Мятная новелла

Я откидываюсь на зелёное колючее покрывало, попутно вытирая голову тёмно-синим махровым полотенцем, ворсинки на котором немного потрепались и стали жёсткими. Как приятно смыть с себя слой пота, грязи и чьей-то засохшей крови. Пытаюсь натянуть растянутую минову футболку ниже, чтобы прикрыть голые колени, на некоторые мгновенья совсем забывая о том, что Юнги ведь по сути видел и трогал всё это. Из ванной комнаты слышно, как усилился напор воды в душе. Пелена смущения накрывает голову ровно в тот момент, когда в мыслях вырисовываются картинки с обнажённым мускулистым телом, от которого меня отделяет лишь тонкая стена. Пытаясь потушить румянец, я приподнимаю бежевую подушку, что пропиталась приятным запахом старшего, и устраиваюсь поудобнее на небольшой кровати, подтягивая к себе ноги. Огромная футболка безбожно сползает с коленей, а мой взгляд цепляется за ссадину в районе чашечки. Странно, но я даже не успел понять и запомнить, как получил пару синяков на ногах. Меня всё ещё немного будоражат мысли о том, что произошло некоторое время назад. Я, наверное, ещё очень долго не смогу отойти от увиденного, а ещё от того, что я испытывал в эти мгновенья. Эмоции и адреналин снесли мне напрочь голову. Ровно в тот момент я осознал, что однообразность затянула мне петлю на шее. До того момента, когда мои зрачки расширились от резкого укола адреналина, все предыдущие события мгновенно стали серыми и обычными, как всё вокруг. Со своей учёбой, работой и «правильным» образом жизни я сам себе создал невидимые рамки, придумал нудные ценности и морали. Юнги будто показал мне другую сторону, ту, где можно испытывать такие ахуенные чувства от кровавого месива. Получать прилив адреналина и разорванную эмоциями грудную клетку от вида того, как какой-то чувак битой выбивает другому челюсть. Это, наверное, не описать словами. Это надо почувствовать. Мысль о том, что я, возможно, психопат, не является для меня какой-то новой. Я давно знаю, что не умею общаться с людьми. В большинстве случаев я не понимаю их, а они не понимают меня, а язык эмоций, на котором они говорят, всегда был для меня французской грамотой. Юнги первый, кто смог понять меня, а теперь я, кажется, понимаю его. Эмоциональный контакт установлен, и меня переполняет чувство удовлетворённости в это мгновенье. Взгляд невольно цепляется за бумажный конверт, что по-прежнему лежит на полке рядом с большой шишкой. Должен ли я разузнать больше? Могу ли я теперь спросить у него? Доверится ли он мне так же, как доверился ему я? Из мыслей резко выдёргивает скрип двери ванной комнаты и шлёпанье мокрыми ступнями по полу. Юнги протирает голову таким же полотенцем, а бежевые волосы сосульками спадают на лоб. У него рассечена бровь, а на скуле выступает покраснение, предупреждая о том, что вскоре появится синяк. Я поджимаю колени ближе к себе и прикусываю край губы, отводя взгляд. Клянусь, я не следил за каплей, что стекала от шеи к груди, а потом по торсу к пупку и дорожке тёмных волос, уходящих за резинку пижамных штанов. О, мой Бог, кажется, у меня начала кружиться голова, а из носа вот-вот хлынет кровь. — У тебя есть аптечка? — прохрипел я, делая вид, что сушу голову полотенцем. — Тебе нужно обработать бровь. — Неа, — пожимает плечами парень, будто это в порядке вещей — не иметь дома никаких предметов первой медицинской помощи. — Тогда нужно сходить в аптеку, — я гляжу на наручные часы, которые ранее оставил на прикроватной тумбочке, совсем забывая о том, что неподалёку аптека вообще-то круглосуточная. — Не нужно, — отвечает Юнги, попутно отбрасывая полотенце на край кровати и залезая на неё коленями. — У нас есть дела поважнее. Я невольно «ойкаю», выронив своё влажное полотенце, когда парень перехватывает мои ноги в районе ахилловых сухожилий и с силой тянет на себя. Дрожь простреливает мою кожу, а волосы на руках встают дыбом, когда Юнги ложится на живот, раздвигает мои ноги и удобно располагается между коленями. — Ч-что ты… Прикусив губу и прикрыв глаза, едва удерживаю рваный выдох. Светловолосый закидывает мои ноги