Ошибки

Тяжелые ворота Вавилона распахнулись, впуская в родные стены армию царя-триумфатора. Этого момента ждали сотни и сотни тысяч людей: родители, жены, братья, сестры, любовники и возлюбленные, и все сейчас высыпали на улицы, беспокойно ища глазами родное, знакомое лицо; кто-то не выдерживал и бросался навстречу, душа в объятиях, но колонны не останавливались ни на секунду, и толпа шла вслед за ними к площади Вавилонского дворца. Со всех сторон слышны крики, поздравления, приветствия, отовсюду летят под ноги цветы и алые ленты в цвет царского плаща. Вавилон ликует и чествует своих героев. Александр едет на своем Буцефале впереди первой парадной колонны — молодой царь, уже объединивший в одну Империю десятки народов и земель; великий воин, доказавший, что сильнее мощи македонских мечей лишь сила македонской дипломатии; Александр — человек, достойный называться сыном Богов. Он сделал то, что не снилось его предшественникам и чего не достичь его потомкам, но даже он вынужден был иногда бороться с собственными демонами. Когда-то, когда Вавилон только стал частью его империи, он казался македонцу величайшим городом на свете. Красота и мощь этих стен и куполов восхищала Алексардра и приводила в трепет от одной мысли, что теперь эта жемчужина принадлежит ему. Но шло время, и очарование великого города потускнело, словно золото, покрывшееся темным налетом плохих воспоминаний. Александр проезжал по улицам, приветствуя жителей, улыбаясь и кивая в знак благодарности, но все это было лишь безупречно выработанным камуфляжем; внутри все трепетало, но уже не от прежнего восторга. За каждым домом и в каждом проулке Александру мерещелись тени — бесплотные, бессмысленные, лишенные голоса и оболочки, но такие же ощутимые, как все вокруг; они преследовали его всю сознательную жизнь, они смотрели на него из каждого знакомого закоулка, и сбежать от них он мог только на поле боя. В какой-то момент все эти радостные, восторженные лица слились в пустой калейдоскоп образов, и Александр почувствовал, как виски сковывает тупая тянущая боль. В ушах что-то свистело, губы пересыхали от частого дыхания, и невыносимо хотелось тишины. Впереди было еще несколько улиц, а царь уже отдал бы все на свете, чтобы развернуть коня и умчаться отсюда в любом направлении. «Если я оглянусь назад, — думал он, смиряя себя, — то не смогу сопротивляться и уеду из этого проклятого города! Кто эти люди? Почему они кричат, чему радуются? Мы не достигли и половины того, чего хотели, почему они так ликуют?.. Только не оборачивайся назад»… Но механизм самоубеждения дал трещину, и через пару минут Александр все же обернулся…и через секунду что-то внутри снова с треском разлетелось на части. Сзади него, с гораздо более искренней улыбкой ехал Гефестион, короткими кивками приветствуя жителей города. Когда их взгляды пересеклись, хилиарх улыбнулся еще шире, а Александр поддался вспыхнувшему, словно искра, сиюминутному желанию. Он протянул руку, не говоря ни слова, просто глядя мужчине в глаза, зная, что он поймет. Гефестион действительно понял, но не сразу подчинился молчаливой просьбе; он немного нахмурился, сомневаясь, поджал губы, и все-таки вложил руку в протянутую ладонь. Их кони поравнялись, и с этого момента Александр больше не отпускал руку Гефестиона ни на минуту. Тени, окружавшие его отступили, словно испуганные