Гарнизон

Лена проснулась от металлического привкуса во рту — широко распахнула глаза, часто-часто моргая, тут же по нежной сетчатке резанул яркий свет из окон. Она инстинктивно потянулась к тонкой перегородке между ноздрями и с каким-то осознанием неизбежного растерла на пальцах теплую бурую кровь. Сердце пропустило несколько ударов, Лена вдруг почувствовала, как все полученные увечья и раны вмиг обострились и напомнили о себе — заболели ребра, отбитые, поломанные и срощенные снова, заныло простреленное Гороховым плечо, защипало глаза. Сев на кровати, Лена осмотрела гуляющим взглядом казарму — солдаты, знакомые и незнакомые, лейтенанты, сержанты, ефрейторы. Все мирно спали, ожидая команды «подъем», что с утра пораньше обещал дать Матвей Соломонович. Лена нахмурилась, снова глянула на окровавленные пальцы, почувствовала, как густая вязкая капля стекла по носогубной складке и с тихим шуршанием бултыхнулась на белоснежную казарменную простынь. Зашнуровав берцы и натянув китель, Лена прикрыла за собой дверь, тут же торопливым шагом направилась к умывалкам в дальнем конце здания. Широкая комната с раковинами и белым кафелем встретила ее тишиной и мерным постукиванием капель об пол. Где-то протекала раковина. Лена подошла к широкому панорамному окну и прильнула к холодному стеклу лбом. Еще одна капля густой крови соскользнула из-под носа и в этот раз плюхнулась на белый запыленный подоконник. Лена прикусила нижнюю губу, муслякая ее во рту острыми клыками, и задумчиво стала смотреть на цветок солнца, распускавшийся на горизонте. Сердце отчего-то бешено колотилось, Лена свыклась с мыслью о том, что давление теперь часто падало, а перед глазами мелькали черные вспышки с яркими всполохами огней. Затошнило. Скрючившись над ближайшей раковиной, уперевшись побелевшими руками в холодный кафель стены, в последний раз Лена глянула в зеркало, чтобы поймать свой одичавший взгляд — взгляд пойманного в ловушку зверя. Какова была вероятность того, что ее близкие были живы? Какова была вероятность того, что она когда-нибудь могла бы увидеть их снова? Лена не знала ответов на эти вопросы, тошнота снова подкатила к горлу с новыми силами, перед глазами вспыхнула темнота — с надломом закашлявшись, Лена схватилась за виски: казалось, что мысли сейчас просто порвут черепную коробку на тысячи мелких осколков. Снова кашлянув, Лена согнулась от тошноты, стала плевать в раковину, в блевотине были вкрапления бурой крови, затошнило еще сильнее. Но не от этого вида, а от осознания эфемерности будущего при нынешних обстоятельствах. Ее снова затошнило. Словно чахоточная, она кашляла и сгибалась пополам снова и снова, выблевывая из себя прозрачную горькую желчь. Горло жгло, сжималась диафрагма, напрягшись от спазмов. Лена без сил хотела умыться, включив воду — перед глазами снова потемнело. На негнущихся ногах Лена хотела присесть на пол и отдышаться, но ноги не слушались — ударившись лбом о кафель раковины, она рассекла свою бровь и приземлилась на холодный пол, как мешок бетона — грузный и полный. Полный от переживаний. Под ложечкой засосало, хотя казалось, что еще вчера все было хорошо. Судорожно закашлявшись снова, Лена прихватила рассеченную бровь и только захотела встать, как почувствовала, как теряет сознание. Но желание не сдаваться так просто каким-то призрачным обстоятельствам заставили держать глаза широко раскрытыми. Сердце заколотилось так быстро и тяжело, что было слышно его стук под горлом. С трудом она поднялась на ноги, снова скользнула глазами по зеркалу — убитый, мертвый человек без цели, без близких, потерянный. Что с такими делать?.. Когда она ползала по коридору, держась за серые стены, послышался громогласный голос Матвея Соломоновича — была дана команда «подъем». Лена не хотела, чтобы кто-то видел ее в таком виде, размазанную и раздавленную, жалкую — спешными шагами она понеслась прочь. Куда угодно, лишь бы там, где нет людей… Нужно подумать… С