Поколение победителей

      Золото волос, улыбка, беззаботность — увы, теперь всё стало иначе. Нет того смеха колокольчика, нет той легкости, той свободы в поступках и движениях. Который день красные глаза, нескончаемая бессонница, потрескавшиеся губы, потухнувший взгляд. Легкомысленная кокетка попала в клетку, оказалась заперта в окружении тех же чувств, которыми раньше свободно играла. Тех чувств, которыми пренебрегала. Которые никогда не ставила на первый план.       «Хизер бессердечная, ветреная, несерьёзная и абсолютно бессовестная девушка. Она не умеет сопереживать, не может расскаиваться, а уж тем более отдавать отчёт своим поступкам. Квиддич да соблазнение юношей — вот её основные увлечения» — как-то раз сказала Кассандра Бруствер профессору Слизнорту, который хвалил мисс Паркинсон за успехи в учебе. Конечно же, преподаватель Истории магии не знала, что та самая «бессовестная» и «несерьёзная» девушка когда-то рьяно защищала её перед своими одногрупниками. Конечно, Бруствер, как и прочие, не видела и половины тихих, но благородных поступков Хизер. Для всех, абсолютно для всех, даже для Гарри она была не более чем красавица, дурачащая голову парням.       Никто не видел решительности в её зелёных глазах, никто не замечал храбрости, которая позволяла ей сражаться до конца. Обостренное чувство справедливости в совокупности с толикой хитрости делало из неё настоящего ангела-мстителя, защитницей слабых и униженных. Только… Замечали ли это окружающие? Как и говорилось ранее — нет. Хизер навеки будет сердцеедкой в их восприятии, как нечто незначительное, прекрасное, но недостижимое — от того и глупо мечтать о понимании. Девушка-молния — ярко вспыхнет, покорит взор и тут же забудется. Красота да успех в квиддиче — это, действительно, всё, чем запомнилась Паркинсон преподавателям. И нельзя сказать, что она была безумно глупа, просто учеба давалась ей с большим трудом. Будучи первокурсницей, девочка днями и ночами штудировала учебники, пытаясь сравняться со своими умными одногрупниками… Однако все усилия были изначально обречены на провал и разочарование.       «Вы очень милая леди, так уж и быть, поставлю вам высший балл за старания» — обычно говорили профессора. Ни за ум, ни за знания, а за старания и красоту!       Да, первый курс получилось вытянуть и попасть в пятерку лучших… Но чувствовала ли Хизер себя комфортно в этой пятерке? Одарённый от природы Том Реддл, Виктория Кронсберг, смышленный Драко Малфой и хитрый Адриан — всем им учеба не стоила стольких нервов, стольких проведённых часов за учебниками, тогда как она билась из последних сил и получала равный с ними балл лишь из-за того, что была мила! Первый курс был переломным моментом, началом той самой пофигистичной Хизер Паркинсон. Тихая и воспитанная девочка испарилась, вместо неё появилась другая — яркая и неуправляемая. Зачем терзать себя, зачем тратить последние силы там, где ты всё равно будешь не оценена справедливо?       На втором курсе уже не было той нервной и замученной Паркинсон. Да, не гениальна, хороша лишь в определённых сферах, пусть не самая умная, зато смогла сохранить себя и свою психику. Пусть в глазах других она глупая красотка — это к лучшему. Хорошо, когда тебе недооценивают. Тот, кто недооценивает врага, рискует проиграть, ещё не начав бой. Поэтому раз за разом она одерживала верх, будь то самоуверенные мальчишки, квиддич или же дела сердечные.       Джесси Уизли — старший брат Аселайн, второй из шести детей дружного семейства, староста школы, ученик факультета Слизерин, гордость Хогвартса, кавалер Анастейши Гринграсс. Вообще Хизер всегда была уверена, что этот тип уж явно из компании Реддла. Дружба с Ноттом, покрывательство некоторых поступков Адриана и Абрахаса, да и непринуждённые беседы о власти и стратегиях Грин-де-Вальда — вот, пожалуйста, куча доказательств! Но с кем остался этот милый рыжеволосый парень, когда окаменевший Рональд попал в больничное крыло, а потом и вовсе в больницу Святого Мунго…? Чью сторону выбрал Джесси, когда Том, Гарри и Гермиона бесследно пропали?       Ещё до того, как вернуться с рождественских каникул, Джесси, Пейдж Эйвери и сама Хизер объединились, встали рука об руку. Их свела разная боль, однако имелось общее желание докопаться до истины. Пейдж терзала совесть за все сотворенные прегрешения, девушка хотела исправить всё то, что она натворила. Эйвери не скидывала все обвинения на свою слабость, на свои глупые, грешные чувства к Теодору Нотту — она в полной мере осознавала свою причастность и была готова нести ответственность.       