на себя так, чтобы сгибы коленей находились на плечах, а сухими губами начинает выцеловывать кожу, наверняка увидев, как по ней бегут мурашки. Судорожно ища полотенце где-то над головой, я едва удерживаюсь, чтобы не заскулить, и, отыскав влажный кусок ткани, закрываю им полыхающее лицо. Это слишком. Несмотря на то, чем мы занимались ранее, наблюдать, как Шуга, закинув мои ноги себе на плечи, целует ляжки, плавно подбираясь к каменному стояку, это просто невыносимо. Каждая секунда растягивается в моей голове, как ниточка густого мёда. Юнги не спешит, он дружит со своими демонами, не запрещая им выходить наружу, а его губы медленно прокладывают дорожку к внутренней стороне бедра. Я всё ещё душу себя полотенцем, начиная крупно дрожать. — Щ-щекотно, — я мямлю, пытаясь прочистить горло, и невольно взмахиваю бёдрами, когда Юнги чуть прикусывает кожу. — Тогда почему ты не смеёшься? — глубоким вязким баритоном произносит парень, давая волю своим шершавым ладоням. Даже выводя меня из себя такими откровенно смущающими прелюдиями, он остаётся чертовски уверенным и непоколебимым, а я готов пищать на ультразвуке; наверное, бурлящее в крови смущение плохо влияет на мою голову. Я бы поменял местами все цвета в радуге, я бы продавал наркотики или вообще убивал людей. Я бы подорвал ту самую башню одиннадцатого сентября. Я бы нарушил все правила мира, лишь бы навсегда остаться в этом моменте. — Х-хён, ох… Шуга пускает ладони по моим бёдрам, мягко оглаживая, а я ощущаю это так, будто меня из шланга поливают кипятком. Его руки пробираются под футболку, очерчивают быстро вздымающийся от сбитого дыхания живот, а потом возвращаются обратно. Подушечками пальцев он собирается подцепить резинку моих боксеров, но что-то внутри шевелится. Я отстраняю от лица полотенце, ощущая на лбу испарину, и мягко беру парня за запястья, останавливая. Юнги, отстраняя губы от моей кожи, обеспокоенно поднимает голову с вопросительным выражением на лице. — Я… — слова импульсами сокращаются в мозгу, я вбираю в себя воздух, который стал запредельно горячим. — Я хотел сказать тебе… — Скажи, — тихо произносит он, вновь склоняя голову и мягко накрывая кожу губами, но не разрывая при этом зрительного контакта. — Ты должен знать, хён, — я смотрю ему прямо в глаза, стараясь говорить максимально внятно, ведь мысли упрямо путаются, а он только масла в огонь подливает, влажно целуя мои ноги. — Ты должен знать, что я доверяю тебе. — И всё? — на его лице какое-то неясное выражение: то ли разочарование, то ли смесь интриги с азартом. У меня в глотке встаёт ком от такого пронзительного взгляда. Он будто играет со мной, но для меня это всё уже давно не игры. — Это намного важнее всего остального, хён, — переходя на шёпот, я начинаю мять в руках полотенце. — Это важнее, чем «я тебя люблю» или «ты мне нужен». Это сильнее. Пойми меня. Эмоции во взгляде Юнги меняются одна за другой, словно кадры киноленты. Он опускает брови, будто впитывая в себя понимание моих слов. Будто он пытается переварить это, уяснить и принять. И, кажется, он понимает, потому что ещё через некоторое мгновенье в его взгляде расцветает неподдельная нежность, от которой меня коробит и появляется ощущение, будто я проваливаюсь сквозь кровать в другое измерение. В измерение, где существует только он: снаружи, внутри, везде. — Быть или не быть, вот в чём вопрос, — шепчет парень, возвращаясь к влажным поцелуям. Я начинаю задыхаться, только непонятно, от чего именно: от того, как он вбирает в рот кожу на внутренней стороне бедра, или от того, что он снова читает Шекспира. Да ещё и в такой, блять, момент. — Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивление… Ощущая его дыхание и влажные касания, я вновь начинаю крупно дрожать, с лёгким стоном прикрывая глаза и осторожно потянувшись ладонями к его влажным волосам. Зарываю в них трясущиеся пальцы, приподнимая бёдра и позволяя парню стянуть с себя боксеры. Щёки горят пламенем девяти кругов Ада вместе взятых. — И в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними? Целует живот, задирая футболку