невеселыми мыслями Лена добрела до какой-то широкой просторной комнаты с высокими стеллажами и скамейками вдоль стен. Упав на одну из скамей, Лена подтянула колени к груди, обхватила их руками, уложила на них голову. Закрыла глаза. Задумалась. Тошнота и быстрое сердцебиение начали подотпускать, в глазах больше не темнело — Лена смотрела в окна, за которыми просыпался новый день. В коридоре была слышна ходьба из-за чуть приоткрытой двери — солдаты шли умываться и становиться на зарядку. Лена закрыла глаза. Я устал и запутался… Матвей Соломонович с хрустом снега под подошвами остановился перед ровными шеренгами солдат и, грузно выдохнув, начал своим протяжным низким голосом: — Хромые, рябые, кривые, тупые! Выйти из строя! Вперед шагнула весомая часть личного состава. Матвей Соломонович одобрительно кивнул: — Здравая самокритика — это хорошо. На первый-второй рассчи-и-и-итайс-с-с! По порядку солдаты начали отчет, стоявший в задних рядах вместе со своими ребятами Евгений озирался по сторонам. — Лену не видели? — его жалобная моська на секунду умилила Макса, Гошан токсично фыркнул. — Опять где-то носится. Беды с башкой — они такие… — Разговорчики в строю! — рявкнул заметивший все Матвей Соломонович. — Выйти из строя. Евгений, Макс и Гошан замерли. — Допиликались… — прошипел спросонья злой и уже замерзший Гошан. — Я сказал: выйти из строя! — стоявшие впереди шеренги расступились, обнажив особо разговорчивых товарищей. — О чем нынче сарафанное радио поет? — с усмешкой из-подлобья глянул на них Матвей Соломонович. — Товарищ генерал, разрешите доложить об отсутствии солдата, — как самый разумный, с вечно уставшим лицом вызвался Макс. Матвей Соломонович вскинул брови. — И кого нет? — Сержанта Яцковцевой, — голос Евгения дрогнул. Он переживал за нее. Переживал и устал переживать за нее. — Невысокая такая? — ему кивнули. Он нахмурился. — Про Горохова мне рассказала? — Она, — кивнул Гошан. — Такая заноза в жопе, Вы бы знали… — Отставить! — гаркнул Матвей Соломонович. Все притихли. Шеренги молчали. Тихо шуршал под ногами снег от каждого движения. — Начинайте разминку без меня. Проведет вот этот хлопчик, — за плечо он выдернул Гошана из строя и вытолкал вперед. Гошан закатил глаза, растирая замерзшие руки. Матвей Соломонович торопливым шагом покинул строй и направился ко входу в здание. Поднявшись по лестнице на самый последний этаж, он принялся обходить все комнаты одну за одной. — Где она опять? — нервно выдохнул Макс, выпуская пар изо рта. Евгений пожал плечами, смотря на широкие панорамные окна здания. Где-то там она была — она думала, она переживала тоже, она страдала. И он устал волноваться за нее. Не то чтобы он хотел забыть их знакомство, просто хотелось уже спокойствия и стабильности, а не эмоциональных качелей и панических атак. — Не знаю, — грубо ответил он, сплюнув куда-то в сторону. — Ты чего? — Макс даже замер, с непривычки услышав неподдельную злость в голосе товарища. — Ничего, — Евгений отмахнулся, Макс сощурился, задумавшись и став анализировать. На третьем жилом этаже Матвей Соломонович торопливо хлопал дверьми, обходя одну за другой. Очередную дверь в пустой кабинет он распахнул с мощного пинка двери, пробежался глазами по подоконникам, про себя отметил, что пора заставить солдат проводить пхд и уже был готов идти. Как вдруг заметил Лену, сидевшую на скамье у самой дальней стены — положив голову на колени, она раскачивалась из стороны в сторону, едва слышно дыша. — Сержант, — голос его вдруг приобрел мягкость и осмысленность. Лена не отреагировала — Матвей Соломонович заметил дорожку из капель крови и нахмурился, медленно прикрыв дверь. — Сержант Яцковцева? Лена подняла опухшие красные глаза, кровь под носом все еще текла по маленьким каплям, рассеченная бровь уже запеклась и окислилась. — Почему Вы не на зарядке, сержант? — Матвей Соломонович возвышался над ней, как огромный айсберг. Лене было больно поднять голову, чтобы