А почему Джесси решил помогать Хизер с её, казалось бы, сомнительным расследованием? Дело в благородстве или желании всё контролировать? А вот и сто раз нет! Месть! Куда уж справедливей может быть цель человека, чей брат едва не погиб? Жажда отмщения, желание восстановить свой статус «всемогущего старосты Хогвартса» и поквитаться с теми, кто смел поставить под угрозу жизнь его семьи и друзей. Ведь…       Ведь юноша и представить не мог, как бы он жил дальше, будь на месте Миртл Уоррен кто-то из его близких. Окажись на месте той девушки Аселайн или… Или Анастейша? Смог бы он простить себе то, что был недостаточно внимателен, недостаточно хорош как школьный староста. Ведь то, что случилось, отчасти и его вина… Он должен был быть серьезней, должен был не упускать деталей, не поощрять тайные встречи «Пожирателей», казавшихся ему ребячеством. Как… Как он только смел потерять бдительность в тот вечер? Почему беззаботно кружился в танце с Гринграсс вместо того, чтобы следить за студентами?       Ну и наконец, Хизер — наивная, сумасшедшая Хизер, что влюбилась без памяти. Откуда такое притяжение? Откуда эти чувства? Ведь ещё в мае… За день до матча по квиддичу, когда опасный аноним пригласил Паркинсон на свидание в башне старост — Поттер спас её. Неизвестно, как и от кого, но он узнал, что это свидание было подставой, хитрым планом когтевранца Джони Касперо. Глупышка, сначала увидев перед собой Гарри, не поверила глазам, сочла его за своего тайного воздыхателя. Тот же… Затащил её в ванну старост, где она пряталась под водой от того самого Касперо.       Было забавно? Было безумно смешно! Весело, наверное, было Касперо увидеть вместо Хизер Поттера, нежащегося в ванне с пеной. В тот день то ли от смеха, то ли от внезапного сближения со своим загадочным одногрупником Паркинсон от чего-то решила, что это их не последняя подобная встреча. Всё словно встало на свои места… В тот момент Хизер будто вдохнула чистого воздуха после долгих лет, проведенных во мраке, духоте и пыли. Они бесились как дети, осмеивая поведение убежавшего Джони, брызгались водой и кидались друг в друга пеной. Промокшие до нитки, но счастливые, а ведь сколько сплетен ходило после того дня! Сколько сплетен, не имевших основания… Ведь она сама всё испортила, поддавшись ярким впечатлениям. Хизер осмелилась спросить нечто глупое… То, что окончательно разрушило атмосферу.       «Ты ведь влюблен в меня, верно?»       Как глупо…       «Ты же знаешь ответ, я помолвлен. С чего ты это решила?»       А ведь… Ведь она сочла в этот момент, что он такой же как и все те юноши — падкий на красоту.       «Что если я, скажем, из азарта захочу украсть твое сердце?»       Почему это звучит, как попытка ухватиться за соломинку? И от чего Хизер вообще это сказала в тот вечер? Она была удивлена, раздосадована, обижена? Или завидовала тому, что все те, кто её любил, никогда не смотрели на нее так, как смотрит Гарри на Викторию? Завидовала этой любви. Завидовала тому, что даже другая не способна заставить его забыть невесту. Разве бывают столь сильные чувства?       «Я пошутила, просто забудь».       Всё, что сумела промямлить Паркинсон, скрывая всю горечь натянутой улыбки, всю боль, таившуюся в глубине глаз. Да, она впервые обожглась в тот день, но и в первый раз ощутила нечто иное, не то, что испытывала в обществе своих воздыхателей.       Плохо ли это — желать чужое? Безусловно, отвратительно. Но она желала, хотела всей душой такой же любви, как у Гарри и Виктории. Желала быть столь же успешной как Кронсберг, иметь такого же заботливого жениха… Она так устала быть неудачницей, девушкой, что ничем кроме внешности и не обладает. А уж лучше быть дурнушкой, счастливой идиоткой, нежели несчастной красавицей! Лучше бы она не соответствовала всем стандартам красоты, что были негласно приняты в благородном обществе.       У Пейдж Эйвери нет аристократичной бледной кожи, но есть талант к учебе; она всеобщая любимица преподавателей. Ну, а староста школы Анастейша Гринграсс? Она очень высокая, что явно неканонично положенной миниатюрности для истинной леди! Волосы Кронсберг вульгарно яркие, Олесия Лестрейндж слишком худая, а у Аселайн и вовсе большие глаза! Они все имеют изюминку! Все нестандартны, только Хизер штампована как кукла, от того и как кукла несчастна и одинока в душе. Ведь как иначе? Как иначе, когда окружающие ценят в тебе лишь внешность? Её чувствами можно играть, её можно считать игрушкой.       «Хэй, там идет Хизер, почему бы не сказать пару пошлостей ей в след? Она ведь не воспримет всерьез, она ведь любит слушать подобное».       Да, подобное сначала пугает, причиняет боль, а уж потом становится обыденностью. Только вот Паркинсон так и не смогла понять, в какой момент для нее стало нормой играть роль легкомысленной девушки — после осознания того, что она бездарна или после того, как приняла тот факт, что красота и есть её дар, предложенный скупой судьбой.

