неконтролируемый поток эмоций заставлял обоих в горячке ласкать каждый миллиметр, ловить ртом сдавленные стоны и изо всех сил сжимать в руках до безумия желанное тело. Не разжимая объятий, Гефестион снова укладывает Александра на спину, трется всем телом и, ощущая плотью плоть, теряется в эмоциях. Ему уже не различить, чей был стон, чей был выдох… Наконец, Гефестион прерывает поцелуй и отстраняет любовника, упершись ладонями ему в грудь. Он силится хоть немного отдышаться, его собственная грудь ходит ходуном, перед глазами туман, а Александр лишь глухо, недовольно рычит и хватает ртом воздух. Хилиарх обводит тело царя голодным взглядом и ему кажется, что перед ним сам бог. Распаленный желанием, обнаженный, сияющий бронзой и золотом в дымных отсветах костра и с этим неистовым блеском в черных, словно ониксы, глазах Александр вызывает у него какое-то нечеловеческое восхищение, словно перед ним даже не царь, а идол, на алтарь которого Гефестион с радостью кладет и сердце, и душу, и свое тело. От него веет жаром такой силы, что можно испепелить за секунду всю империю. Александр, чуть отдышавшись, снова с рыком обхватывает Гефестиона за шею и притягивает к себе, но любовник не позволяет. Прикусив мочку уха, оставив след на шее, он поднимается, отползает чуть назад и наскоро облизывает свою ладонь. Ведет рукой вниз, легко касается живота Александра, глядя в глаза, обхватывает напряженную плоть и пару раз скользит пальцами по длине. Александр давится воздухом, вздрагивает всем телом, а у Гефестиона темнеет в глазах от твердости и жара под пальцами, от нестерпимого предвкушения и сумасшедшего чувства власти над любимым телом. Он едва дышит, во все глаза глядя на то, как его мужчина бьется под ним, как пульсирует от желания плоть у него в руке, а сердце сдавливает тисками от страстной мольбы во взгляде. Больше нет сил ждать; чуть приподняв бедра, он направляет его в себя, и Александр стонет еще громче, а Гефестион зажмуривает глаза и прикусывает губы от боли и накатившего шквала эмоций. Медлить нестерпимо тяжело, но так надо. Гефестион уговаривает себя не спешить, а Александр придерживает его за бедра, не позволяя опуститься резким рывком и следя за меняющимися эмоциями на лице любовника. Царю хочется прижать его к себе, уткнуться носом в его волосы, собрать поцелуями одинокие слезы, дорожками скатившиеся по щекам, но он не двигается, не хочет причинить еще большую боль. Наконец, Гефестион опускается до конца и позволяет себе выдохнуть и открыть глаза. Только сейчас Александр садится, все так же держа любовника за бедра, и с жаром приникает к искусанным губам. Для них обоих это — своеобразная передышка, возможность привыкнуть и пережить накатившую волну ощущений. Горячий выдох обжигает кожу за ухом, Александр скользит ладонями с узких бедер на талию, ласково гладит выступающую цепь позвонков, нежно целует влажные скулы и виски, но Гефестион чувствует, как в напряжении дрожат его руки до самых кончиков пальцев. И в следующее мгновение Александр едва сдерживает стон — Гефестион начинает двигаться. Размеренно, плавно, до исступления нежно. Обхватив руками его шею, хилиарх жадно целует, ласкает языком все, до чего может достать. Александр уже не знает, что сводит его с ума сильней. И через какое-то время сдается первым: — Прошу тебя… — шепчет он на выдохе. — Прошу, быстрее… я хочу чтобы ты… Он не успевает договорить, потому что вздох сменяется несдержанным вскриком, когда Гефестион отрывается от его губ и исполняет его желание. Запрокинув голову и чуть прогнувшись, он нарочито медленно скользит назад, а потом резко, сильно, одним рывком насаживается снова. Александр теряется в ощущениях, он уже не в силах сдерживать стоны, потому что Гефестион сводит его с ума. Он толкает царя на подушки, заставляя снова лечь, переплетает их пальцы и, изгибаясь, подобно змее, продолжает двигаться. Нежно, с оттяжкой — назад, а в следующий миг единым рывком — вперед, снова и снова. Гефестион не думает о собственном удовольствии, жаркой спиралью закручивающемся в низу живота, для него даже сейчас первостепенным остается удовольствие Александра; где-то позади остались отголоски боли — закаленное в боях тело привыкло к ней — и все, что осталось — это любимый мужчина, его руки, которые он не в силах отпустить, его глаза, подернутые страстной пеленой, его сорванный, хриплый голос, которым он каждую секунду повторяет его имя… весь Александр — его персональный рай и ад, боль и наслаждение, слаще которых Гефестион не может вообразить. Вокруг них все перемешалось: чувства, стоны, глухие, сорванным шепотом имена. Пальцы соскальзывают с мокрой кожи, Александр снова поднимается и жадно притискивает к себе тело любовника, а тот в ответ стонет и, оставив пару царапин на бицепсах, впивается поцелуем в приоткрытые губы. Движения Гефестиона с каждой секундой все резче, быстрее, порывистее, разрядка неминуемо подступает к обоим. Тела переплелись в страстной горячке. Гефестион вцепляется, как может, насколько хватает сил, в своего бога, выгибается, стонет и, наконец, все тело прошивает оглушительная вспышка удовольствия. Всего через миг сквозь жаркое марево он всем телом ощущает, как Александр содрогается, глухо рычит, судорожно сжимает пальцы на его бедрах и через пару секунд обессиленно падает спиной обратно на одеяло, утягивая за собой и Гефестиона. Царь лениво обводит подушечками пальцев лопатку мужчины и нежно целует его в макушку. Его любовник все еще тяжело дышит, приходя в себя, и мягко ласкает одними губами излучину его плеча. Через несколько минут доносится шепот: — Александр? — Да? — Я люблю тебя. Объятия становятся чуть крепче. — Я тоже тебя люблю. — Я сделаю все для тебя, Александр…я с радостью отдам жизнь и не пожалею об этом, или заберу жизнь у любого, кого скажешь, кто посмеет причинить тебе вред. — Гефестион крепко прижался к широкой груди, словно боялся, что мужчина испарится. — Я ничего не боюсь в этой жизни, ты же знаешь…кроме одной вещи… Я умру без тебя, любимый. Ты — мое сердце, моя кровь, весь мой мир. — Гефестион… — Ты всё для меня, Александр. Я способен жить и воевать только пока есть ты, любовь моя. — Мне нравится, как ты это произносишь. — улыбнулся Александр, повернув голову Гефестиона к себе и ловя счастливый аквамариновый взгляд. — Что? — Моя любовь. — повторил царь. — Мне нравится слышать это из твоих губ… повтори еще! Гефестион широко улыбнулся и обнял ладонями его лицо. — Любовь моя… жизнь моя…мой Александр, я тебя люблю!