смотреть ему в глаза, но она пересилила себя. Хрустнули шейные позвонки. Лена скорчилась от неприятных ощущений. — Что случилось? Матвей Соломонович присел рядом, сложив руки на груди. — Простите, — голос ее был хриплый и едва слышный. — Я сейчас подойду. — Куда ты подойдешь, бедолага? В медпункт? Это само собой. Че ты тут сидишь одна, обмазанная кровищей? Порезала палец? Что случилось? Всегда, когда глаза твои полны слез, что готовы вот-вот хлынуть по щекам, простой вопрос «Что случилось?» окончательно выбивает из колеи и заставляет рыдать в три ручья. Лена молча опустила голову на колени. — Я скучаю по родителям… — Лена зажмурилась, чувствуя, как остервенелые горячие слезы стекают по носу и капают на пол. — Чего ж ты не отправишься домой? — Матвей Соломонович прикусил губу. — Я не могу предать память о брате. Мне нужна цель, чтобы жить. Я могу оправдать его смерть лишь… — Лишь своей смертью? Это глупость. Матвей Соломонович задумался о словах девушки — смерть брата, родного человека, в условиях военного конфликта, еще неизвестно, при каких обстоятельствах, кого угодно выбьет из колеи. Он уставился в противоположную стену, нахмурившись. — Как давно умер твой брат? Насколько свежа рана? — его басистый голос оглушил. Лена поежилась. — Несколько месяцев назад, — Лена потухшими глазами смотрела перед собой, фокус глаз пропал, мутные пятна плясали. — Он хотел меня убить, но его убили прежде. — Вот даже как… — Матвей Соломонович с отрешенным видом потер подбородок, насупившись. — Ты не хочешь возвращаться домой только потому, что боишься осуждения родителей? — Я боюсь, что не застану их в живых… — она выдавила это с таким трудом, что были слышны нервные всхлипы и шмыгания носом. Матвей Соломонович закинул ногу на ногу деловито, глянул через плечо на дрожащую спину девушки. — И как я скажу им, что их сын мертв… Она уткнулась носом в колени, закрыв голову руками. Стали слышны тихие надрывные всхлипы. — Ты скажешь им, что жива дочь, — Матвей Соломонович положил большую теплую ладонь на ее спину, пытаясь унять судорожные всхлипы. Лена вся тряслась. — Скольких людей, говоря формально, ты уже похоронила? — Я похоронила всех близких, что приобрела на фронте, — Лена подперла подбородок кулаком, смотря в окно заплаканными глазами. — Это… Печально… — Матвей Соломонович задумчиво смотрел на ее профиль с толикой грусти. И все живое в этом существе заставило его вспомнить и о своих потерях тоже — он вспомнил, как это больно и гадко, как под головной коркой свербит ночами, как состояние из обычного медленно, но верно перетекает в пограничное. — Простите, что не пришла на зарядку, — Лена грустно усмехнулась, Матвей Соломонович услышал в ее печальном голосе шуршание снега под ногами. — Ты точно хочешь отправиться с нами дальше? На фронт? — его вопрос повис в воздухе, Лена сжалась физически и морально, и Матвей Соломонович почувствовал это каждой клеткой своего старого опытного тела. — Я не знаю, честно, я не знаю… — она снова схватилась за голову, капли крови с новыми силами закапали на пол. После долгого молчания паузу прервал Матвей Соломонович. — Я пойму твой выбор в любом случае. Даю тебе время подумать до завтра. Ведь завтра по плану мы уже должны выдвинуться… Идет? — он глянул на нее с жалостью. Лена молчала, погруженная в собственные мысли. — Давай-ка пройдемся до медпункта, — он помог ей подняться со скамьи и, придерживая за плечи, повел к выходу. — Но сначала найдем старшину Сизикову. Майор Поцелуев вчера долго распинался о ее профессионализме… Когда они вышли на улицу, зарядка шла полным ходом — весь личный состав, приняв положение «лежа», с натужным пыхтением отжимался, боясь застудить руки и матерясь через каждый подъем. Заметив Лену, Евгений невольно ослабил хватку, пузом упал в сугроб, раскрыв рот — окровавленная, бледная, заплаканная — его сердце сжалось от боли, волной прошедшей по мышцам и костям. Он вскочил на ноги, кинулся к ней. — Что