***

      Ненависть, снег, кровь. Нет, слишком много крови, слишком много снега. Настанет момент, и она утонет в нем. Ей не хватит воздуха, не хватит сил, снежинки укроют её тело… Холод не будет ощутим как, в принципе, и всё остальное.       Из всех возможных реальностей Гермионе досталась та, что уничтожает её! Та, что душит, что пытается испытать её терпение, выжать все чувства. Однажды, заявив Рону о том, что его эмоциональный диапазон размером с чайную ложку, она не учла того, что у неё самой нет границ этому самому «диапазону».       Она не позволит себе признать то, что между ней и Томом что-то было, не позволит утянуть себя вновь в эту пучину страсти и отчаяния. То, что было, было не любовью, а каким-то насилием. То, что произошло с ней и Томом две недели назад можно назвать ошибкой, сбоем системы… Нет, нет, нет! Ничего не было!       Н и ч е г о!       Вкус собственных слез уже не кажется соленым, он скорее горек. Причем горечь его безумна, безумна, как и абьюзивные отношения, в которые её насильно втянул Реддл. Симпатия? Скорее потребление. Теперь от звания лучших врагов их отделяют не только несколько поцелуев. Даже думать не хочется о том, как она позволила Тому в ту ночь продолжить начатое, как спустя несколько рьяных протестов извивалась под ним, как шептала имя, его имя, после чего до крови кусала губы, не в силах простить самой себе того, что бессильна в его руках.       «Проклятый лжец! Чертов… Лицемер. Проще сделать вид, что всего не было? От чего ты копируешь мою реакцию? Это не тебя, а меня изнасиловали! Только я имею право тебя игнорировать, ты же должен в ногах у меня валяться, умоляя о прощении!»       Даже очередная книга не может отвлечь Грейнджер от бедлама, творящегося у нее в голове. Сплошная ложь, декорации тлеющих надежд в виде кольца с зеленым камнем на её пальце. А ведь нигде нет информации о способности камней перемещать в пространстве. Даже если это артефакт, то о нем, несомненно, где-нибудь да написали… Вопрос только где? Где?! Она отныне не может, не хочет выбираться из библиотеки Юлиана Долохова, пока не найдет ответы на свои вопросы, причем это не преувеличения, а суровая реальность. Любезный хозяин сего поместья позволил ей жить в своей библиотеке. Здесь есть всё — кровать, большой диван, письменный стол и куча книжных стеллажей.       Только бы… Только бы игнорировать Реддла, что якобы невзначай заглядывает в это царство безмятежности. Впрочем это того стоит, ведь ей же на руку быть ближе к книгам. К книгам и камину. Единственному камину в доме, на котором нельзя отследить чужие перемещения. Каким-то образом Долохову удалось подключиться к каминной сети без официального регистрирования. Фактически этот камин не числится в списках, именно поэтому его действия и не видны, ведь юридически его не существует! На других каминах тоже не проверить, откуда прибыли гости, как и куда они переместились. — Дорогая, думаю, тебе не стоит возвращаться, — громко произнес кто-то за спиной Грейнджер, из-за чего девушка подпрыгнула.       Из-за вечных нервов, попыток оградить Гарри от Хизер, Гермиона полностью сбила свой режим питания. Она пропустила обед, но не желала пропускать ужин. Ох, эта Хизер, дорогая Хизи, что не оставляет шанса. Что если их всех разоблачат, что если из-за тайных встреч с Паркинсон и её организованной группой поддержки пострадает не только Гарри, но и все «преступники», скрывающиеся в этом доме. Но ведь тогда достанется и самой Хизер. Даже Драко, Джесси и Пейдж не выдут сухими из воды. Как же ребята этого не понимают… Именно поэтому Гермиона просто вынуждена участвовать в этом, дабы контролировать, а иначе быть беде.       « Или революции, как сказал бы Юлиан» — последнее, что пронеслось в голове Гермионы до того, как она вполне осознала, что это именно Юлиан стоял за её спиной и посоветовал не возвращаться. Но… Но куда не возвращаться? В комнату?       Быстро отставив в сторону ромашковый чай, девушка вышла из-за стола и повернулась лицом к старшему Долохову. Обычно веселое выражение лица было каким-то… Нервным? Нет, Юлиан, конечно, всегда казался Мионе необычным, неординарным, очень обаятельным и явно неадекватным, ведь настроение этого человека и его мимика намного содержательнее «Войны и мира». Только… Только под ложечкой засосало, уж больно неприятное предчувствие… Что если что-то произошло? Возможно, Гарри ослушался её и встретился всё-таки тайно со своей музой. Авроры могли случайно навредить ему или вовсе как-то отследить! — Что вы имеете в виду? Не стоит возвращаться куда? — волнительно молвила Грейнджер, даже не пытаясь скрыть дрожь в голосе. — В свою комнату, то есть в библиотеку, да именно в библиотеку! Просто туда сейчас нельзя, там… Там убираются эльфы, слишком много крови, ой… Вернее пыли. Какая кровь? Что-то я не совсем пришел в себя, а ведь мне ещё нужно зашить рану… — бормотал Юлиан, пытаясь подобрать нужные слова.       Лицо Грейнджер сначала стало бледным, дыхание перехватило, а голова… Голова едва не начала кружиться… Предчувствие не подвело — нечто ужасное всё же свершилось. — Р-рану? — заикаясь, переспросила Гермиона. — Рану? Ах, да! На диване… Один человек, ммм… По неосторожности выстрелил из револьвера в диван. Думаю, он всё же будет стоять, но зашить стоит. Ах, Антонин, его расстрелять за это мало! Новый, совсем юный диван! А если бы он её убил? Ведь тогда бы я скрывал в своем доме настоящего убийцу! Да меня бы за это к врагам народа приписали!       Руки от чего-то начали трястись. Диван? Над ней сейчас издеваются? Юный диван с местоимением «она»? Антонин… убил девушку?       «Нет. Нет, не убил. Ведь Юлиан сказал, что стоять будет, только зашить нужно. Конечно, не убил… Нет-нет, какая девушка? Ведь он о диване. Просто о диване», — пыталась успокоить себя Гермиона. — Мистер Долохов, пожалуйста, быстрее, каждая минута бесценна! — внезапно вбежал в обеденный зал Реддл. Черные волосы были растрепаны, а одежда и руки запачканы кровью. Тяжелое дыхание, ничего не выражающий взгляд — Том походил на ангела смерти. Но от чего такие ассоциации и почему бледность на лице Грейнджер сменилась красным праведным гневом.       «Каждая минута? Что? Это… Это ведь из-за него, верно? Кто-то сейчас пострадал по его вине! Неужели он снова подставил под риск себя и всех нас?! Как он мог? Как посмел?! Очередной дикий план?! Бредовые идеи о власти и отмщении!» — Да ты чертов эгоист, Реддл! Тебе хоть кто-то говорил об этом? Какая девушка?! Кто пострадал по твоей вине на этот раз? — неожиданно воскликнула Гермиона, не в силах держать себя в руках. Шатенка быстро подошла к юноше и схватила его за грудки. — Кто бы там ни был, Том, знай, тебе не сойдет это с рук! Все амбиции имеют пределы! Ты… Да ты больной! Раньше стирал память, выдавал приказы о слежке, а сейчас просто едва не убил кого-то?       Спокойное выражение лица не изменилось. Он, словно оловянный солдатик, даже не шелохнулся, никак не отреагировал на слова девушки, из-за чего волшебница едва не убила его взглядом.       «Он всё тот же бессердечный психопат, эта реальность или другая. В нем нет ничего нормального, ничего того, что бы позволяло ему думать о других и сопереживать». — Хорошо, Реддл, можешь просто молчать. Я всегда знала, что в тебе нет ничего человеческого. Ты просто эгоист, не думающий о других, и всегда им будешь. Люди ведь не меняются, верно? Ты не исключение. — А я и не отрицал! Да — это произошло по моей вине! Да — это я виноват! Что сделаешь? Убьешь? Сможешь? Рискнешь? — вдруг произнес Том, смотря сверху вниз на девушку, после чего схватил её за руки, которыми она вцепилась в его рубашку. — Что сделаешь, Гермиона? Так меня ненавидишь? Настолько сильно презираешь? Может мне тебе револьвер дать и присоединиться к истекающей кровью Кронсберг? Ах да, ты же слишком правильная, поэтому не сможешь нажать на курок. — Прекрати! Хватит! —  яростно прошептала девушка, пытаясь вытащить свои тонкие запястья из плотно сжатых ладоней юноши.       