Гарнизон

В военном госпитале с самого утра стояла суматоха — поставленные на уши, все шишки предприятия носились из стороны в сторону, медухи сновали от палаты к палате, проводя экстренные обследования больных, в воздухе витал запах формалина и легких наркотиков. Вован сидел на кровати, смотря в окно отрешенно, и перелистывал пожелтевшие страницы книги, рефлекторно обмакивая средний палец в слюне — ему было невдомек, что творилось вокруг, но он отчаянно хотел знать, что происходит с его сестрой в эти минуты: они не виделись уже около нескольких дней, в которые от Лены почти не было новостей. Это не сказать, что огорчало, но знатно угнетало — все-таки Вован только недавно узнал, куда заслали ее вместе с сержантами Еланской мотострелковой роты. Становилось не по себе от представленных в голове картин: поле брани, вороны и коршуны кружат под сводами серых туч, закатный диск солна, не вращаясь, висит на этом сером полотне и освещает трупы близких и знакомых — Вовану стало не по себе, он нервно сглотнул. В последнее время он стал замечать за собой некоторую сентиментальность, которая раньше была ему не свойственна — пустит слезу там, где можно пустить шутку; погрустит там, где можно станцевать — Вован ощущал в себе перемены с тех пор, как узнал, что увидится с сестрой. А после того, как он увидился с ней, перемены стали для него разительными. Раньше, когда его собственная семья касалась военного конфликта косвенно, чувства Вована было даже в некоторой степени трудно задеть — теперь же все в корне изменилось: он знал, что на гражданке убивались горем родители и младшая сестра, а Лена наперевес с автоматом, возможно, искала собственной смерти в лучах славы Минского солнца. Вован жалел обо всем, что успел и не успел ей сказать: все, что он говорил ей раньше, оказывается, было совершенно неправильно, а все, что он не успел сказать… Ну, время показало, да и практика тоже, что большинство слов, которые крутятся у нас на языках в ответственные моменты, но мы их почему-то не говорим, оказываются стопроцентно верными и полезными. Теперь Вован это уяснил — однако было уже поздно. Ему было невдомек, что сейчас творилось с Леной, но он твердо знал, что, к примеру, сам бы он точно сошел с ума под свист пуль и воронки взрывов — все-таки нежная девичья психика явно не под войну заточена, а тут попасть на границу военных действий с НАТО!.. Да, Вован вздохнул, ему явно не хватало слов, чтобы описать весь тот ужас, который, по его мнению, сейчас проживала его собственная сестра… И ведь он был даже готов поменяться с ней местами, лишь бы точно быть уверенным, что его семья в полном порядке, что им ничего не грозит… Общая суматоха сводила с ума, вводила в легкий транс, сослуживцы на соседних кроватях о чем-то громко перешептывались, но все их слова проплывали словно мимо ушей, Вован бездумно смотрел в окно, за которым бушевала стихия, перелистывая пожелтевшие страницы книги — Борис Полевой «Повесть о настоящем человеке». Он посоветовал эту книгу Лене, когда служил срочку — там, в Елани, когда он словил сильнейшую простуду, его кинули в госпиталь на две недели, и, чтобы не умереть со скуки, он выпросил у старшины по этажу книгу: старшина оказался не очень сообразительным, но все-таки принес достойную книгу. Вован вспомнил вдруг, как ему эту книгу советовал его бывший учитель по айкидо — и ему стало грустно на пару мгновений. Вован решительно захлопнул книгу и отложил ее в сторону, поставив сверху железную бликующую кружку. — Вован! — позвали с соседней кровати, и он нехотя обернулся, приняв более-менее живой вид: под глазами у него залегли глубокие черные мешки, сами глаза отекли и покраснели, губы растрескались, а кожа на скулах стала сухой, как страницы книги, которую он листал пару мгновений назад. — Че хотел? — и голос его, раньше жизнерадостный и всегда распологающий к