до ключиц, плавно взбирается выше, прижимаясь вставшим членом к моему паху. От соприкосновения отделяет лишь тонкая ткань пижамных штанов, и я, блять, всеми фибрами души ненавижу её в это мгновенье. — Умереть? Юнги видит на моём покрасневшем лице озадаченность и в тот же миг приспускает резинку штанов, позволяя почувствовать свою горячую кожу. — Забыться? Я хочу ближе, горячее, теснее. Сильнее, чем все разы до этого. И он даёт мне это. Даёт мне все те эмоции, умножая на два. На десять. На бесконечное число. Его грубые пальцы касаются там, где касались и раньше, но всё ощущается так, словно впервые. Я приподнимаю бёдра, чтобы ненавязчиво потереться о минов член своим, и, слыша хриплый низкий стон, понимаю, что мне жизненно необходимо услышать его снова. Ещё раз. Миллион раз. Юнги целует меня, исследует каждый миллиметр кожи, опаляет жаром своего дыхания. Я стону и прогибаюсь, забывая о смущении напрочь. Из меня выбивает все органы разом, оставляя только те, что отвечают за удовольствие и эмоции. Я не чувствую боли ни в одно мгновенье: ни когда его пальцы мокро погружаются внутрь, ни когда Юнги толкается в меня тягуче-медленно. Боль будто отключилась на подсознательном уровне. Меня затягивает в густую патоку выразительных светлых глаз, я утопаю в мокрых объятиях, смятом покрывале и его влажных волосах. Я утопаю в чувствах к нему, в его запахе и в нём. Мир становится слишком пёстрым для меня, глаза слезятся, но я вовремя смаргиваю влагу и обхватываю шею Юнги. Его рука скользит по моей мокрой спине от поясницы к лопаткам, размазывая пот. Мне страшно подумать о том, что это когда-нибудь кончится, поэтому я жмурюсь от подступающего оргазма и обнимаю парня крепче, так, словно он мой спасательный круг в открытом море. Мы вдвоём. Не было прошлого. Не было будущего. Только яркое, глубокое ощущение правильности. Я доверил ему себя, своё тело и свою душу. И я уверен, что ни на секунду не пожалею об этом.

***

Всё вернулось на круги своя. Я удачно подал документы и был зачислен в тот университет, в который хотел попасть с самого начала. Мы с Юнги проводили много времени вместе, как прежде катаясь по городу или тёплыми ночами напролёт занимаясь любовью у него на квартире. Так, что приходилось потом весь день проветривать её. По утрам я медитировал на его широкую карамельную спину. Мой взгляд снова скользил от родинки к родинке, и мысли тягуче замедлялись, теряясь среди этих созвездий из чёрных точек на его загорелом теле. Я начинал растворяться. Вот-вот наступит момент, когда меня не станет. Ещё немного, и… Но губы уже предательски прикасались к его коже. Пару раз мы вдвоём напились вдрызг и пробрались в какой-то магазин одежды. Нет, мы ничего не ломали и не прикасались к кассе, а только спёрли два кигуруми. Юнги напялил тигра, а я — единорога. Так мы, вдогонку обдолбавшись травкой, попали в какой-то подпольный наркоманский клуб, где не было ни одного человека с нормальным размером зрачка. Там жутко воняло рвотой и потом, но мы целовались в центре тесной толпы, а потом в одно мгновенье оказались на какой-то крыше и занимались сексом на старом вонючем диване, будучи всё ещё обдолбанными. Изо дня в день наблюдая за ним, я понял, что его заводит то, что он ощущает и видит, а не какие-то слова. Он из тех парней, кто любит играть плохую музыку на гитаре, потому что совсем не умеет, но ему хочется. Он из тех, кто любит курить и слушать тарахтение машин за окном. Он из тех, кто всю ночь напролёт может ковыряться в двигателе, потому что «что-то тарахтит не так». Он любит туманные закаты, любит курить травку и предпочитает смотреть на мир и переживать впечатления, эмоции, а не читать об этом в книжках. Каждый день я стремлюсь быть чуточку похожим на него. Мы много разговаривали после секса или во время завтрака. Юнги увиливал от разговоров об их делах, об этих массовых побоищах и бандах. Не хотел втягивать ещё сильнее, а я не стал противиться и настаивать, заметно облегчив парню жизнь. Да и времени у меня не было на это, поскольку я получил повышение на работе и вместо того, чтобы