Гарнизон

После сильного удара по затылку прошло как минимум несколько десятков часов — по ощущениям так и вообще целая вечность. Раскрыть глаза на самом деле стало такой невыносимой проблемой, что больная резь вызвала слезы — кашляя, Лена попыталась дотянуться целой рукой до своего искалеченного затылка и шумно выкрикнула, когда хрустнуло вывернутое запястье, затекшее в пребывании долгого анабиоза. Голова закружилась, сначала стены ходили ходуном пару мгновений, а затем, когда все нормализовалось, краски влились в картину мира постепенно — сначала цвет обрели серые стены, исцарапанные и испещренные следами от пуль, затем потускнел кафельный пол, за ним — белый потолок и блики от одинокой лампы над ним. Похоже, это была одиночная камера, в которой Лена была одна, она даже не сразу заметила черный прямоугольник железной двери, ручка на которой нервно дергалась — видимо, кто-то хотел зайти. Первым делом Лена подумала, что все, что произошло до этого, было нелепой случайностью, сном, но тупая боль в затылке снова напомнила о себе — прочистив горло кашлем, Лена попыталась сесть и прихватила раненные ребра ледяной рукой. Бежать было некуда. Дверь с противным скрипом раскрылась, в темноте дверного проема сначала не было видно ничего, а затем проступили очертания чьего-то силуэта — Лена напрягла зрение, пытаясь всмотреться в мнимую угрозу. На пороге стоял человек в военной форме, наготове держа пистолет; под прочным тонированным забралом не было видно лица, но Лена спинным мозгом почуяла опасность — когда незнакомец поднял забрало шлема, Лена вскинула брови непроизвольно: высокий, стройный, зеленоглазый, над правой бровью, у самого ее основания, крупная родинка, и вообще — родинки по всему лицу. Он смотрел на нее изучающе, ни в коем разе не пытаясь напасть — просто гулял глазами по бледному лицу, по изможденным сухим губам, по потускневшим голубым глазам. Лена негромко сглотнула набежавшую в горло слюну. Незнакомец убрал пистолет в кобуру, рассудив, видимо, что Лена не опасна — сделал несколько шагов по серому кафелю вперед — снял с пояса фляжку и протянул Лене. Она смотрела на нее с тупым выражением лица несколько мгновений, пока незнакомец не кивнул с неимоверным акцентом: — Пьей. Лена думала, что в таких случаях советские солдаты, попавшие в плен, скорее старались лишить себя жизни, чем сохранить ее, и, уж тем более, им было чуждо раскрывать рот в присутствии врага, а, тем паче, что-то принимать из его рук. — Я не хочу, — слабо кашлянув, попыталась высказать она, но кашель захватил нутро с такой стремительностью, что в глазах снова появилась больная резь. — Пьей, — строже повторил незнакомец. Лена быстро пробежала глазами по его погонам, которые были еле видны из-за ткани арафатки цвета хаки — лейтенант. — Я не хочу пить. Где мои друзья? Где я? Почему меня не убили? — град вопросов, кажется, ни капли не смутил незнакомца — он подошел и твердой рукой, взяв обессиленное тело девушки за загривок, стал вливать в ее рот жидкость из фляжки. К удивлению Лены, пока в голове стоп-кадрами проносились мысли о том, что во фляжке может быть медленно действующий яд, в ее горло полилась чуть теплая вода комнатной температуры, без примесей и тяжести, без осадка, кажется, даже очень прозрачная и чистая. Лена шумно сглотнула, пустыми глазами смотря в потолок. — Good, — заключил незнакомец, и Лена, отпущенная сильной рукой, обмякшей тряпичной куклой свалилась на пол. — А тепьерь всьтавай, — его акцент в иной ситуации бы обязательно повеселил ее, но сейчас Лена сжалась. — Где мои друзья? — тверже спросила она, ударив кулаком о кафель. Призрачная боль, сфумато раздражителей, впились в кожу — Лена стиснула зубы, прошлась языком по влажным губам. — Я хочу знать, что они живы. — They're alive, now stand, — произношение должно было вселить в нее неуверенность и сомнения, топорное построение предложений, но сейчас было не до того — Лена встала на ноги кое-как, стряхнула пыль с бедер и плеч, выдохнула для храбрости и, вдохнув полную грудь воздуха, глянула на