случилось? — с претензией на конфликт, он обратился к Матвею Соломоновичу. — Твоя подопечная? — спокойно спросил Матвей Соломонович. Евгений без промедлений, глядя на безучастный потерянный взгляд Лены, железным голосом пробасил: — Моя. — Тогда дотащи до медпункта, — он бережно передал Лену в руки Евгения, тот сграбастал ее в свои медвежьи объятия и прижал к себе. — Старшина! — выцепив старшину Сизикову глазами из ошарашенного личного состава, Матвей Соломонович жестом подозвал ее к себе. Отряхаясь от снега, старшина поторопилась подойти. — Залатаете? — он кивнул на Лену, старшина Сизикова осматривала повреждения с любопытством и толикой жалости. — Идемте, — она кивнула на здание. За их удаляющимися спинами Матвей Соломонович сменил Гошана в роли командующего, перехватив обязанности под свое крыло. Солдаты перешептывались, глядя вслед уходящим. В медпункте старшина усадила Лену на стул, подвинула к себе аптечку и молча стала обрабатывать раны. Евгений сидел рядом, держа ее за руку и смотря куда-то в сторону. За мерным накладыванием шва вдруг послышалось тихое: «Прости»… Евгений поднял намокшие глаза к ней, они встретились взглядами — все еще потерянный, пустой, отрешенный взгляд голубых глаз смотрел на него пронзительно. Евгений поежился, передернул плечами, поспешно отвернулся, пытаясь скрыть мелкие горячие слезы в уголках глаз. Больше никто не проронил ни слова. После успешной обработки ран Евгений подцепил Лену на свое плечо и поволок в спальню, чтобы уложить на кровать. С тяжестью ее тело опустилось на испачканную кровью простынь. Евгений смотрел на свежий шрам на ее лице, снимая с нее берцы с заботой. В тишине спальни становилось неловко молчать. — О чем вы говорили? — он накрыл ее одеялом, подоткнув его у ног, и присел рядом. — Ложись ко мне, — ее скорбный голос прозвучал так жалобно, что у Евгения нутро вывернулось наизнанку. Он аккуратно прилег рядом, обнял ее, уткнувшись подбородком в ее макушку. И тут же почувствовал, как намокает его китель от чужих слез. — Расскажи мне, что случилось, — мольба в его голосе заставила вздрогнуть. Перед речью голос ее дрогнул в нерешительности, она замялась, стоит ли такие «глупости» доверять ему, обременять его такими «пустяками». Со вздохом и почти спокойным голосом она заговорила: — Хочешь со мной домой?.. — Домой? — Евгений не понял вопроса в сложившихся обстоятельствах. — Матвей Соломонович предложил мне покинуть фронт, отправиться домой. — И ты… согласилась? — в его голосе слышалось детское непосредственное недоверие. Лена обхватила его плечи руками, прижавшись ближе. Слезы все еще текли по ее щекам. — Я устала… Евгений поглаживал ее по спине, прижимая к себе сильнее и сильнее. Он стыдил себя за утренние мысли, только теперь он по настоящему понял, что дорожит ею больше, чем собой. Хотя понял он это в тот самый миг, как увидел ее бледное заплаканное лицо с рассеченной бровью и кровью у носа. — Я отправлюсь с тобой хоть на край света, если ты позовешь… — он поцеловал ее мокрые губы, ощутив на них соленый привкус слез. Кончик носа намок, Лена всхлипнула в его губы, жмурясь и трясясь от всхлипов. — Тише-тише… — он обхватил ее худые плечи. — Только скажи — и мы уедем… Они пролежали в абсолютной тишине до тех пор, пока Лена не уснула, шмыгая носом. Тогда Евгений аккуратно поправил одеяло и снова крепко обнял ее, глянув на запястье — было время собрания, о котором вчера бегло напомнил Матвей Соломонович. В спальню тихо ворвались все «свои», заметив происходящее, полукругом сели рядом с кроватью, с любопытством разглядывая свежий шов по брови у Лены. Пряча ее от посторонних взглядов, Евгений обернулся к ним, присел, одернув китель. — Мы с собрания, — невесело констатировал Игнат. Евгений кивнул. — Завтра с утра выдвигаемся в аэропорт, — поддакнул Макс. — Вы с нами? — Гошан глянул на Лену с недоверием. Евгений молча покачал головой. Макс грустно усмехнулся, понимающе кивая. Игнат