драить витрины, стоял у кассы. К зарплате хорошая прибавка, но и смены длиннее. Юнги забирал и отвозил меня, и я, наверное, чувствовал себя просто потрясающе, несмотря на то, что валился с ног от усталости. Юнги наполнял каждый мой день эмоциями, чувствами и собой. И я, ослепнув от своего счастья, не уловил тот момент, когда всё пошло под откос. Всё стало как-то… Иначе. Пропали поцелуи при встрече и звонки поздно ночью. У Юнги всё чаще был какой-то задумчивый вид, будто он забыл о том, что рядом кто-то есть, и погружён в свои мысли всем сознанием. На все мои вопросы лишь вялое «не бери в голову», и я пришёл к выводу, что, возможно, у него какие-то проблемы, связанные с бандами или работой. Это именно то, о чём за прошедшую половину месяца мы говорили меньше всего. Я решил переждать несколько дней в надежде на то, что он решит это всё и перестанет париться. Лето становилось всё жарче, а Юнги всё холоднее. Рябь на поверхности даже не озера, а лужи талой воды на вершине огромного ледника. Вот, на что были похожи его чувства и эмоции. Наша эмоциональная связь сходила на нет, а без неё я чувствовал себя неполноценным, опустошённым, как будто лишившимся важной части себя. Я не мог есть, работать, думать. Ночами в постели мы не разговаривали, как раньше, а лежали молча. Наше молчание было похоже на чудовище, которое лежало между нами. Огромное, мохнатое и свирепое, если его тронуть. В моей голове выстроились тысяча и одна причина. Но в то же время я понимал, что выводы, основанные только на эмоциях, а не на здравом смысле, могут быть ложными. Почти всегда ложными. Знаете, кто строит жизнь на эмоциях? Трехлетние дети. И собаки. А что ещё делают трехлётние дети и собаки? Правильно, срут на палас. Я не собирался дважды наступать на одни и те же грабли, поэтому в один из субботних дней собрался и отправился к Юнги, чтобы разобраться, что произошло и вместе попытаться это исправить. Мозг отчаянно подбрасывал наихудшие варианты развития событий, пока я держался в автобусе за поручень. И самый страшный вариант — это услышать слова о том, что он ничего больше ко мне не испытывает. Но это не так, потому что в его взгляде я всё ещё вижу это трепетное чувство, которое почему-то застилается напряжением и потоком каких-то мыслей. Он отводит глаза и упорно молчит, это не должно и не может больше так продолжаться. Расплатившись за проезд, я сошёл на остановку и, обдумывая свои слова, направился к дому Юнги. Когда я вышел из-за угла и поднял голову, опуская руки в карманы штанов, ноги сами собой вросли в тротуар. Во рту пересохло, сердце скатилось по рёбрам и ёбнулось куда-то на дно, больно надломившись. У тротуара стоял мотоцикл Юнги, а сам он стоял рядом, опираясь на сиденье. Рядом стоял какой-то парень, держа в руках тот самый конверт. Несмотря на пульсирующую в голове панику, я прищурился, чтобы разглядеть получше. Внутри болезненный кульбит, завязывающаяся в узел судорога и критический рёв красной сирены. Парень потянулся к Юнги, обнимая его за шею, а сам Мин, прикрывая глаза, обнял его в ответ и уткнулся в сгиб шеи. Ноги перестали держать меня, припав к бетонной стене, я схватился за футболку в области груди и судорожно втянул воздух в себя, понимая, что это тот самый парень с фотографии. Тот самый парень в очках, рубашке и с татуировкой на шее, как у Юнги. У моего Юнги. Их объятия длились долгих десять секунд, а я на протяжении этих секунд умирал снова и снова. Потому что Юнги обнимал парня так, словно он — всё, что существует в этом мире. Обнимал так, как обнимаю его я. Непрошеная влага выступила на глазах. Я больно сглотнул, совсем позабыв о том, какие слёзы на вкус. Бережно выстроенный карточный домик рушился прямо на моих глазах. Парень отпрянул от Юнги и что-то говорил ему, а тот что-то отвечал. Ещё через мгновенье они попрощались, и незнакомец двинулся вдоль по тротуару, пряча конверт с фотографиями в свою сумку. Юнги долго смотрел ему вслед, опираясь на мотоцикл, пока тот не скрылся за ближайшим углом, а я медленно сползал по шершавой стене, осознавая, как сильно ошибся.