незнакомца с ясностью в глазах — кажется, она догадывалась, что ее могли вести на казнь. Или в пыточную комнату. Если они пришли за ней, значит, уже испытали Горохова или Вована — как-никак, они мужчины. Лену передернуло от невеселой мысли. — Я могу увидеть брата? — незнакомец, выводя ее из опустевшей камеры, приставил к ее затылку пистолет, щелкнув затвором, Лена сглотнула бесшумно, в глазах поплыли звезды и воспоминания — она не должна так закончить, она не попрощалась с матерью… Пока они шли лабиринтами мрачно освещенных коридоров, по щекам бездумно текли пустые слезы, в голове транслировался фильм ее жизни — Лена кусала губы, сильно жмурясь и то и дело спотыкаясь на ровном месте. Не столько страх за собственную жизнь, сколько разочарование ее финалом заставляли лить слезы — она ведь так много не успела сделать, так много не успела сказать, не со всеми попрощалась… И она обещала маме вернуться. И вернуть брата. Незнакомец вел ее коридорами порядка десяти минут, а может, Лене лишь казалось, что они шли около десяти минут — в конце концов он приказал ей остановиться рядом с точно такой же черной железной дверью, какая была в ее одиночной камере. Лена встала на месте, как вкопанная, ноги налились свинцом. Незнакомец отворил дверь с идентичным скрипом, у Лены перехватило дыхание — ее втолкнули в ярко-освещенную комнату, и тут же послышался громкий истошный вопль: — Ленч!!! Из глаз брызнули слезы — это был Вован — он был живой: она кинулась к нему на шею, он прижал ее к себе и стал гладить по голове, в истерике по его лицу бежала предательская влага. Лена молча дышала в его плечо, ничего не говоря, он лишь громко и судорожно всхлипывал. — Думал, ты мертва… — с надломом пытался выговорить он, пока Лена оглядывала комнату бездумным взглядом. Они простояли так несколько мгновений, а затем незнакомец подал голос с непривычным акцентом: — Достаточьньо. Вован нехотя отпустил Лену, она обернулась через плечо, вытирая слезы рукавом. — Лишь одьин из вьас выжьивет, — отчеканил незнакомец. С грохотом кафеля на пол упал пистолет. — Здьесь одьна пуля. Дверь захлопнулась. В душе похолодело, кровь замедлила свой ход, пульс почти пропал. Вся кровь отлила от лица, под потолком висели белые лампы, которые слепили больную сетчатку. Лена хладнокровно смотрела на пистолет — мысли роились в голове. Вован снова крепко обнял ее, притягивая к себе, не давая смотреть на пушку. Через пару минут они уже сидели в самом дальнем углу, отпихнув пистолет к двери — держались за руки и молчали — Вован раскачивался из стороны в сторону, нижняя губа его тряслась, пока слезы капали на китель. — Помнишь, — он шмыгнул носом. — Как мы прятали бычки в коробочке на веранде, а потом курили их, в «черный день»? — еле выговорил он. Лена молча кивнула. — Мне сейчас бы не помешал хотя бы один окурок… — китель начал намокать стремительно. Лена сглотнула. — Они уже заходил к тебе? — она глядела на дверь проникновенно. На стенах с ума сводили следы от пуль. — Да-а, — он сжал ее маленькие холодные ладони своими — большими и горячими. — Заходили, — торопливо добавил он. — Сказали, что приведут тебя и устроят игру, — слезы с новыми силами хлынули из глаз. Наверное, если бы его в этот момент увидел Горохов, он бы подумал, что остатки здравого рассудка еще остались в его голове, что из него еще можно сделать человека, что еще не совсем потеряно в нем все человеческое, не до последней капли выжата вся любовь. Лена пробежалась глазами по пистолету — одна пуля. А в чем смысл игры? Потом, если выживет один из них, к ним загонят Горохова? И тоже проведут подобную «игру»? Лена скрипнула зубами с шумным выдохом. — А помнишь?.. — снова начал Вован, чувствуя приближающуюся паническую атаку при взгляде на пистолет. — Помнишь, мы катались на мотоцикле, и остановились на трассе, чтобы покурить, и смотрели на закат… — голос его предательски больно дрожал. Слезы все капали. — И я сказал, что заберу тебя с собой, и мы вместе уедем отсюда подальше, вместе будем жить и откроем свою студию по починке мотоциклов… — он