солнечным светом, лучившимся в глазах и улыбке молодого военачальника, и Александр впервые за этот день почувствовал себя дома. Когда колонны подошли ко дворцу, Гефестион одной командой выстроил всех ровными рядами и встал во главе строя, передавая слово царю. Александр выехал вперед и, встав между гигантской нестройной толпой жителей и стройными рядами своих солдат, обратился к толпе: — Жители Вавилона! Мы снова вернулись в родные стены. Ваши сыновья, братья, мужья принесли Империи много славных побед, и сегодня вы все в праве чествовать их как героев! Пусть каждый из этих храбрых воинов после долгих месяцев разлуки снова познает радость семейного тепла, ибо они заслужили это! Но я прошу прощения… У тех, кто сегодня не сможет обнять своего сына, брата или мужа. Знайте, что я всей душой разделяю ваше горе, ибо каждый из тех, кого мы потеряли в этом походе, был мне как член семьи. — выдержав небольшую паузу, Александр развернул Буцефала и обратился уже к солдатам. — Мы проделали долгий путь, братья мои. И в этот путь каждый из вас внес свой вклад. Я благодарю вас за каждый день, что мы провели вместе, за каждое сражение, которое мы выстояли бок о бок. Сегодня весь Вавилон и вся Империя будет праздновать ваше возвращение, и пусть сами боги знают об этом! Дружный гул голос сотряс дворцовую площадь и, стоило Александру со своей группой отойти к парадной лестнице, как две толпы, словно пенящиеся волны, столкнулись друг с другом. Эту секунду предвкушали все: стоя и уже глядя в глаза родного человека, ожидая лишь момента, когда можно будет броситься со всех ног и заключить в объятия. Александр мягко улыбнулся Гефестиону и, на секунду прикрыв глаза, обернулся к молчаливо застывшей сзади него Роксане. — Добро пожаловать домой. — тихо произнес он, беря ее за руку и поднимаясь по лестнице, где у распахнутых дверей уже показался знакомый силуэт его матери. — Я боюсь… — вдруг выдохнула не громче шепота Роксана и нервно сжала ладонь мужа. — Не бойся. Я рядом и никуда не уйду. — Спасибо, Александр. Царь улыбнулся и в знак поддержки мягко сжал дрожащую ладонь. Он уже видел счастливое лицо матери, которая едва сдерживала радостное возбуждение, таких же улыбающихся мудрецов, которые стали неотъемлемой частью двора и еще многих из знатных семей, пришедших поприветствовать его. — Мама… — Александр! Царица Олимпиада с ласковой улыбкой заключила сына в объятия. Она не видела его так давно, что сейчас забыла обо всех проблемах, мучивших ее, отбросила все мысли, просто отдаваясь велению материнского сердца. Что бы ее упрямец ни думал, как бы этот взрослый мальчик не поступал по отношению к ней, Олимпиада всегда жила только им. Филипп был ужасным мужем, но единственное, за что она была ему безгранично благодарна — это Александр. — Ты так возмужал, сын… — Мы не виделись всего пару лет, мама. — Для меня будто вечность прошла. Женщина остранилась, ласково погладила сына по щеке и на удивление радушно поприветствовала хилиарха, тоже приобняв за плечи. — Я рада тебя видеть, Гефестион. — И это более, чем взаимно, моя царица. — с вежливым поклоном ответил мужчина. Роксану Олимпиада предпочла не заметить и, снова улыбнувшись сыну, направилась во дворец. Александр понял ее молчаливый знак и последовал за ней, снова взяв жену за руку; Гефестион с другой стороны, а за ними последовали и все остальные.