себе, теперь стал глухим и ржавым, как велосипедная цепь на старом «стелсе». Вован поморщился, вглядываясь в лица сослуживцев — они расплывались перед глазами, стояли нечеткими нерезкими пятнами, почти сливаясь с кафельными белыми стенами и простынями на кроватях. — Вчера вечером Климов заскакивал… Слышал, че бухтел? — все напряглись, явно ожидая реакции Вована, но он простодушно пожал плечами — ему было не до того. — Если это все, ради чего ты решил меня отвлечь, то у меня для тебя плохие… — начал он твердо и разгоняясь до раздражения, как сослуживец прервал его взмахом руки: — Пару дней назад бомбили Минск. Сначала Вован глянул на него с выражением лица, мол, и че? А потом сердце его забилось чаще: — То есть, как это — Минск?! — в истерике вскинулся он, а голос его, надломившись, успел сорваться. Все молчали. Все молчали, потому что знали, кого отправили в Минск. Вован сорвался с места: ему было плевать, что за такие поступки его запросто могли пустить под трибунал, расстрелять за местной курилкой и просто вышвырнуть без военника с голым задом, но он уже заруливал прочь из больничного коридора — бежал прочь, в штаб-квартиру полковника. Медсестра на посту кричала ему что-то о том, куда он собрался, с изрядной долей возмущения, но кровь стучала в висках, и Вовану было плевать, кричат на него или кричит он сам — сжимая ладони в кулаки, стараясь дышать полной грудью, он бежал так быстро и так быстро перебирал ногами ступени, что в глазах мутилось. За ним, чтобы остановить, кинулась добрая половина палаты, старшина и главная медсестра. — Жернов! — на ходу вопили они истошно, но Вован, вылетев из госпиталя под проливной дождь, кинулся к кованным воротам в одних тапках на босу ногу — перепрыгивая глубокие лужи на неровном асфальте, он чувствовал, как от холода выдыхает пар, но знал, что остановиться не мог. И сил кричать что-то в ответ уже не было. Он бежал мимо казарм, мимо столовой и плацдармов, мимо оружейного склада, мимо общежития офицеров, он бежал и не верил фразе, до сих пор стоявшей эхом в ушах: как это — Минск?.. — Жернов! — еще громче крикнул суровый старшина, пытаясь догнать Вована, но ему попутный ветер дул в стену, обжигая розгами дождя по голой спине — как сидел, полураздетый, так и кинулся в штаб. Дорогу размыло от дождя, была велика вероятность поскользнуться и шлепнуться лицом прямо в грязевую колею, но Вован, каким-то чудом лавируя меж луж, бежал и бежал вперед — его пытались догнать, но, как следствие, половина осталась пленниками грязевого болота, которое не всем удалось обойти. Псы в вольерах залаяли так громко, что по сердцу словно резанули ржавым ножом — Вован хотел было на секунду остановиться, но, заметив зажженный огонь в окнах штаб-квартиры, вдохнул полной грудью и с новыми силами ринулся в бой. Старшина следовал за ним по пятам, отставая буквально на несколько ярдов, изрыгая проклятия и отпинывая в сторону камни и грязь с тапок. — Жернов! — крикнул он перед тем, как Вован скрылся за дверью в штаб-квартиру. Небо сотряслось от вспышки молнии и грохота грома — старшина сглотнул нервно, обтер сырое от дождя лицо и, выдохнув и вдохнув несколько раз, отправился следом. Вован замер перед дверью, на которой было выведено ровными буквами «Ястребов», и глянул на свои руки — как это — Минск? Подумалось ему это моментально, а в следующую секунду он уже распахивал дверь и влетал внутрь. Ошалелые глаза полковника и майора встретили его таким изумленным взглядом, что Вовану на пару секунд стало неловко, а затем он выхватил из комнаты знакомое лицо — ротный, его бывший ротный! Горохов! — Какого хрена здесь происходит?! — не сдержавшись, первым подал голос полковник. У Вована по спине пробежались мурашки от легкого страха, но он стоял на земле твердо, грудь его, покрасневшая и побелевшая одновременно, вздымалась. Горохов, щурясь, смотрел на него