удивился, Гошан цокнул. — Не буду говорить, что я так и знал, это было очевидно, — Макс кивнул на спящую девушку. — Ей дальше нельзя. Игнат молча кивнул, Гошан снова цокнул. — Я согласен с Максом, — Игнат тяжело вздохнул. — Она и так прошла слишком много. Евгений через плечо обернулся, чтобы глянуть на Лену, и замер так на несколько минут молчания и раздумий, которые никто не решился прервать. Никто, кроме Гошана. — Ну, раз уж заговорили об этом, то отпускать ее одну стремно. Стремно за людей, которые ей попадутся, — он усмехнулся с неожиданной теплотой. Макс толкнул его в плечо по-дружески. — Приглядишь за ней? — он с надеждой смотрел на профиль Евгения, обращенный к спящему лицу Лены. Вопрос повис в воздухе, но неловкости никто не ощутил. Евгений погладил ее по щеке, убирая прядь волос за ухо. — Я только этим и занимаюсь, — с улыбкой он качнул головой. — Ладно, решено, — Игнат аккуратно прихлопнул в ладоши. — Завтра с утра до аэропорта, а потом развод, трусы по почте, долгие прощания, — он посмеялся с хрипотцой. — Няштесь, мы идем на тренировку, Матвей Соломонович добротный мужик, сечет толк в подготовке к боевым действиям. На ужин только не опоздайте, раз на завтрак опоздали… Парни вышли так же тихо, как зашли. Евгений снова лег рядом с Леной, прижал ее к себе по-отечески нежно, снова уткнулся подбородком в ее макушку и выдохнул, закрывая глаза. Засыпая. За ужином Лена жадно пила теплое молоко стакан за стаканом, смотря перед собой, неловко зажимаясь к самой стене. Над длинным столом стояло гудение от разговоров, вдалеке переговаривали о чем-то со смехом Матвей Соломонович и майор Поцелуев. Макс подвинул к Лене тарелку каши: — Похавай, пока ветром на крен не сдуло. Лена ничего не ответила. Молчание между ними было столь неловким от осознания скорого прощания — казалось, что так много всего нужно было сказать каждому и друг другу, но все слова уже давно были сказаны. Неуклюже Лена поднялась на ноги, выудив из кармана пачку и зажигалку — побрела на перекур, стараясь сдержать подступивший к горлу ком. Она чувствовала себя последней мразью за то, что бросала своих друзей одних на войне, но так хотелось к маме… На улице Лена нервным затяжками уничтожила за минуту две сигареты. А потом открывшейся двери вывалился и подвалил Евгений. Молча накинул на ее плечи свой бушлат, тоже подкурил и замер, обняв ее со спины. Они молча курили, пока не скурили всю пачку. А затем отправились в спальню, и уснули на одной кровати, обнимая друг друга. Наутро подъем оказался ранним — разлепив глаза, солдаты начали сборы, на которые ушло порядка тридцати минут. Еще через несколько минут все грузились в машины. Поцелуев отправил забрать машины остальных из своих людей, Евгений, Лена, Макс, Игнат и Гошан заскочили в тачку к Матвею Соломоновичу по его личному приглашению. Все молчали. Лена смотрела на мыски своих берц, скрипя зубами. Под глазами ее залегли мешки. Дышать было трудно, слезы душили горло, но не лились по щекам. За непринужденной беседой Матвея Соломоновича и Макса в ускоренном темпе, собирая каждую кочку, они проделали половину дороги. На ночлег решили разбить лагерь в каком-то лесочке, засыпанном снегом. Лена делала вид, что спит, слушая, о чем говорили остальные. — И куда вы потом? — улыбнулся Макс, кивнув на Лену. — Серьезно, куда угодно, с ней куда угодно, — Евгений пожал плечами простодушно. Лена пискнула про себя, слеза выскользнула из правого глаза, Лена сделала вид, что дернулась во сне. — Эх, парни… — выдохнул Игнат. — Я бы тоже умотал куда подальше, честно. — А че мешает? — бодро вступил в диалог Матвей Соломонович, хохотнув простодушно. — Родину люблю, — расплылся в растянутой улыбке Игнат. — Больше-то любить некого, — он аж крякнул, Макс рассмеялся, Гошан нервно цокнул, закатив глаза. Оставшийся путь все трещали без умолку, словно не могли наговориться перед разлукой. Лена все еще делала вид, что спит. И только тогда, когда машина встала, а