***

К вечеру меня можно было собирать по частям, что и пыталась сделать Юонг, лёжа у меня под боком и показывая на своём новом планшете всякие картинки. Я бездумно смотрел на экран, куда сестра тыкала своим пухлым пальцем, и пытался выдавить некое подобие улыбки. Внутри меня не было никакой борьбы, я лишь пытался переварить ситуацию и понять, что на самом деле увидел. Это было похоже на прощание. Юнги отдал ему фотографии в знак того, что окончательно прошло, но… Его взгляд и эти объятия не выглядели так, будто всё в прошлом. За эти недели я изучил Юнги, я узнал его и научился понимать его эмоции по выражению лица. И то, что я видел, так сильно ударило меня сперва ниже пояса, а потом в солнечное сплетение. Хотелось скорчиться от боли и кричать, кричать, кричать. Смешивая свою логику и эмоции, я рисковал создать лютую, ядовитую смесь, которая принесёт мне больше вреда, чем пользы. Стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Юонг хотела подорваться с дивана, но я остановил её, включая телевизор, который гипнотизирует сестру в мгновенье ока. Стоило мне открыть дверь, как сердце кольнуло, а к носу подкрался запах бензина. Юнги стоял за дверью, одетый в мою любимую кожанку, а на его лице я мгновенно прочёл растерянность. Это не к добру. — Привет, — изо всех сил выдавливая улыбку, я потянулся к его шее, чтобы обнять. — Почему ты не берёшь трубку? — спросил он, не спеша обнимать в ответ. — На беззвучном, — слегка растерявшись, я опустил глаза. — Проходи. Мы с Юонг-а как раз собирались… — Нет, — качнул головой парень, а я только в это мгновенье заметил за его спиной большой чёрный рюкзак. — Мы можем выйти? — Что? — я хмурю брови, глуша в себе панику, вызванную непониманием. Нехорошее предчувствие окутывает с головы до ног. — Эм-н… Ладно. Надвинув на ноги тапочки, я вышел на крыльцо, тихо прикрывая за собой дверь. Обдало приятным вечерним теплом, но ни на секунду не успокаивало.

Billie Eilish & Khalid — ​lovely

— Извини, что не брал трубку, я правда не слы- — Чимин, я должен уехать. Я замираю и, кажется, даже не дышу. В воздухе повисает громоздкая тишина, нарушаемая лишь лаем соседской собаки. Так, спокойно. Надо разобраться. Я втягиваю носом слишком нужный в этот момент кислород. — Стой, погоди, не так резко, ладно? — чувствую, что приступ паники поднимается откуда-то снизу, от живота к груди. — В каком смысле уехать? — Я не знаю, как это объяснить, — парень опускает глаза, поправляя на плече лямку. — Да уж как есть, — пытаясь не поддаться приступу, я строго складываю руки на груди. — Куда ты уезжаешь? — В Кванджу. Два коротких слова режут меня вдоль и поперёк ледяными лезвиями. «Чон Хосок заканчивает университет в этом году и летом уезжает в Кванджу» эхом отдаляется в голове голос Тэхёна. Я замираю, когда Юнги подступает ближе и аккуратно берёт меня за руку. Мне больно. Его прикосновение приносит мне такую невыносимую боль, что хочется взреветь белугой на весь квартал. На весь ебаный Сеул. Хочется провалиться сквозь крыльцо в чёртов Ад. Хочется лоботомию. Хочется стереться в порошок и развеяться по летнему тёплому ветру. Хочется никогда не узнавать, кто такой Мин Юнги. — Ты дрожишь, — замечает парень, утыкаясь носом в мою ледяную щеку, по которой следом невольно катится слеза. — Т-ты бросаешь меня? — всё, что рвётся из глотки, ровняясь со всхлипом. Я похожу на девочку-подростка, но так плевать. Так неебически похуй, как я выгляжу. — Ты возвращаешься к нему? — Что? — Юнги хмурится, заглядывая в мои глаза, и я вижу, что он только сейчас понимает. — Так ты… Ты знаешь? — Я видел вас сегодня, — мне нет смысла больше молчать. — Вы попрощались, он попрощался с тобой. Но не ты с ним. — Так ты думаешь, что я всё это время изменял тебе? — он смотрит мне в глаза близко-близко, пытаясь отыскать в них ответ. А я чувствую, как от поясницы к лопаткам идёт огромная трещина. — Измена — это выдуманное слово, — говорю я дрожащим голосом, ощущая, как его хватка на моей ладони ослабевает. — Если ты читал Шекспира, то должен был понять, что её не может быть в любви, хён. Любовь имеет начало и конец. Когда