с подозрением, словно пытаясь высмотреть в темно-зеленых глазах и косматых черных бровях знакомые черты. — Товарищ полковник! — не дав Вован выпалить и слова, в комнату влетел старшина, тут же скрутив Вовану руки. — Прошу простить, сержант Жернов кукухой тронулся!.. — Кукухой? — строго переспросил полковник, и Вован нахмурился, ярость зажглась в потемневших зрачках, он начал вырываться. — Какого хрена вы отправляете на фронт тех, кто вообще автомат-то в руках не держал?! Тех, кто сдохнет там в первые пару минут пребывания?! Какого хрена вы вообще решили, что!.. — старшина заткнул его рот рукой, но Вован с силой дернулся вперед. Майор Поцелуев смотрел на него, как на ненормального. В немой паузе, в тесной комнате с тяжелым дубовым столом, за котором сидели трое и стояли двое, стало вдруг очень тихо, стало слышно, как за окном бушевала гроза — так несвойственно для этого времени года… — Товарищ полковник, разрешите представить, — Горохов со вздохом поднялся с места и хрустнул костьми пальцев. Все перевели взгляды на него: полковник — раздраженный, майор — недоуменный, старшина — тупой и какой-то однозвучный, а Вован… Вован смотрел на него, стараясь не расплакаться, пока старшина все еще зажимал его рот, не давая сказать и слова. Слезы так и просились хлынуть, как потоки дождя за окном, но Вован держал себя в руках из последних сил. — Вы его знаете, товарищ командир? — голос у полковника был скрипучий и неприятный, старческий, но видно, что с военной выправкой: Горохов скромно кивнул и перевел равнодушный взгляд на Вована. — Это брат сержанта, который звонила нам пару дней назад… В повисшей гробовой тишине Вован не смог сдержать слез: почему они говорили так, будто Лена давно была мертва? Будто она испустила последний дух в тот самый момент, когда положила трубку? Почему он вообще узнает об этом самым последним? Почему сейчас одинокая слеза капнула по деревянному покрашенному полу так, будто снаряд с самолета приземлился на ни о чем не подозревающий Минск?.. Горохов смотрел на Вована сочувственно, теперь Вован это видел явно — хотелось выть, драть волосы на голове, бить себя до изнеможения, сдирать кровь с костяшек от пустых ударов о стену — хотелось сделать так много, но старшина держал его мертвой хваткой, не забывая зажимать крепче рот. Когда холодная слеза прошлась по его пальцам, он в легком замешательстве ослабил пальцы, и Вован смог вырваться. — Товарищ полковник! — слезно начал он и не смог произнести и слова дальше: его лицо скривилось, брови вздернулись, нижнюю губу он мужественно закусил, и скупые, густые и горячие слезы почти ручьями потекли по впалым мужским щекам. Все замерли. — Товарищ полковник, — спокойным хладнокровным голосом подхватил Горохов, и глазом не поведя. — Предлагаю переходить к серьезным действиям: американцы рамсы уже давно попутали, а теперь мы просто так отдали им новеньких бойцов? Как пушечное мясо? — он развел руки в стороны, Вован глотал соленые слезы, которые текли по носогубной складке прямо в рот. — В сорок пятом и не так людей теряли! — попробовал возразить полковник, явно не желая бросать нить помощи, возможно, уже мертвым сержантам. — Сейчас не сорок пятый… — тихо заметил майор Поцелуев, до этого молчавший, будто проглотив язык. — Товарищ полковник, это уже какое-то крысятничество получается! — праведно возмутился Горохов, ударив по столу кулаком: Вован, жмурясь от слез, глянул на него с благодарностью. — Я, конечно, не эксперт, — тихо кашлянув, скромно подал голос старшина. Все в исступлении уставились на него, Горохов так и вообще выпучил глаза с выражением лица «Какого хрена ты лезешь?! И так проблемы!». — Но осмелюсь заметить, что американцы могли перехватить звонок пострадавших в нашу военную часть, а значит, скоро и на нас будет совершена атака… И все замерли — Вован молча глотал слезы, смотря в пол, на свои