***

Солнце еще даже не село, когда в Вавилоне уже начался большой праздник в честь возвращения царя. На улицах были выставлены огромные столы, чтобы каждый мог поучаствовать в торжестве, на площади перед дворцом выступали актеры и факиры, а в самом дворце устроили шумное пиршество, на котором присутствовали все военачальники Александра и послы со всех концов Империи. Длинные столы были выставлены в форме большого разомкнутого квадрата, образуя в центре некое подобие сцены. Александр сидел на троне, изготовленном специально в дар ему от посланника из Египта, рядом с ним по правую руку — Олимпиада, а по левую Гефестион. Роксану же расположили слева от хилиарха, рядом с Багоасом. Правящая царица сначала не понимала, для чего нужно садить персидского наложника за царский стол, причем так близко, но Александр настоял, и она не стала ему паречить. — Как тебе они? — с улыбкой спросила Олимпиада, указывая рукой на восьмерку танцовщиц. — Их привезли с разных уголков царства. Вон те белокурые — гречанки, две справа — из Египта, слева — фракийки, и пара в центре — из Пергама. — Они очень хороши… — Александр откинулся на спинку трона и хитро улыбнулся Гефестиону, кивая на танцовщиц и протягивая виноградную лозу. — Что ты думаешь? — Несомненно… особенно фракийки. — Да, ты прав. Фракийки хороши… — У тебя хороший вкус, Гефестион! — улыбнулась Олимпиада. — Благодарю, моя царица. — Однако… — вмешался Александр, словно продолжая мысль, давно крутившуюся у него в голове. — Им все равно чего-то не хватает, ты не думаешь? Царица удивленно приподняла изогнутые брови и несколько раз перевела взгляд с Александра на девушек и обратно. Гефестион же при этом уже не старался скрыть усмешки и, как обычно, слегка покачивал головой. — Чего именно? — не понимала царица. — Гефестион? Хилиарх усмехнулся и легко толкнул любовника в плечо. — Ты ждешь моего разрешение? — Нет, я жду, что ты поддержишь меня. — Боги… ну, конечно, я поддерживаю! — Гефестион наклонился влево, касаясь ладонью плеча Багоаса и привлекая его внимание. — С тобой все хорошо? — Да, господин Гефестион, спасибо. Все великолепно! — Рад слышать. — улыбнулся хилиарх. — Я хочу попросить тебя, малыш… Ты можешь станцевать для нас? Эти девушки хороши, но они даже рядом с тобой не стояли. Станцуешь? Темные, бархатные глаза Багоаса радостно заблестели. — Я почту за честь, Гефестион! С удовольствием! — Ты золото. Багоас улыбнулся ещё шире, смущенно опустил глаза и, поднявшись, тихонько пошёл к музыкантам. Девушки уже заканчивали свой танец и наготове были другие артисты, но Гефестион дал им знак пропустить вперёд Багоаса. — Ты решил показать мне своего мальчика? — немного пренебрежительной спросила Олимпиада, заметив это движение. — Именно так, мама. Потому что это не просто мальчик. При всём уважении, эти девушки очень хороши, но с ним не сравнится ни одна. — Ты тоже так считаешь, Гефестион? — Да, моя царица. Поверьте, он стоит того, чтобы увидеть, парень потрясающе талантлив и не по годам умён. — Умён? Александр не дал Гефестиону ответить, прерывая разговор и привлекая внимание матери к центру зала. — Его тело говорит лучше любых наших слов, мама, так что просто смотри. Багоас по привычке снял удлиненный жилет, оставив на обнаженном торсе лишь поблескивающие золотые цепочки с цветными камушками, и грациозной походкой вышел в центр. Как и всегда, его глаза были закрыты, так, по его словам, он лучше чувствовал своё тело, пока музыканты в первых тактах отбивали лишь мудрёный сложнопостроенный ритм. Он сделал два глубоких вдоха и выдоха, затем пригнулся, словно леопард перед прышком, затаил дыхание, и вместе с ним стали чуть тише барабаны. Через секунду Багоас снова делает вдох — его спина приподнимается — и вместе с ним делает свое первое «дыхание» персидская флейта. С этого момента мальчик приковал себе взгляды всех присутствующих, одними своими движениями заставил смолкнуть все разговоры, а Александр с гордой и довольной улыбкой откинулся на спинку трона. Мелодия была царю незнакома, перс еще не танцевал под нее, но импровизация давалась ему с такой легкостью, словно он был рожден вместе с этой музыкой. Чувственная грация и соблазнительная, томная медлительность его движений зачаровывала: снова распрямившись, Багоас открыл глаза и встретился взглядом с Александром. Бархатно-черные омуты были затуманены, как если бы он занимался любовью; он смотрел перед собой, но не видел ничего, и улыбался — кротко, едва заметно, так, словно, затаив дыхание, ждет очередного сладкого импульса в своем теле. Он был целиком поглощен своим танцем, своей музыкой, и это зрелище гипнотизировало разношерстную искушенную публику. Все смотрели за его руками — за тем, как легко и изящно порхают по воздуху его пальцы, будто ласкают кого-то невидимого, как плавно вьются, звеня браслетами, точеные кисти, как стремительно и мягко, подобно крыльям, сгибаются в такт мелодии локти. Затем эта волна достигает красиво очерченых плеч, заставляя их изгибаться, соединяя крылья лопаток и очерчивая каждую мышцу под шелковой смуглой кожей. И тут уже взгляды запутываются в гладких блестящих локонах, рассыпавшихся по спине, плечам и груди. Багоас сделал стремительный поворот, плавно изогнувшись всем корпусом — черные пряди взметнулись вверх и легли мягким шелком на одно плечо, приковав всеобщее внимание к ровному желобку позвонков и такому волнующему изгибу поясницы. Мелодия ускорилась, и по залу прокатился глухой восторженный вздох — Багоас будто пропустил эту звуковую волну сквозь свое тело, от узких бедер до самой шеи, а потом снова вернул ее вниз, падая на колени под глухой удар барабана. Казалось, что это сама музыка выкручивает и изгибает его тело, а ее ритм отдается у него в груди. Оставаясь на коленях, он медленно и плавно прогибается назад, касаясь лопатками и затылком пола — от этого движения у Александра холодеют и подрагивают пальцы, он не может оторвать взгляда от чувственного изгиба поясницы, и в тот же момент слышит глухой и хриплый полу-вздох, полу-стон слева от себя. Вот Багоас снова поднимается, его движения уже не такие мягкие, а все более стремительные, порывистые, словно в горячке. Его гибкое тело уже блестит от пота в ярком свете факелов, а пересыхающие от дыхания губы чувственно приоткрыты. Сидя на одном колене, он выпрямляет вторую ногу и, словно проткнутый древком стрелы меж лопаток, падает на нее грудью и всем корпусом, чтобы потом, в такт мелодии, снова взмахнуть руками и в одну секунду вспорхнуть вверх стремительным прыжком, изгибая спину в момент кульминации. Александру вновь кажется, что, танцуя, Багоас словно занимается любовью — его тело также страстно изгибается, сладко и ритмично бьется, а затем, дрожа, обмякает. Барабаны уже не стучат, а Багоас лежит на собственных ногах, скользя по воздуху лишь руками в последних движениях, а потом складывает их вдоль ног, словно крылья, и с последним тактом затихающей мелодии плавно опускает голову вниз, прячась за пологом волос. Пару секунд в звенящей тишине раздаются лишь его тяжелые вдохи и выдохи, после чего зал, словно пороховая бочка, взрывается овациями, свистом и одобрительпыми возгласами. Багоас грациозно поднимается на ноги и, откинув волосы за спину, почтительно кланяется царю с застенчивой улыбкой на лице. Сколько бы лет ни прошло, он никогда не может привыкнуть к такой реакции на себя, вострог и восхищение смущают его, особенно в глазах любимого…царя. Александр первый поднимается на ноги, продолжая хлопать и удовлетворенно улыбаться. Его примеру тут же следуют