Это может длиться бесконечно, их противоречиям нет предела, только на этот раз Гермиона не отступит, не сдастся. Резко выставив руки вперед, волшебница едва не свалила юношу с ног, от чего тот, растерявшись, ослабил хватку. Юлиан уже давно покинул их, скрылся из виду, даже не пытаясь разнять чокнутую парочку. Конечно, ведь сейчас есть нечто более важное, нежели выяснения кто прав, а кто виновен.       Быстро развернувшись, девушка была готова уйти, но Том явно не желал её отпускать. Дыхание перехватило, ладонь парня стальной хваткой вновь сжала её запястье. Что на этот раз? Что не так? Это разве не конец скандала? Зачем продолжать?!       Ш о к       Мурашки по коже. Юноша просто сделал шаг навстречу, просто сжал Грейнджер в тесных объятиях, вдыхая аромат волос, пытаясь раствориться. Будто… Будто она только его, будто в эту секунду для него не было ничего важнее этой хрупкой девушки. Дыхание Реддла обжигало шею, а Гермиона так и стояла к нему спиной, боясь развернуться, боясь посмотреть в глаза. Что она увидит в этих глазах цвета буйного океана? Ей страшно, ей дико страшно. Она не может. Не может позволить себе довериться ему. Грейнджер не обернется, не вздрогнет от его нежности. Раньше она была слишком добра к Тому и слишком жестока к себе. Отныне между ними пропасть. Бездна из боли, слез и недопонимания. Враги или просто незнакомцы? Кто они теперь? — Уйди. Просто уйди, Том! — её голос сорвался на крик.       Каждый человек должен знать цену чужому терпению, каждый человек должен нести ответственность за совершенные поступки — Реддл не исключение, даже если сейчас он так сильно нуждается в ней, даже если он — её судьба, предназначение. Гермиона сможет оборвать все нити, разрезать все узлы. Их ничего больше не соединит, ни случай, ни судьба. — Я знаю… Знаю. Мы слишком разные, но это не меняет того, что я испытываю к тебе. Много раз пытался убедить себя в том, что ты просто очередная моя прихоть, увлечение, страсть, но после той ночи… После нашей близости… — шепчет юноша, сильнее прижимая к себе девушку, словно боясь, что она может исчезнуть, оказаться иллюзией, сном.       От последней фразы Грейнджер вздрогнула, нет, ей не выдержать! Развернувшись к юноше лицом, девушка закрыла его рот ладонью. Она не хочет слушать, не хочет вспоминать. Как глупо и опрометчиво, она настоящая дура, раз на миг поверила в то, что он может измениться, в то, что в глубине души он совсем другой. Жалела его, а нужно было жалеть себя! Думала, что он правда увлечен ею, а он грезит только о своих великих планах. Реддл — плод Амортенции, ребенок, рожденный в результате действия Приворотного зелья, а значит, он просто не умеет любить! Он не знает, что такое любовь, поэтому не может клясться в ней. Вероятно, это его очередная уловка, новый способ обмануть. Сердце предательски сжалось в груди. — Ни слова больше! Я не хочу это слышать! Ничего не было, никакой близости! Ты меня понял? Не хочу иметь с тобой ничего общего!       Взгляд Тома помрачнел, в нем читалось непонимание, отчаяние и… Боль? Волшебник резко притянул девушку за талию, от чего та невольно поддалась вперед. Трепет ресниц, щеки Гермионы вспыхнули красным цветом. Слишком близко. Они стояли слишком близко друг к другу. Нет, они едва не поцеловались! Между губами парня и девушки была только ладонь Грейнджер, которой она по-прежнему закрывала рот Тома.       