уткнулся влажным носом в ее щеку и разрыдался, громко всхлипывая и шмыгая носом. — А помнишь… Лена гладила его по голове, закрыв глаза — сердце разрывалось на части. — Мама так не хотела, чтобы я подписывал контракт… — запыхавшись и переведя дыхание, еле вымолвил Вован. — Почему я ее не послушал… — он снова зарыдал. — Все нормально, — пожалуй, это была единственная фраза, какую Лена сейчас могла себе позволить — дышать не хотелось. Не с таким жаром в легких. — Меня тоже не должно было быть здесь, — она через силу улыбнулась. Вован стих на пару мгновений. Лена даже подумала, что он успокоился. — Ну конечно! — завопил он, вскакивая на ноги — в глазах его плескалось безумие, холодок пробежался у Лены по спине, она замерла на месте — Вован уже стоял у двери и поднимал пистолет. — Тебя не должно было быть здесь! Не должно было! — он щелкнул затвором пистолета. Внутри все оборвалось. Образ идеального брата, державшийся столько лет подряд, вдруг начал рушиться и рассыпаться — пепел уносил ветер — оставался только каркас из лицемерия, трусости и низменности. В какой-то момент даже, наверное, стало все равно, прозвучит сейчас выстрел или нет — а смысл беспокоиться? Главный выстрел одной фразой и поступком уже успел оглушить на всю жизнь. В голубых глазах плескалось непонимание, разочарование и горечь — он хотел ее убить, хотел застрелить, чтобы выжить. С одной стороны Лена понимала, что все его действия продиктованы давлением, оказанным на них обоих, но с другой стороны она так же понимала, что не сделала того же, что и он — они смотрели друг другу в глаза. Вован снова плакал, но ничего не говорил. В грудь словно вонзали один за другим остро заточенные ножи. Лена скрипнула зубами. Вован навел дуло пистолета на нее — Лена не спеша поднялась, держась за раны на ребрах. Голова начала кружиться. В тишине было слышно только дребезжание ламп под потолком и всхлипы Вована. Он отвернулся. — Нет, — голос у Лены дрогнул так сильно, что она выдохнула, чуть качнувшись вперед. — Смотри мне в глаза, если хочешь убить. Мы должны попрощаться… Он не смотрел — как трус водил пальцем по спусковому крючку, переступая с ноги на ногу в бешеной панике. На виски давило, Лена не могла выдохнуть, так и стояла, задержав дыхание и приготовившись к смерти. Она не успела попрощаться с матерью и отцом — сердце щемило. От того, что все идеалы, с таким кропотливым трудом создававшиеся на протяжении всей ее недолгой жизни, с таким треском сейчас рушились и шли ко дну, было досадно и обидно — она до последнего верила в брата, надеялась, что он сможет одуматься и вернется в привычный ритм. Но маска, которую она лично одела на его лицо, оказалась для него чужой — он выдохнул и, вскинув руку выше, смотрел в ее глаза. Белый свет слепил, татуировка осьминога на его левой руке, в которой был зажат пистолет, словно ожила на пару мгновений — перед глазами у Лены явственно проступили щупальца, пытавшиеся схватить за горло. Она уже чувствовала их фальшь и липкость на коже — холодок прошелся по позвоночнику. О чем в последние минуты обычно думают жертвы? О том, что успели натворить много ошибок? Или о том, что жизнь была прекрасна? Лена не знала, она не думала сейчас ни о том, ни о другом — она думала лишь, что с ее смертью война не остановится. Не успокоится, пока не заберет всех — и это так тяготило к земле, что было даже не жалко с позором умереть от руки собственного брата. — Никогда тебя не любил, — сердце словно пробило насквозь, в последний раз закрыв глаза с тяжелым выдохом, Лена устремила ясный взгляд на лицо брата — теперь уже не родного человека. Прозвучал выстрел — настолько громко, что сердце, кажется, от паники и страха, успело остановиться. Стало трудно дышать, и первые пару мгновений перед глазами все еще бегали красочные картинки собственной жизни — кровь уменьшила свой приток к лицу, кожа словно побелела, сосуды, кажется, от такого давления давным давно должны были полопаться. Руки похолодели еще сильнее — звук бьющегося стекла глушил уши несколько секунд — нельзя было сказать точно, кто умер из них раньше… Лена распахнула глаза с тяжелым сердцем — Вован стоял перед ней, пошатываясь, пистолет с грохотом вывалился из обмякшей руки на пол, во лбу его зияла дыра от пули, позади сыпалась разбитая стеклянная стена — Лена, словно рыба, хватала ртом воздух, а затем, когда труп брата упал, свалилась мешком рядом с ним и прижала к себе его пробитую пулей голову. Страшный кошмар начал оживать — они больше никогда не увидятся на этом свете — сердце свело судорогой, боль усилилась тысячекратно. Голова кружилась, на виски давило так, что в глазах темнело, и Лена лишь гладила его по голове, чувствуя на ледяных руках горячую, адски обжигающую кровь… Он умер. Когда сзади послышались шаги и хруст битого стекла, в ушах появился неприятный шум — от учащенного сердцебиения стало трудно дышать. Лена прижала голову брата к груди и, невесомо поцеловав его в простреленный лоб, закрыла глаза — все потемнело, провалилось в черную дыру. И стало легче жить, потому что не приходилось думать. Все просто поплыло по черной реке забвения. *** Просыпаться было больно и совсем не хотелось — ощущение разбитого на кусочки тела давило со всех сторон, голова гудела, а пульса почти не было, словно на земле лежал труп. Лена выдохнула и вдохнула — перед глазами все еще стоял предсмертный взгляд брата. И, каким бы плохим братом он ни был, он все-таки был братом — слезы рефлекторно скопились в уголках глаз, Лена с силой зажмурилась. Дыхания задержать не удалось, в груди что-то щемило так сильно и больно, что в больном горле не мог выдаться сухой разрывающий кашель. — Салага… — его голос она узнала сразу — но ей не полегчало. Она потеряла брата — потеряла свою цель. Через пару мгновений Горохов уже укладывал ее голову на свои колени и бил по щекам: — Слышишь меня? Это я, все закончилось… — и голос у него был севший и уставший, как у больного насмерть человека. С обреченностью и тяжестью в нотках, еле уловимых на языке. Лена не хотела отвечать — безучастным взглядом смотрела в ночное небо, звезды которого слепили ярче солнечного света. — Я сожалею, что так вышло, — пробасил Горохов. Отблески костра озаряли его скорбящее лицо, но внутри у Лены уже нечему было ломаться и рваться — всеобъемлющая пустота сковала сердце толстенными цепями. — Слышишь меня? Скажи что-нибудь. Мне надо знать, что ты в порядке… — он погладил ее по щеке большим пальцем ладони, в которой лежало холодное лицо, но Лена лишь молча продолжила смотреть в звездное небо. — Оставь ее, — и даже голос Макса, и то, что к старшему по званию он обратился так неофициально, не заставило почувствовать себя живой. Горохов аккуратно снял китель, сложил его несколько раз и, уложив Лене под голову, присоединился к сидящим у костра. Ночное небо сводило с ума своей чистотой — безмолвный холодный космос, в котором хотелось оказаться, чтобы больше никогда не чувствовать той боли, что она испытала сегодня — сердце билось через раз, очень гулко и тихо. Дыхание было неровным, смежным со слабыми всхлипами и шмыганием носом. Лена сглотнула, прижав колени к груди и отвернувшись к темноте — она теперь на всю жизнь отвернута к темноте. Теперь уже навсегда. И мысли о том, что ей придется сказать матери о смерти брата, заставляли жмуриться и задерживать дыхание снова и снова… Горохов обтер руки о штаны и устало обвел взглядом собравшихся: — Вот у меня руки от ее слез влажные, а она ими уже насквозь пропиталась. Так что, ребятки, давайте будем корректнее и ответственнее — ни одного слова о случившемся, пока она не захочет. Ни одного упоминания ее брата, пока она не захочет. Ни одного слова ей лично, пока она сама не захочет… — наступила тишина. Все молча кивнули. И сидели они в тишине долгих несколько часов, до тех пор, пока все поленья в костре не прогорели — дотлевали угли уже на рассвете, каждый думал о своем — спасенные пленники думали, что жизнь дала им второй шанс, Горохов думал, что обязан защитить ее, эту маленькую несмышленую пташку, которая чуть не сломала себе крылья. А может, она не