конец наступил и любви не стало, не всё ли равно, куда пойдёт, что будет делать тот, кто не любит. Если бы любил — никуда бы не пошёл. Юнги накрывает мой рот ладонью. Я убираю её от лица. — Кроме того, Юнги-хён, ты это не повторишь. С ним ты был один, а со мной другой. Измена была бы, если бы можно было повторить одно и то же, но с другим человеком. То, что было моё, останется со мной и не повторится… — Прекрати, Чимин-а, — он снова накрывает мой рот ладонью, заметно мрачнея. — Почему ты всегда делаешь выводы заранее? Я смотрю на него стеклянными глазами и не вижу, не понимаю того, что он хочет мне донести. Со словами у него всегда были проблемы. — Я не отказываюсь от тебя, но и врать тебе я тоже не хочу, — говорит Юнги, всё ещё держа ладонь у моего рта. — Я еду в Кванджу, чтобы разобраться с собой. Со своими чувствами. Меньше всего я хочу, чтобы ты думал, что я ничего не испытываю к тебе. Это совсем не так. Моё сердце грохочет, трещина от лопаток ползёт к груди. — Если это означает, что я бросаю тебя, то пусть будет так, но я, блять, должен разобраться с этой хуйнёй, что творится внутри, иначе я просто, блять, взорвусь, — его глаза блестят, а слова вливаются в меня ледяным потоком, — Чимин-а, я влюблён в тебя. — Так люби, блять, меня, — я с яростью откинул его ладонь, из глаз хлынули слёзы. — Меня, хён. Ни Хосока, ни кого-то, блять, ещё, а меня! Почему ты бросаешь, если влюблён? — Пойми меня, прошу тебя, — в жалкой попытке взять меня за руку, он получает звонкую пощёчину. Я замахиваюсь и изо всех сил бью его ладонью по щеке, не удерживая истерику, что загнанным зверем мечется из угла в угол. — Ты уезжаешь к своему бывшему и просишь меня понять тебя! Ты рехнулся? — шиплю я, теряя обзор из-за слёз. — Мерзавец. Я, блять, доверился тебе. — Я ни разу не предал твоё доверие, Чимин-и, — тихо говорит Юнги, отступая на шаг. — Я должен разобраться, иначе всё, что было, пойдёт прахом. — А разве не пошло? — у меня хрипит и пропадает голос, а ноги подкашиваются. — Ты не понимаешь. Я и не надеялся. Юнги отступает на шаг, затем ещё на один. Вот я уже вижу его отдаляющуюся спину, то, как он поправляет рюкзак, и понимаю, что всё. Конец. Я проебал то, что было для меня единственным спасением. Ноги сами собой делают шаг, затем второй, третий. Догоняя, я отчаянно хватаю парня за плечи и вжимаюсь лицом в его затылок. — Пожалуйста, — сквозь слёзы хриплю я, задыхаясь. Соседская собака перестаёт лаять и начинает выть. — Пожалуйста, Юнги-хён. Не оставляй меня. Прошу. Он молчит. — Я не могу без тебя. Эйфория всегда сменяется невыносимой болью. Я чувствую, как моё тело, мои глаза будто наливаются свинцом. Юнги поворачивается, мягко улыбается и целует меня в лоб, давая какое-то немое обещание. Я не знаю, какое. Я ничего не знаю. Знаю только то, что он больше не мой. А был ли он моим? Рёв мотоцикла отдаляется всё дальше, вскоре и вовсе показавшись иллюзией. С этого дня всё будет по-старому. Без него всё будет, как раньше. Один день. Два. Три. Месяц. Поздно ночью, поддаваясь внутренней истерике, я сквозь слёзы слушаю долгие гудки. Вскоре гудки сменяются вежливым голосом оператора. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Перечитывая строчки его корявых эсэмесок, я ловлю себя на мысли, что всё всегда есть во мне. Внутри. А встречающиеся на моём пути люди лишь извлекают это из меня. Отражают. Принимают в себя. Становятся частью моего мира и делятся со мной своим. За раскладыванием школьных книг по полкам, я понимаю, что всё содержится во мне. В мою жизнь приходят люди, уходят из неё. Кто-то легко, как Лиэн, а кто-то с болью, вырывая из моей души куски, с кровью, как Юнги. Но… Он не ушёл, а лишь отлучился. Ведь всё, что во мне есть, оно там и остаётся. Всё моё остаётся со мной. Грусть наполняет мою душу, она остаётся со мной на протяжении этих недель без него, и я научился договариваться с ней. А если я умею любить, то обязательно полюблю снова, ещё сильнее, ещё искреннее. Наверное. Все чувства внутри меня. Они никуда не денутся и, когда я снова увижу его, я смогу взглянуть ему в глаза и сказать «здравствуй».