Взгляды пересеклись, глаза цвета шоколада заворожили парня, он не мог перестать тонуть в них, не мог отвести взора. Они принимают действия друг друга слишком близко к сердцу, нагло отрицая то, что им никогда не быть вместе. Никогда не стать теми, кто будет счастлив вместе, никогда не быть до конца откровенными, никогда…       Слишком много противоречий! Всё, что у них есть — это любовь, никому ненужная, абсолютно глупая и несчастная любовь! Жажда, жажда касаний, жажда ощущать друг друга тактильно. Только ли тактильно? Они хотят раствориться друг в друге. Другого мира просто не существует, когда они стоят так близко, да даже когда их взгляды случайно пересекаются в толпе. В такие моменты нет других, нет мира. Единственное, что существует, это они. Будто всю жизнь знали друг друга. Будто они нечто большее — родственные души, влюбленные, чьи судьбы сшиты невидимыми нитями.       «Хочу быть с ним. Хочу, чтобы время и судьба были не властны над нами. Наша любовь была бы самой красивой сказкой, будь ты не Томом Реддлом».

***

      Ночное небо — свидетель всему тому, что скрыто от глаз простых смертных. Ночь — тревожная спутница преступников и тех, кто готов свершить нечто запретное. Ночь — хранительница, провокация, настоящий кладезь историй и секретов. Могильной землей засыпаны все те, кто хотел идти наперекор тьме, все те, кто ошибочно считал, будто день важнее ночи, а свет главнее тьмы. Ибо только в равновесии познается гармония: сквозь свет можно увидеть тьму, а из тьмы рождается свет. Ибо только беспристрастным дано познать истину.       Легкое нажатие на кнопку. Искры красного пламени, норовящие сжечь душу. Быстро закрыв крышку серебристой зажигалки, Адриан задумчиво покрутил ее в руке. «Zippo 1941 Replica» — чудный подарок Виктории Кронсберг. Не то чтобы Лестрейндж курил… Но и не брезговал магловскими сувенирами, тем более столь ценными. На зажигалке ведь даже гравировка есть — «Покажи свою любовь». Некие чары, наложенные на столь дивный прибор, при каждом нажатии подают сигнал предмету воздыхания. Нажал на кнопку, подумал о любимом человеке — и в ту же секунду перед ним в воздухе появляется пламя в форме сердца, в центре которого имя того, кто влюблен в него. Пламя это вспыхнет, даже если возлюбленный или возлюбленная находятся на другом конце света, всё что нужно делать — это любить искренне. Если не любишь, огонь так и не дойдет до адресата.       Удивительно, что подобную вещь Адриан получил в подарок на Рождество, а не в самый разгар искусственных отношений. Ох, как тяжело было бы выкручиваться. Тори бы вдоволь поиздевалась над его попытками объяснить отсутствие любовного пламени. Но нужно ли ему оправдываться сейчас? Только разве в том, что он влюбился, а не в обратном. Разве можно? Можно совладать со своими чувствами? Он не выбирал, кого любить, просто играл в кошки-мышки с судьбою, за что в итоге и поплатился.       Возможно, у Адриана был бы шанс объясниться и во всем признаться, если бы не «Ежедневный пророк», на первой полосе которого улыбчивый Франсуа Розье пожимал руку Летицию Малфою. «Королевская помолвка» — гласил заголовок статьи.       