сломала свои крылья, но сегодня ей точно их выдернули и облили раны чистым спиртом — Горохов тяжело вздохнул. Последний путник в их шестерке загадочно молчал все это время. — Мы с тобой и познакомиться-то толком не успели, — Горохов протянул ему руку, все еще помнящую влагу чужих слез. — Иван Михалыч, для тебя просто «Товарищ командир», — он слабо измученно улыбнулся. — Евгений, — родинка над его правой бровью дернулась, когда он улыбнулся в ответ. И голос безо всякого акцента произнес: — Рад, что смог помочь своим. — И давно ты тусил с америкосами? — настороженно спросил сержант Кобелев. Евгений огляделся — слабые лучи рассветного солнца оттенили спящую фигурку Лены и еще двоих сержантов, которые храпели рядом с рюкзаками и автоматами. Подкурив, Евгений тяжело вздохнул и стряхнул пепел с сигареты: — Попал туда, как и она, — он кивнул на Лену. Горохов вздрогнул, но виду не подал. — Тоже «сыграл в игру», так сказать. Потом влился в коллектив, торчал на базе. Пару месяцев так прошло, уже отвык от русской речи. Адаптировался к условиям выживания. Они меня любили — говорили, у меня шутки смешные были. Пленники не всегда равно трупы, — он невзначай бросил взгляд на Лену, задумавшись о своем. — Хочешь сказать, они настолько душки и лапочки, что не только оставили тебя в живых, а еще и предложили пополнить их ряды? — недоверчиво сощурившись, прошипел сержант Кобелев. — Ну да, — простодушно выдохнул Евгений, докуривая и выкидывая окурок в костер. — Я уж не надеялся встретить «своих». А тут вас, дебилов, в плен занесло — я подумал, что за вами рано или поздно придут еще. И пришли — правда, не совсем то, что я ожидал, — он усмехнулся. — Она вот мне сразу странной показалась, — он снова кивнул на Лену. — А братец ее… — он стал говорить почти шепотом, чтобы Лена ничего не смогла расслышать. — Сразу мне не понравился: как только я в камеру к нему зашагнул, он как на духу стал перечислять местоположения всех ставок. В том числе, и той, на которой были остальные «ваши». Горохов задумчиво чесал подбородок, ни слова не говоря. — Я там на месте и подумал еще, что его нужно будет убрать. Ненадежный он какой-то. Как мне показалось… — Евгений снова закурил. Они помолчали. — Она очень его любила, — подал голос Горохов невесело. — Настолько сильно, что проехала полстраны, чтобы попасть на фронт. Главное — спасти его, это ее цель в жизни была. А теперь… — он обернулся через плечо — грудная клетка Лены мерно вздымалась во сне от тяжелого дыхания. Он был уверен, что ей снился кошмар. — Теперь у нее нет смысла двигаться дальше. — Ради бога, — легкомысленно хмыкнул Евгений. — Она жива — этого достаточно, чтобы не умирать. Они снова замолчали, каждый задумавшись о своем. — Вернемся на ставку к остальным — дальше планов у меня нет, — Горохов отвернулся, вставая и потягиваясь. Сержант Кобелев тоже поднялся на ноги, Евгений вздохнул, вставая следом. — Кто-нибудь, понесите человека, — Горохов, растирая заболевшую вдруг поясницу, кивнул на спящую Лену. — И тех архаровцев тоже разбудите по-братски… Сержант Кобелев без задней мысли отправился будить сослуживцев, с задумчивым выражением лица Евгений мелким шагом стал подходить к спящему телу Лены. Остановившись рядом с ней, он присел на корточки и долго всматривался в дрожащие ресницы, в раскрытые губы, в похолодевшие белые пальцы, прижатые к груди. А потом, выдохнув, подхватил ее на руки, прижимая к себе, как плюшевую игрушку. — Легкая она какая-то… — полушепотом проговорил он Горохову, кивая на Лену — во сне она нахмурилась и уткнулась носом в его грудь, закрыв лицо. Горохов облегченно улыбнулся — и хоть Вован умер на ее глазах, вместе с ним умерло и ее убеждение в том, что люди такие, какими их видишь ты сам — чистая ложь, которой давным давно пора было кончиться. — Тащи, — одними губами усмехнулся Горохов с теплотой. — Нам долго чесать до ставки… *** В дороге пару раз они делали остановки — до ставки действительно оказалось очень далеко — в каждый из привалов Лена в предобморочном состоянии просыпалась на руках