сырые и грязные ноги. Горохов задумчиво чесал подбородок, водя тонкими пальцами по скуластому лицу. Бледное и без того лицо майора Поцелуева стало белее муки, а суровый полковник Ястребов свел косматые брови на переносице, на лбу его залегла глубокая морщина. — И что Вы предлагаете, командир?.. Горохов склонился над столом, жестом руки подозвав к себе всех собравшихся: старшина нехотя выпустил из хватки Вована, но все же по-дружески похлопал его по плечу — когда все встали плечо к плечу, Горохов выдохнул и выхватил с полковничьего стола ручку и большой лист бумаги. — Значит так!.. *** Лена прищурилась, когда зажегся неровный свет лампы в маленькой комнатушке: все они лежали друг на друге, сцепившись телами и ногами, пытаясь не замерзнуть, и только она, смотря в потолок, лежала на кровати, как пострадавшая. Лене было отвратительно чувствовать себя самой неспособной, но она, переборов в себе чувство отвращения к самой себе, уселась на кровати и потерла глаза. По ощущениям, было не больше семи утра — самая рань, в которую даже птицы за дверями разнесенной квартиры еще не пели. Лена громко зевнула и опустила взгляд на пол — Ворон посапывал, отвернувшись к стенке, закинув ноги на сержанта Леску, который с невозмутимым видом, убрав руки за голову, негромко посапывал. Антон и Макс, сцепившись ногами, лежали ближе к дверям, что-то бухтя себе под нос. А Юра и Илья, полусидя, полулежа, были рядом с кроватью — запрокинутая голова Юры обнажала его закрытые глаза и приоткрытые нежные лепестки губ, Лена отвернулась, убрав руки за голову, и скрипнула костями позвоночника, а затем в беззвучном вопле согнулась пополам от приступа жгучей боли в костях. — Громко дышишь, — хрипло сквозь дремоту полушепотом объявил Юра, и Лена фыркнула. — Я хочу писать. — Под себя, — так же невозмутимо предложил Юра, наощупь сдернув с кровати подушку и подложив ее под свою голову. Лена закатила глаза: и пусть осадок со вчерашнего дня остался в ней на всю жизнь, сегодня она, как обычно, была готова быть пафосной мразью, которой плевать на мнение окружающих. Ни слова больше не сказав, Лена молча поднялась на ноги и только захотела сделать шаг по направлению к двери, целясь в проплешины на полу, как Юра крепкой рукой схватил ее за ладыжку — Лена приготовилась падать на сержанта Леску, который в ус себе не дул, десятый сон досматривая: Лена расставила руки пошире, угодила ладонями прямо на бетонный пол и выдохнула, опустив голову. Хрустнули больные ребра, когда Юра отпустил ее ногу, негромко смеясь — Лена, не целясь, заехала ему тяжелой пяткой прямо в грудину: смех оборвался так же резко, как и начался. — Ну ты и су-у-ука… — зашептал Юра, волей-неволей проснувшись и тоже испытав нужду выйти из бункера. Не оборачиваясь, Лена поднялась на ноги, отряхнула соскарябанную кожу на ладонях и, кинув на Юру предупреждающий взгляд через плечо, медленно покралась к двери — щелкнув задвижкой еще советских времен, она со скрипом, на свой страх и риск, толкнула дверь вперед — пока скрип двери ненадолго разрезал тишину и посапывание сержантов, Юра подкрался к ней сзади, усмехаясь. — Бу! — шепнул он, положив ладонь на ее горячую спину, и Лена, словно ошпаренная, вылетела в мрачный коридор. — Дебил! — из темноты зашипела она, и Юра направился следом, открывать люк. Когда он выпорхнул на поверхность, на твердый пол, усеянный мелким слоем пыли, ему пришлось ждать, когда Лена, в попытках совладать с поломанным больным телом, тоже выберется из бункера. Юра даже успел протянуть ей ладонь помощи, от которой Лена, поворотив носом, спешно отказалась, тут же выскакивая вверх. Они огляделись — Лена раскинула руки в стороны и вдохнула полной грудью. — Наконец-то пахнет воздухом, а не потными носками! — довольно известила она, и Юра усмехнулся по-доброму, молча направляясь к ванной комнате. Лена постояла в тишине, слушая