Фергус Лестрейндж брезгливо отодвинул от себя газету, морщась и поглаживая усы. Синие глаза мужчины были точь-в-точь как у Адриана, но в остальном сходства не наблюдалось. Ведь, как известно, самый младший Лестрейндж является копией своего деда — Уолтона — волшебника сурового, но спокойного, что, увы, не передалось его сыну и внуку. Вообще, Уолтон и Фергус — люди разные, и ничего кроме крови общего не имеющие. Если первый является ценителем чистоты крови, но при этом адекватным, добрым и понимающим человеком, то второй в противовес — сторонник Дамболдора и за равные права всех волшебников. Фергус хоть и имеет прекрасные идеалы, но до доброты и эмпатии своего отца ему очень далеко, ведь этот мужчина как-никак славится своей деспотичностью и… Легкой ненормальностью. — Вот и попалась в клетку пташка. Цены ей составить не могли, кто только не сватался, а в итоге выбрали Малфоя! — засмеялся он, — Старик Франсуа из ума выжил? А впрочем, это к лучшему. Наши враги вместо того, чтобы становиться сильнее, выбирают менее выгодные варианты, от чего не радостная новость? Говорят, сам министр магии хотел руки этой Виктории, Леонард Спенсер-Мун приходил в дом Розье! Ах, какой глупец этот Франсуа!       Злорадство отца, увы, не передалось Адриану, как вкопанный юноша стоял на одном месте и смотрел на треклятую статью. Едва начавшийся день, попытка отправить Виктории любовное пламя, ароматный завтрак, мысли о том, как через день он вновь вернется в Хогвартс и наконец увидит возлюбленную, а затем весть о… Нет-нет, всё это просто не укладывалось в голове Ада! Это… Это не может быть правдой! Что за бред?!       В эти выходные вслед за Кронсберг нескольких учеников забрали домой, и Адриан не был исключением. Это была прекрасная возможность встретиться с Томом. Паркинсон уже давно бегает на тайные встречи к Поттеру. Как она это делает, будучи в Хогвартсе, Адриан понятия не имеет, однако хотел бы узнать этот самый способ. Медленно развернувшись, Лестрейндж с напускным спокойствием покидает столовую. Отец не должен понять, что он задет. Не хватало ещё, чтобы он узнал о том, что Адриан как-то связан с Викторией.       Быстро захлопнув дверь в свою комнату, волшебник сжал кулаки. Мысль о том, что Виктория, его Ви, может достаться другому, была невыносима. Сдерживая гнев, юноша вновь схватил подаренную ему зажигалку и начал хаотично щелкать.       «Пусть она увидит. Пусть она поймет то, насколько дорога мне, пусть поймет, что я не отступлю, я не отдам ее Абрахасу».       Немой крик, непрошенные слезы навернулись на глазах. Ярость сковала тело. Ему словно раскаленный метал к груди прикладывают и просят молчать, а он и рад бы, если бы только мог. Если бы только мог совладать с собой и остановить эту боль! Тяжелый всхлип, Лестрейндж стоит у зеркала и не отрывает взгляда от своих глаз. Как? Как он вообще мог влюбиться настолько сильно? Мужчины ведь не плачут, но почему тогда он не в силах сдержать слез? Как бы ни старался, как бы не смахивал с покрасневших щек прозрачные капельки, солоноватая дорожка одна за другой вновь вытекала из кристально синих глаз. Нет-нет, он не слабак! Он не позволит отнять у себя возлюбленную. Резкий взмах рукой, звон стекла, паутинка, растягивающаяся по зеркальной поверхности, окровавленная рука. Крик, вырвавшийся из горла, дикий крик!       Он и секунды не может находиться здесь — ему нужно найти Тома. Он должен отыскать Реддла, иначе просто сойдет с ума. Пока эльфы не постучались в дверь и не спросили, что случилось, пока отец не увидел его в таком состоянии. Быстро схватив с вешалки серое пальто, Адриан взял горстку пороха и вошел в широкий камин, украшенный посеребряными узорами в виде цветов и змей. — В библиотеку поместья Долоховых! — произнес юноша, кидая серебристую пыль.       Камин вспыхнул зеленым пламенем, скрывая Лестрейнджа от уже вошедших в его комнату эльфов. О чем мог думать юноша, чье сердце было разбито? О той самой любимой? О друге, который в миг обратился в соперника? Как ему теперь спокойно смотреть в глаза Абрахаса? Сможет ли он вновь в шутку назвать его братом?       Мир рушился на глазах. Всё обычное становилось чуждым. Всё, во что верил Адриан. Всё, к чему он шел. Неужели чувства к другому человеку способны настолько сильно изменить жизнь?