Евгения, просила пару глотков воды и снова проваливалась в беспокойный сон с головной болью и диким стремлением сердца никогда больше не биться. Евгений заботливо, чувствуя на себе ответственность за убийство ее родного человека, лично поил ее водой из той самой фляжки, подтирал капли воды на ее сухих истрескавшихся губах и выдыхал с облегчением, когда слышал негромкое сопение. И пусть у него затекали руки и спина, он все равно не бросал нести ее — она была даже легкой, и с каждым пройденным километром, кажется, становилась лишь легче, а груз ответственности на плечах Евгения, напротив, рос с геометрической прогрессией — он все думал, что, если убил последнего ее близкого человека, теперь должен заменить его кем-то, чтобы не чувствовать угрызений совести. Чтобы не чувствовать себя хладнокровным убийцей. Через пару дней, уставшие, грязные и голодные, они добрались до ставки — ворота им уже открывали, заметив их в объективе бинокля — встретив, тут же решили провести собрание в аппаратной. Пока все рассаживались на стулья, Евгений, недоверчиво осматривая собравшихся, аккуратно усадил Лену за стол и присел рядом, уложив ее голову на свое плечо. Он хотел погладить ее по голове, но потом подумал, что это будет выглядеть слишком сентиментально. Людей набралось прилично — в голове Евгения даже пронеслась мысль, что война еще не проиграна, пусть были проиграны и остальные сражения. — Итак! — радостный майор Поцелуев прихлопнул в ладоши, чтобы все проснулись. Несколько человек подкурили. — Вы вернулись — я так рад. Из череды бесконечных кошмаров Лену вырвал хлопок в ладоши — она, щурясь, попыталась приоткрыть глаза, но свет единственной лампы под потолком показался настолько невыносимым, что она накрыла лицо руками. Евгений встрепенулся, почуяв ее шевеление — тут же помог сесть удобнее, придерживая за талию и плечо. — Ох! — выдохнул майор Поцелуев, на радостях забывший имена почти всех присутствующих. — Ты! — он ткнул пальцем в Лену, которая усиленно массировала виски, пытаясь настроить светочувствительность своих глаз. — Где твой брат?! — радость в голосе майора Поцелуева оглушила — все замолчали. Горохов замер так резко, что сигарета выпала из его рук, Макс закашлялся, сержант Кобелев тактично кашлянул в кулак. Лена подняла мутные водянистые глаза на майора Поцелуева и, молча поглядев на него несколько мгновений, натянуто широко улыбнулась, молча встала, пошатываясь во все стороны, и шаткой походкой направилась прочь. — Что-то не то? — удивился майор с недоумением. — Потом расскажу, — выдохнул Горохов, снова закурив, провожая глазами убегавшего вслед за Леной Евгения. Очутившись на свежем воздухе, Лена стала дышать так судорожно, припав к стене, будто пролежала сотню лет под землей в стальном гробу — рассвет резал зрение, нежная сетчатка постепенно привыкала к обилию красок природных — никакой крови, лишь зелень, постепенно желтевшая с концов. Осень наступала на пятки. Где твой брат? — слова эхом крутились в опустевшей в миг голове: тошнило, под ложечкой неприятно и мощно сосало, голова кружилась, общая слабость и вялость организма не давала оторваться от стены. Лена непрерывно глубоко дышала, с силой зажмурившись. Свежий воздух резал больные легкие. — Эй! — хлопнула дверь, Лена не обернулась. Желудок скрутило, перед глазами снова пронесся его прощальный взгляд — согнувшись пополам, Лена исторгла из себя помесь желчи и загустевшей воды, скопившейся в желудке — ее рвало до тех пор, пока от больного кашля, кажется, не треснули стенки горла. Лена сползла по стене, запрокинув голову и тяжело дыша. Свежий утренний ветер прошелся по ее измоченному в прозрачной рвоте лицу. — У меня есть платок, — Евгений присел напротив нее на колени и, пошарив по карманам, стал самозабвенно обтирать ее лицо. Лена смотрела в небо — смотрела в вечность. И все еще не знала, как сказать родителям о смерти брата. Убрав платок обратно в карман, Евгений с опаской взял лицо Лены в свои руки и заставил ее посмотреть на себя — кажется, именно в тот момент все ее мысли пришли