Олимпиада и Гефестион, а за ними и весь зал. — Теперь веришь, мама? — гордо спрашивает Александр, жестом подзывая Багоаса к себе. Юноша тут же обходит стол за спинами сидящих и приближается к царю. — Верю, сын. Этот мальчик дорогого стоит. — О, нет! — качает головой царь, обнимая танцовщика за плечи. — Этот мальчик бесценен! Не ожидая никакого ответа, Александр просто склоняет голову вбок и ласково целует чуть пересохшие губы Багоаса, на что зал снова реагирует бурными овациями и свистом. Царь не обращает ни на что внимания и не спешит прерывать поцелуй, тем более, что Багоас, вначале удивленно застывший, откликнулся и мягко скольнул по губам Александра, но уже черезпару секунд первый и отстранился. Александр еще раз погладил его по щеке и снова сел на свой трон рядом с матерью, а Багоас подошел к стоявшему неподалеку Гефестиону. Тот держал в руке виноград и с гордым удовлетворением улыбался. — Ну, иди ко мне, сокровище… Ты не перестаешь меня удивлять! — покачал головой хилиарх, приобнимая мальчика за талию. — Чем именно, Гефестион? — Своим талантом, разумеется! Этот танец выше всяких похвал, правда. Ты просто невероятен, малыш. Багоас улыбнулся и по привычке опустил взгляд, но Гефестион тут же поднял его лицо за подбородок. — О, брось! Не смущайся, я ведь не льщу тебе. — Для меня ваша похвала ценнее всех, Гефестион. Я счастлив, что доставил вам удовольствие. — Более чем, прекрасный! Я очень тобой горжусь. Эти слова мгновенно вспыхнули румянцем на щеках юноши, заставив Гефестиона засмеяться и ласково прижать юношу к груди, потрепав по волосам. — А осталась ли довольна царица? — беспокойно спросил Багоас. — Какую из цариц ты имеешь в виду? — Царицу Олимпиаду…хотя мне было бы приятно, если бы мой танец понравился и госпоже Роксане. — Об этом можешь не тревожиться, малыш. Поверь мне, правящая царица осталась тобой очень довольна, ты ей понравился. Да и Роксане тоже, она впервые досмотрела весь твой танец до конца. — Это значит, ей нравится? Гефестион пожал плечами. — О, если бы действия этой женщины хоть что-то значили… но, думаю, да. Сегодня ты не покорил разве что слепого! Багоас снова разулыбался и спрятал лицо на груди Гефестиона. Тот наблюдал за праздником, мягко поглаживая юношу по спине и иногда вкладывая ему в рот продолговатые ягоды, а через несколько минут перс снова подал голос. — Гефестион… — Да? — А…а разве… — Говори, Багоас. Юноша несколько раз вздохнул, словно сомневаясь в своих словах, но все-таки спросил: — А то, что царь только что поцеловал меня…это ничего? Я имею в виду, рядом была госпожа Роксана и царица Олимпиада… Гефестион тихо усмехнулся. — Ну, скажем, это был не самый разумный шаг со стороны Александра, но это вряд ли будет иметь какие-то серьезные последствия. Почему ты спрашиваешь? — Мне в голову пришла мысль…что могла подумать о браке царя и госпожи Роксаны царица, видя, как он целует меня на глазах у жены? — Ты умнеешь не по годам, малыш… Твоя мысль вполне разумна и логична. Я бы даже сказал, что это почти правда, потому что царица Олимпиада действительно размышляет о браке царя с Роксаной. Но, думаю, для нее уже очевидно, что в этом браке нет места любви, поэтому…вряд ли этот поцелуй как-то ухудшит ее мнение. — Хорошо, если так. Мне жаль госпожу Роксану, она одинока, хоть и сама виновата в своем одиночестве…но я хотел бы, чтобы их отношения с царицей сложились мирно. Гефестион снова улыбнулся и поднял лицо юноши, взяв двумя пальцами за подбородок. — Иногда я думаю, что ты слишком хорош для этого мира, сокровище. Скользнув пальцами со щеки на шею, Гефестион наклонился мягко прижался к теплым искусанным губам, лаская затылок и нежно перебирая тяжелые темные пряди. Поцелуй отдавал терпким запахом вина и кисловато-сладким вкусом винограда.