Матвей Соломонович бодро объявил о прибытии, Лена вскочила на ноги, как штык, выскочив из машины. Под ногами захрустел снег. Пока выгружались остальные, к Лене подошел Матвей Соломонович. — Дам вам машину и пару канистр бензина на десять литров. Идет? — Идет, — они пожали друг другу руки. — И две винтовки на всякий случай. Само собой, с патронами, — он снова хохотнул. — Спасибо, — прошелестела Лена, влюбчивыми глазами, полными надежды и боли, смотря на здание аэропорта. Когда все были укомплектованы и готовы выдвигаться дальше, у машины, что Матвей Соломонович любезно предоставил и лично помог загрузить, собрался весь отряд «своих» во главе с майором Поцелуевым. Никто не решался прервать тишину под звуки заведенного мотора. — Ну, что ж… — майор Поцелуев прочистил горло нервным кашлем и протянул обе руки вперед, Лена и Евгений поочередно пожали их. — Был рад нести с вами службу, обосранцы. Вы достойные бойцы, пусть и с тараканами в жопе. Не плачьте только, когда будете меня вспоминать, идет? — он подмигнул, и, не дав никому опомниться, поспешно скрылся, напоследок громогласно объявив: — Буду слать вам открытки на новый год! — Ленч, — Макс перехватил ее руки, заставив посмотреть на себя, Лена нервно выдохнула. — Мы с тобой гораздо дольше знаем, какие мы дэбилы, — она улыбнулась, чувствуя, как сыреют глаза. — Но так же мы знаем, что этот шаг необходим тебе сейчас больше всего. Твоя миссия выполнена, агент, и цель достигнута — теперь у тебя есть новая цель, помнишь? Горохов бы такие цели одобрил, — Макс крепко обнял ее, покатились первые слезинки, под ногами хрустел свежий снег. — Я свои пять копеек вставлю? — Игнат тоже обнял ее. — Ты классная баба, честно! Я бы приударил, будь я не скуп на эмоции, — он улыбнулся, Лена подтерла слезы. — Я буду скучать, переходящее знамя! — Больше не переходящее, — Гошан тоже обнял ее, кивнув на Евгения. — Следи за ней, понял? Только не деритесь! Когда все были обняты несколько раз, когда глаза уже болели от слез, когда машины были погружены и люди были на низком старте, Матвей Соломонович, выглянув из люка своего танкера, помахал рукой, крикнув: — Пакеда, неудачники! Евгений от души расхохотался, давая по газам, Лена прикусила губу, сердце щемило от чувства потери и одновременного обретения свободы. Началась долгая дорога домой. Они ехали несколько дней до Москвы, периодически делая остановки, болтая о том, о сем, перекусывая пресными галетами из сух.паев. Евгений всегда укладывал Лену спать на свое плечо, прижимал к себе и гладил по спине, как единственное, по его мнению, ценное в машине — не считая аккумулятора, само собой. Когда в Москве на полуразрушенных улицах удалось найти заправку, Евгений аж танцевал от счастья, пока Лена со шлангом пыталась отковырять крышку бака. Следующая остановка произошла в Питере — там, как цивилизованные люди, они арендовали какое-то заброшенное кафе — наелись просроченных булок, потанцевали под едва мигающими гирляндами и улеглись спать за барной стойкой. Въезжать в центр Питера, где еще кишела жизнь и были живы люди, они не захотели, прямиком по трассе направились на Урал — на родину, туда, где их ждали. И любили. За пару дней с долгими остановками на «поссать» и поспать прямо на дороге, они добрались до Омска. Заночевали на окраине города рядом с мусорными баками в машине, заправились в городе, обменяв винтовку на три канистры по пятнадцать литров. И дальше в путь. От Омска до Тюмени долетели за день, останавливаясь только на перекуры — в Тюмени, все еще целой и такой живой, задержались в ледовом городке — чувствуя мирную гражданскую жизнь, покидались снежками, одолжили у молодой парочки коньки и навернули пару кругов на катке в военной форме, вызывая ажиотаж и удивленные взгляды прохожих. До родного города Лены домчали за четыре часа — въезжали в этот мелкий городок, а у Лены тряслись поджилки от предвкушения. Почти год прошел с того момента, как она бесстрашно