его удаляющиеся шаги какое-то время, а потом засеменила следом. Стоя под дверью, Лена разглядывала слой грязи под своими отросшими ногтями, и думала инстинктивно, что руки не мешало бы помыть — антисанитария и микробы, как видно, на войнах губили добрую половину войск, и теперь Лена это понимала прекрасно. Когда ноги свело от позывов мочевого пузыря, она нетерпеливо постучала в дверь, сведя колени вместе. — Уссысь! — Уссался, — минутой позже, обмыв руки в ржавой воде, Юра вышел к ней и прислонился к стене спиной, убрав руку в карман. Лена нахмурилась, проходя мимо него и показательно захлопывая за собой дверь. — Его Величество караулить простых смертных желает? — пытаясь разобраться с ремнем, в дверь говорила Лена. — Его Величество за тупицами следить изволит, — из-за двери послышалось с теплой насмешкой. Лена хотела улыбнуться, и уголки ее губ, иссохшихся и потрескавшихся, даже чуть порвались — на языке появился металлический вкус крови. Смыв за собой, Лена встала у зеркала и отшатнулась, не узнав своего отражения — грязная, черномазая, в какой-то пыли и саже, бледная, как смерть, с побелевшими сухими губами, с красными глазами и подтеками крови под носом, с лопнувшим на глазу капилляром — она не была похожа на саму себя. И не было розоватой краски на пухлых щеках. И привычной пухлости в самих щеках не было тоже. — Уссысь! — послышался голос Юры из-за двери: Лена быстро ключила вентель крана и, не брезгуя ржавой грязной водой, стала оттирать грязь с щек и лба. Закончив с водными процедурами, она уперлась влажными руками в кафель стены и стала смотреть в запотевшее зеркало, кое-где покрытое пылью. Голова кружилась, от голода сводило желудок, но Лена прекрасно знала, что голод — меньшее из двух зол. Большее — жажда. Адово хотелось пить, и Лена облизнула пересохшие губы, еще раз обтерев свои красные глаза будто бы чистыми руками. — Уссалась, — порворковала она, когда выпорхнула из ванной. Юра фыркнул, что было ему несвойственно, и Лена коротко обернулась, щелкнув выключателем — свет в ванной погас. — Че ты палишь? — Юра вскинул свои почти белые брови. — Ничего, — помедлив, Лена отвернулась и засобиралась на кухню: наклонившись у мойки под ничего не понимающий взгляд Юры, она врубила напор ржавой воды, шипящей из-за, видимо, опущенного давления, и стала жадно ее пить. — Отравишься, — заботливо заметил Юра. — И плевать, — обтирая губы, выплюнула Лена, закрыв кран. — Какие планы на день? — немного помедлив, улыбнулся Юра, встав в дверном проеме: легкие рассветные лучи ласкали его фигурное лицо, зеленые вересковые глаза светились. Лена хмыкнула по-мужицки: — Не сдохнуть. И обоим стало не смешно. В повисшей паузе стало слышно, как на улице начинают петь птицы, как движется в воздухе пыль, как сопит в бункере сержант Леска. — Опася! — как гром среди ясного неба, голос Ильи озарил кухню, и вся магия момента пропала: — Че, крысятничаем? — усмехнулся Илья, повиснув на высоком плече Юры и глянув на Лену оценивающе. — Неужели ты знаешь, что такое вода и мыло? Юра стряхнул его с себя с отвращением и львиной долей злости за оскорбления в адрес своей… Своего друга — он глянул на Лену и, не найдя в ее глазах обиды, немного успокоился. — Ты че не спишь? — улыбнулась она, и Илья громко зевнул в кулак. — Пришел вас позвать, — он почесал затылок, вальяжно поковырялся в ухе и поскрипел зубами, хмуря свои толстые светлые брови. — Местные решили собрание замутить. — По поводу? — сердитым серьезным голосом уточнил Юра. — По поводу плана атаки! — Илья заговорщически подмигнул Лене и скрылся за дверным косяком, послышались его легкие удаляющиеся шаги. — Дебил… — сплюнул Юра, отвернувшись. — Идем, — проходя мимо, Лена невзначай коснулась его теплой ладони своей — ледяной. Юра вскинул голову, его взгляд стал острее и больнее: она была права. Его друг был прав — нужно было идти…