***

      Тихий шелест, веток. Ветер, ласкающий кожу. Запах трав. Робкий шаг вперед, от чего так приятно? Может потому что она идет босиком по траве? На лице девушки появляется легкая полуулыбка, кто-то взял ее за руку. Обернувшись, Кронсберг видит перед собой Абрахаса, его синие глаза, почти одного тона с безоблачным небом, такие же чистые, такие же спокойные. Её жених смотрел так проникновенно, так нежно, что сердце замерло в груди, а дыхание перехватило. От чего Малфой так на нее смотрит? Разве он не должен ненавидеть ее? Их помолвка должна быть ему неприятна, да что угодно, любые эмоции… Виктория ждала от него хоть что-то, но не нежность! — Идем. Ты же знаешь, что сделала правильный выбор, почему ты колеблешься? — тихо молвит юноша, увереннее сжимая ладонь девушки. — Я… — шепчет Кронсберг растерянно. — Она некуда не пойдет! Уйди от нее, Абрахас! Викторию никто не спрашивал, ей не дали выбора. Твоя мечта иллюзорна! То, что она твоя невеста, ещё не означает, что ты имеешь право распоряжаться ею!       «Этот голос… Это… Адриан?»       По телу пробежала дрожь, что происходит? Почему Малфой и Лестрейндж себя так ведут? Они враждуют? Откуда ненависть? Или Том уже успел настроить Адриана против Абрахаса? Что если всей школе станет известно о глупых догадках Реддла?! Ведь если их семьи раскроют… Кронсберг просто не может доверять Адриану! Ей необходимо защищать свою семью. Только Абрахас, только он может её понять. Они на одной стороне, у них обобщая боль, прошлое и будущее. Адриан должен. Обязан!       Левой руки кто-то коснулся. Повернув голову в сторону, Виктория поймала взгляд темно-синих глаз, даже больше серых, совсем как…       Небо? Оно стало хмурым! Легкий ветерок уже не ласкал кожу, а напротив, был излишне суров. Адриан сжал ладонь Виктории в своей руке, его холодные пальцы вызвали дрожь. Это прикосновение было чем-то… Чем-то волнующим.       Выбор… Она должна была выбрать руку, которую отпустит. Ведь всё предсказуемо, всё логично, верно? Кронсберг уже знала, кого оттолкнет, от кого откажется. Она знала, так как…       Вспышка молнии заставила девушку встрепенуться. Звуки грома и первые капли дождя, нет, не дождя, а настоящего ливня! Кто-то… Кто-то шел к ней навстречу. Кронсберг не могла разглядеть человека впереди и не могла приблизится, так как Малфой и Лестрейндж крепко сжимали её ладони. — Ты уверена, что это то, чего ты хочешь? Почувствуй! Послушай хоть раз свое сердце! Виктория, можешь хоть на секунду забыть о том, что ты кому-то обязана? Это ведь не так сложно. Понимаешь, что это не шутки? Это не сцена, не театр, это твоя жизнь! Один промах и всё вдребезги… Я люблю тебя, всегда любил. Ты моя гордость, моя принцесса, ты не должна заставлять себя страдать только из-за долга! Ведь вместе с тобой буду страдать и я.       Предательские слезы покатились по щекам. Тори была готова рыдать навзрыд, она едва не начала кричать от переполняющих чувств. Отец, это её отец! Больно, как же больно… Она не может увидеть его лица, хоть он и становится всё ближе и ближе! Увесистый черный капюшон не дает вглядеться в детали, не позволяет увидеть столь дорогого сердцу человека.       Виктория считала шаги отца, совсем как в детстве, когда он переступал порог её комнаты, целовал в лоб, рассказывал очередную захватывающую историю и, думая, что она спит — уходил. Бернхард старался не разбудить дочь, от того каждый шаг был едва слышен, но Вики вслушивалась и всё-таки считала.       Быстрым движением Кронсберг-старший откидывает капюшон назад. Чувства захлестнули Тори огромной волной. Пронзительный взгляд отца, тот самый чуткий взгляд, как в детстве. Он смотрел так только на нее и маму, никогда и ни на кого другого отец не глядел таким образом. — Папа… — тяжело всхлипывает девушка. — Не ошибись, родная, прошу, только не ошибись… — шепчет Бернхард, коснувшись щеки Виктории. Именно это касание словно током ударяет девушку, всё тело пронизано мелкими иголками.       Тяжелый вдох, яркий свет слепит глаза. Где она? Что произошло? Это был сон?       Кто- то склонился над Тори. Взъерошенный молодой человек касается её щеки также, как это делал пару секунд назад отец. — Адриан, что ты…? — возмущенно шепчет девушка, но каждое слово отдает болью. У нее нет сил. Нет сил говорить или злиться, тогда как Лестрейндж, напротив, выглядит так, будто готов после десятого поединка одержать ещё сотню побед. Почему… Почему он так зол? Что беспокоит этого сероглазого юношу?