к своему логическому завершению, к консенсусу, который был ей так необходим — первым, что она увидела, стало его добродушное взволнованное лицо, засыпанное родинками. Зеленые глаза изучали каждую складочку и морщинку на женском лице — теперь оно было не детским, даже не девчачьим. Теперь оно было скорбно женским — морщины от слез залегли в уголках глаз, уголки губ опустились в вечной безмолвной скорби. Он смотрел на нее. — Как тебя зовут, я уже знаю, — он улыбнулся, поглаживая большими пальцами с внезапным приливом нежности ее холодные впалые щеки. — А меня зовут Евгений. И я намерен тебя спасти… Из ее глаз потекли слезы, Евгений в панике задышал чаще: — Э, не-не-не, давай заканчивай лить водопады, братан, — он стал сдувать слезы с ее щек, и это так сильно рассмешило Лену, что она с надломом рассмеялась, пытаясь не задохнуться от набежавшего кашля. Евгений протянул ей фляжку с водой. — На-ка, попей, пока не померла. После нескольких жадных глотков и окончательной мысли о том, что финал всегда неизбежен, и он не всегда хорош, Лена протянула фляжку обратно с больной широкой улыбкой: — Вы мне нравитесь, Евгений. — Та какой я тебе Евгений? Я твой братан теперь, — он усмехнулся, растрепав ее черные отросшие волосы на макушке. — Выдохни. Курить хочешь? Знаю, что хочешь, — он протянул ей сигарету — Лена не смогла подкурить. Вставив сигарету в ее губы, Евгений интимно щелкнул колесиком зажигалки, чувствуя, что теперь он, кажется, в очень большом долгу перед ней — и он должен вернуть этот долг. Раскуривая сигарету, пока горел огонь, Лена все смотрела и смотрела на своего нового знакомого и понимала — он спас ей жизнь. Он освободил ее от вечных душевных метаний. Пусть и посредством убийства ее брата — что поделать: как будто у всех планы были идеальными! Лена улыбнулась, снова запрокинув голову и медленно выдохнув табачный дым. Они молчали. Курили и молчали — Евгений сел рядом с ней и тоже оперся о стену, смотря широко распахнутыми глазами в голубое рассветное небо. — Как это — стал «своим»? — переспросил майор Поцелуев недоверчиво, всматриваясь в лицо Горохова. — Двойной агент, что ли? — Тройной, если быть точнее, — поправил Макс. — Он с нами еще сговаривался, когда в камеру к нам заходил. И когда нас везли на базу, тоже говорил с нами, говорил, что, если за нами придут, он попытается нас спасти… — Попытался… — констатируя факт, добавил невеселым голосом Горохов. Все помолчали. — И спас, — выплюнул сержант Кобелев. — За что ему, несомненно, спасибо. — Что стало с Жерновом? — майор Поцелуев доверительно всмотрелся в глаза Горохова — тот потупил взгляд, затушив окурок о стол. — Погиб при исполнении. Правду можете узнать у его сестры, если она захочет об этом говорить. Я все сказал, — он встал и молча вышел. Все переглянулись. Майор Поцелуев хрустнул пальцами: — У кого-нибудь есть план? — заискивающе заглядывая в лицо каждому, жалобно спросил он, вздернув брови на переносице. На улице Горохов нашел у стены Лену и Евгения сидящими и курящими — он встал напротив них, загородив им солнечный свет, и криво усмехнулся: — Командира сигареткой не угостите? — Аще по-братски, товарищ командир, — Евгений протянул ему початую пачку — Горохов повертел выдернутую сигарету в руке и вдруг живо и бодро рассмеялся, схватившись за живот. Ему стало так весело, что от смеха не удержалась и Лена — вдвоем они хохотали, как умалишенные — Евгений с недоумением смотрел на них и не понимал, в чем причина такого веселья. — Да чтоб я сдох… — задыхаясь от смеха, выдохнул Горохов, смахнув в уголке глаза слезу. Лена беззвучно хохотала, придерживая больные ребра. — Я не понимаю, я не понимаю… — с легкой паникой бормотал Евгений, смотря, как они смеются: и вдруг ему стало так все равно на причину, когда он увидел, что Лена улыбается — человек, у которого он отнял полжизни одним выстрелом — улыбается. На сердце полегчало совсем немного. Улыбнувшись, Евгений тоже позволил себе скромно рассмеяться. — Добро пожаловать в клуб, — гогоча, выдохнул Горохов, запыхавшись. — По-братски…