выезжала отсюда вместе с Тохой. А сейчас, потрепанная, истерзанная, но живая, она возвращалась сюда с Евгением. Память еще была свежа, дорога до дома пролетела быстро, Лена ерзала на сидении, не в силах скрыть желание обнять родителей. Дверь в ограду частного дома по обыкновению была закрыта на замок. Тогда Лена, в кураже и панике, слепив снежок величиной с кулак, швырнула его в окно. И, когда за прозрачным стеклопакетом показалось постаревшее и осунувшееся лицо матери, Лена выдохнула с облегчением и тревогой одновременно. Лицо матери исказилось от смеси удивления и шока — через пару секунд ворота были распахнуты настежь. — Лена! — она обняла ее так крепко, что захрустели кости. Лена обнимала рыдающую мать, прижимая к себе и дыша через раз. Без куртки, в одних тапочках выбежал отец, следом за ним — младшая сестра. И все кинулись ее обнимать. — Лена!.. Когда паника и счастье спали, из машины вышел Евгений, кашлянув в кулак. Подошел к Лене, приобнял за плечи и глянул на ее родителей, приложив руку к виску: — Здравья желаю. Они быстро разговорились с отцом, уйдя в дом, мама утащила Лену под локоток, все еще прижимаясь к ней так, будто в любую секунду Лена могла вырваться и снова раствориться во времени на год. В доме мать быстро налила горячий чай в большие кружки, вытащила из закромов сладкое печенье и конфеты, разложила на столе, и села напротив, подперев лицо руками. — Хочешь рассказ? — Лена жадно пила горячий сладкий чай с лимоном. Мама смотрела на нее сырыми глазами, все еще не веря, что ее ребенок сидит перед ней. — Доча… — папа трепал ее по волосам и целовал в макушку, не давая спокойно сделать и один глоток чаю. — Па, развлеки Евгения расспросами, я поговорю с мамой, — Лена отставила кружку в сторону, серьезно глянув на мать. Евгений помаячил ей глазами — «я пригляжу за ним». Когда на кухне они остались вдвоем, Лена пересела к матери рядом и, еще раз обняв, замолчала надолго. — Где Вовка? — самый страшный хлыстом резанул по затылку, Лена уткнулась носом в плечо матери и смолкла. С пониманием и смирением, с которым они жили всей семьей этот год, мать стала гладить ее по волосам, пока по щекам беспрестанно текли слезы. Лена всхлипывала снова и снова. — Главное, что ты вернулась, — мама прижала ее к себе, как маленькую мягкую игрушку, не узнавая в худощавом теле прежней дочери, чувствуя на подсознательном уровне, что теперь перед ней другой взрослый человек с глазами ее дочери. — Мама, прости, я вас подвела… — Нет, главное, что ты вернулась… — сбивчивым голосом тараторила мать, наглаживая сальные черные волосы своей дочери. Когда все разговоры были сказаны, все мысли озвучены, тревоги — высказаны, мама расстелила свежую постель, заставила обоих сходить в душ — в отдельной комнате, смотря в потолок, Лена и Евгений слушали, как плакала мама и как ее успокаивал отец: — Оля, успокойся, все хорошо, теперь все будет хорошо… Лена шмыгнула сырым носом. — Все правда будет хорошо? — она с надеждой в горящих глазах посмотрела на Евгения: он лежал в ее старой розовой футболке шестидесятого размера и сочувственно улыбался, понимая, что все и правда будет хорошо. Помедлив, подобрав нужные слова, он заставил девушку глянуть на себя, подняв ее лицо за кончик подбородка к себе: — Все будет хорошо, пока мы будем рядом. — Я люблю тебя? — неуверенно спросила Лена саму себя и, полная решимости и уверенности, потянулась к нему, целуя нежно и робко: — Я люблю тебя, слышишь? Люблю тебя… — Я тоже тебя люблю. А еще я люблю спать, зай, так что ложись ко мне, закинь ножку, да, вот так, — он поправил ее ногу на своем бедре. — И закрывай глазки. Никому тебя не отдам, потому что больше никто так не вывезет. Лена усмехнулась, закрывая глаза. Сон настиг мгновенно в теплых объятиях родного человека. Веки налились свинцом, дыхание выровнялось, Лена уткнулась носом в мягкую широкую грудь и засопела. Все будет хорошо. Все правда будет. Даже если ты был на войне…