For your family

      Визитов Хан не ждал. Он вывел падд в голорежим и сейчас просматривал разрешённые ему данные по кораблю, параллельно разминаясь. Звонок интеркома прервал его на списке лабораторного оборудования, которым ему можно будет пользоваться.       Что ж, чудно. Хан в последний раз вытянулся на носках, и, как был, босой, прошёл к двери. Открыл. Отошёл в сторону, пропуская внутрь доктора с клеткой в руках (Хан успел заметить, что там сидит триббл, и машинально просчитывал, зачем он понадобился доктору).       – Я вас не ждал, мистер доктор. Чаю?       – И почему все пытаются меня сегодня чем-то напоить? Я что, выгляжу как жертва обезвоживания? – отвечает он двумя вопросами на вопрос, проходя вглубь гостиной и плюхая клетку с трибблом на тумбочку. Жертвой обезвоживания он не выглядел, скорее уж жертвой хронической усталости.       – Один из признаков сильного духа – гостеприимство. – Разглагольствуя, Хан усаживается в одно из кресел. От доктора слабо пахнет машинной смазкой – старой, Хан помнит этот запах ещё до своего криосна. – Гостю позволяется многое, если не всё, гость должен быть накормлен, напоен и чувствовать себя в безопасности. Некоторые из моих… давних знакомых и вовсе считали, что гостя, пришедшего с добром, нужно щедро одарить, прежде чем он покинет дом.       – Нам в академии не преподавали азы культурного общения со сверхлюдьми. Гостя не требуется убить за отказ? – доктор стремительно расхаживает по комнате, оглядывая углы и полки. Он чуть прихрамывает на ходу. Крылья, наполовину раскрывшиеся, подрагивающие, демонстрируют его крайнюю увлечённость процессом хождения туда-сюда.       – Я не рассматриваю убийство как проявление дурного тона, доктор. Если вы что-то ищете, должен предупредить, что от предыдущего хозяина здесь осталась масса занимательных вещиц.       Хан с любопытством наблюдает за поведением доктора. Как будто действительно ищет что-то. Или оценивает. Или – это если бы знал доктора чуть меньше – осматривает комнату на предмет опасных штуковин.       Он ходит ещё с минуту, косится хмуро на полку и вдруг, сорвавшись с места, хватает с тумбочки клетку и чуть ли не забрасывает туда.       – Оптимальное освещение. Свет неяркий. Иначе мурлыкать он так и не начнёт.       – Вы дарите мне триббла? – Хан поднимает брови. – Вы уверены, что я не убью его? Не сделаю ядовитым, работая в лаборатории сверхурочно?       Ему сейчас даже интересно, доктор просто забыл о том, что у него болит нога, или попросту не обращает на это внимания?       – Вот что, – он разворачивается – так же резко, как и ходил. Скрещивает на груди руки. – Я могу долго загонять тут тебе про «терапию» и «комфортную адаптацию», но оно ни тебе, ни мне не надо. Так что я подумал, что нечто живое куда интересней резиновой свиньи. А что ты с ним будешь делать – меня волнует только в качестве твоего куратора. Даже так: мне в качестве куратора интересно, как ты себя с ним поведёшь.       – Не обижайте Флаффи, доктор. Она – замечательный собеседник и свинья. Присядьте, – Хан кивает на второе кресло, – я всё же постараюсь побыть радушным хозяином, а вы расскажете мне о правилах ухода. Всё как полагается.       – О, сейчас мне полагается с умным видом ввернуть про «молчащий собеседник – золото».       Доктор садится резко, он обрушивается в кресло, а крылья замысловатым образом всплёскиваются над плечами – холодные, серо-стальные. Они будто бы и не перьями покрыты, а жёсткими стальными пластинами, и тем более удивителен контраст – когда они плавно складываются за спинкой кресла и замирают.       – Зелёный чай без сахара. Крепкий.       Хан направляется к репликатору. Он бы и сам не отказался от чашечки чая, хотя корабельные репликаторы и не могут повторить его любимый напиток – густой чёрный пу-эр.       – Мне немного странно сидеть и запросто чаёвничать с человеком, доктор. Для меня это впервые. Может, расскажете, из-за чего вы не в духе?       И спиной ощущает пристальный взгляд.       – Крылья, разумеется, – резковато отвечает доктор. – Миссия толком не началась, а у нас уже несколько переломов. А перелом крыла – это адская боль, на которую почему-то не действуют никакие обезболивающие. Медицинский феномен от зари веков. Они у меня лежат там рядком, все трое, одна почти девочка. И пролежат ещё неделю, мучаясь от этой чёртовой боли, храни космос инженеров с их экспериментами. Чем дольше работаю, тем сильнее понимаю, что древний закон придумали изверги. Даже от старых, облезлых, доставляющих постоянную боль крыльев нельзя избавляться! Твои тебе тоже, смотрю, изрядно мешают.       – Простите, – Хан резко оборачивается, не веря своим ушам. – Вы пытаетесь мне сказать, что вы вынуждены избавиться от чьих-то крыльев?       – Я вынужден от них не избавляться, – мрачно роняет доктор. – В медицине есть даже целая коалиция, ратующая за разрешение ампутации, да только всё без толку. Крылья – пережиток прошлого, рудимент, не более. То, что в последние сто лет наблюдается рост неизлечимо заболевших – именно проблемы с костями и суставами крыльев – прямое тому доказательство.       Хан снова разворачивается к репликаторной панели. Избавляться от крыльев – какая жестокость, какое варварство! Даже во время войны к этому прибегали немногие, а тут – умный и, вроде как, цивилизованный человек ратует за избавление от крыльев ни в чём не повинных людей.       Он не знает, – понимает Хан. – А значит, не знают и другие. Сколько же ещё было забыто, едва человек вышел за пределы планеты…       – Доктор, – он по-прежнему развёрнут к нему спиной. Репликатор пищит, принимая заказ на чай. – Мне сейчас нужно, чтобы вы отнеслись к моему предложению максимально серьёзно. Вы сможете?       – Разумеется. Если я как-то вторгся в запретные для культуры, из которой ты вышел, темы – говори прямо.       – Если я вам сейчас предложу избавиться от капитана Кирка – опустим на время то, что я на это не способен – как бы вы отнеслись?       Держа в руках две чашки чая – себе он тоже сделал зелёный – Хан возвращается к доктору и протягивает ему его. Наблюдает за эмоциями, краем глаза отмечая и состояние крыльев.       Крылья бурлят. Более подходящего слова для описания не подберётся, как ни ищи – они именно бурлят, приподнимаются и опускаются, ощетиниваясь стальными перьями, они живут отдельной жизнью.       Глаза доктора холодеют. И теперь в этом уже не виновато освещение.       – Какое отношение капитан имеет к крыльям? – спрашивает он подчёркнуто ровно и спокойно.       Хан ставит чай доктора на подлокотник, сам усаживается в кресло.       – Вы были рождены с крыльями, – начинает рассказывать негромко. – Меня после модификации, улучшения генетического кода, всё же оставили с крыльями, как вы видите. Самой жестокой казнью древности считалось отрубание крыльев, вы, скорее всего, не видели, что происходит с людьми при этом, а я видел. Скажите, доктор, вы никогда не задумывались, почему цвет крыльев не зависит ни от одной физической характеристики человека?       Он берёт чашку. Руки не дрожат, движения естественные.       – Больше, чем нужно. Я думаю о крыльях постоянно, бесконечно. Но об этом в приличном обществе говорить не полагается, как когда-то считалось признаком поехавшей крыши говорить об инопланетянах. Заведём запретную беседу?       – У вас стальные крылья, доктор. У капитана – с несошедшим подростковым пухом.       Хан медленно отпивает чай, он почти не чувствует вкуса. Что-то внутри него, частица, оставшаяся от человека, напряжена. Хан почти чувствует, как от напряжения ломит основания крыльев.       – Мои крылья – чёрные и большие, и поверьте, они не были спроектированы именно такими. Наши крылья повторяют нашу суть, самую глубинную, которую мы можем скрывать даже от себя самих. Я недостаточно изучил информацию по вашему времени, чтобы знать – вы верите в существование души?       – Я не зря упомянул инопланетян, – доктор отставил чашку, переплёл пальцы и перевёл на них тяжёлый взгляд. – Ты говоришь о душе человеку, который воскресил к жизни мертвеца. Я действительно не видел описанную тобой казнь, но зато я видел, как умирают от болезней крыльев. Непонятных, страшных и мучительных. Болезни эти не затрагивают остальное тело. Знания подсказывают мне, что можно было бы обойтись трёхчасовой операцией по удалению крыльев. И человек остался бы жить. Без боли.       – Но жизнью это назвать было бы нельзя. В тонкие материи у вас тут, наверное, тоже не верят, доктор?       Хан снова делает глоток, ощущая острую нехватку кальяна. Он идеально дополнил бы беседу. Он задумывается – можно ли реплицировать себе парочку? Вряд ли это покажется кому-то опасным.       Доктор опять закрылся. Взгляд сделался непроницаемым.       – К сути, – попросил коротко, принимаясь за чай.       – Суть в том, что человек, лишённый крыльев, лишается большей части своей души. Он испытывает постоянную тоску. Он мучается, не находит себе покоя, слабеет, ходит по ночам, не испытывает потребности в еде и воде. Может испытывать голод и жажду, но не испытывает желания утолять их. Некоторые из тех, кому отрубали крылья, находили в себе силы покончить с жизнью. Другие попросту угасали. Вы говорили о фракции, ратующей за их удаление, так вот если они действительно борются за это – пусть сначала опробуют на парочке преступников. Из тех, кто, зверствуя, полностью утратил человеческий облик. Им не понравится результат. От себя хочу добавить, что если эта фракция добьётся разрешения на ампутацию крыльев – я сбегу. И то, что сделали со мной, меня не остановит, потому что я буду спасать больше, чем свою жизнь. И вам советую сделать то же самое.       Он закончил говорить и заметил, что доктор сидит абсолютно неподвижно. Крылья больше не шевелились.       – Почему же тогда об этом не написано в учебниках? – спросил равнодушно, глядя прямо перед собой. – Преступники бы боялись совершать преступления, зная, что их ждёт такая казнь. Взрослые не затевали бы мировые войны, дети были бы осторожней… и берегли перья, а умирая от адской боли в больных крыльях, люди не проклинали бы врачей, которые ничего с этой болью поделать не могут.       – Я и сам задаю себе этот вопрос с момента начала разговора, доктор. Почему это не написано в ваших учебниках? Как вы умудрились забыть это? Ведь не прошло и четырёхсот лет.       Хан делает последний глоток и отставляет чай. Доктор – сильный человек, и он справится с этой информацией. Другое плохо – таких людей, убеждённых, что крылья – рудимент, сейчас, по-видимому, слишком много. Для такой мысли даже двое человек – слишком много.       На стене в клетке начинает негромко мурлыкать триббл. Доктор встряхивается.       – Ты смотри, – указывает на клетку, – а при мне ни в какую не хотел.       – Сейчас он мурлычет и при вас в том числе. Хотите чего-то покрепче?       – Нет, мне ещё работать сегодня. – Он отставляет чашку и поднимается. – Спасибо за чай и легенды – так полагается благодарить в цивилизованном обществе?       Он ёрничает, но в этом ёрничанье слышна надежда на облегчение. С чего бы? Что такого для него крылось в истории с крыльями?       Доктор уходит так же – стремительно, не замечая своей хромоты или же упёрто её игнорируя, у порога успевает напомнить, что триббла надо кормить не чаще одного раза в день.       Когда за ним закрывается дверь, Хан ещё несколько долгих секунд сидит неподвижно в своём кресле.       – Удивительно, Флаффи, – говорит по их истечении и тянется за чаем. – Они как будто целенаправленно постарались забыть об этом. Почитаем, что они напридумывали о бесполезности крыльев?       МакКой рекомендовал Споку не совершать никаких резких хлопков крыльями.       Джим напоминает себе про это третий раз, как поднимает глаза на Спока и встречается с его глубоким тёмным взглядом. Они сидят в каюте Джима – Спок у рабочего стола, Джим лежит на кровати. Работают. Но нет-нет так и тянет взглянуть на своего вулканца – не больше, потому что (Джиму так кажется) позволь они себе хоть поцелуй, самоконтроль снесёт к чертям.       После того, как Джим, засмотревшись, рефлекторно облизывает губы, взгляд Спока становится ещё глубже, а за спиной, подрагивая, поднимаются перья.       Приходится напомнить себе про рекомендации МакКоя в четвёртый раз.       – Думаю, мне нужно прогуляться, – выдавливает из себя Кирк, отводя глаза.       – Разумная мысль, – Спок тоже отводит взгляд. – Это поможет сконцентрироваться.       Маленький вулканский зануда – но сейчас Джиму даже это казалось потрясающе горячим. Он поднялся, подошёл к Споку и навис над ним, заглядывая в глаза. Огромные блестящие глаза, самые прекрасные из всех, что Джим видел. И… всё же позволяет себе вольность – склоняется и целует Спока. Маленькая месть за «поможет сконцентрироваться».       Но Спок его отпихивает.       – Это не похоже на прогулку.       – Зато это помогло мне сконцентрироваться.       Чувствуя лёгкое головокружение, Джим выходит из каюты и несколько секунд стоит, просто дыша. Хорошо, что с заселением Хана в этом коридоре стало ещё более безлюдно, чем было.       Берёт себя в руки.       Одёргивает форменную майку.       И идёт к каюте МакКоя – там, ещё раз одёрнув майку, звонит в интерком.       Доктор открыл не сразу. А когда открыл, Джим понял, что лучше бы он этого не делал. Притворился, что его нет. Лохматый, мятый, отчётливо пахнущий виски и с глазами, в которых терялся всякий цвет. На него накатывало порой – память. Только вот крылья его никогда мятыми не выглядели. Джим по общаге помнил – МакКой мог пьяный на них спать, подвернув одно под себя и вторым укрываясь – но утром они оставались гладкими и чистыми.       – О, капитан, – вымолвило привидение Боунса, – знал бы, что придёшь, привёл бы себя в приличный вид.       Джим отвечать не стал. Прошёл внутрь, едва задевая его плечом, занял своё кресло.       – Утром ты выглядел нормально. Что случилось?       МакКой доходит до кресла и тяжело в него опускается.       – Сезонная депрессия, – изрекает внушительно, пальцем толкая на столе стакан с недопитым пойлом. – К утру пройдёт. Ты-то тут какими судьбами?       Джим только машет рукой. Рядом с состоянием МакКоя собственный недотрах, жалко трепыхающийся внизу живота, кажется настолько несущественным, что и говорить не хочется.       – Будем считать, просто так зашёл. Давай лучше про триббла поговорим. Мне Спок наябедничал.       – Который музыкальный? – МакКой достаёт из-под стола второй стакан и бутыль, плескает, пододвигает к Джиму. – Ну да, подарил своему подопечному. Не угрохает триббла – не угрохает нас, разве не логично?       Не особенно, если учесть, что сам же МакКой подтвердил его безопасность.       Если учесть, что МакКой лично выбирал триббла "повреднее".       По словам Спока.       Джим, морщась, делает первый глоток, прижимает запястье к носу. Крепость страшенная.       – Как он? – спрашивает, понятно, про новичка, вместо того, чтобы высказывать свои сомнения. Может, МакКою новый Хан по душе – так почему нет? Должен же рядом быть кто-то, кто не вздыхает постоянно о зеленоухих коммандерах.       – Он? – МакКой продолжает толкать стакан. – Сначала фыркал, теперь урчит. Думаю, всё к лучшему.       Джим, которому фантазия живо нарисовала фыркающего и урчащего Хана, едва не прыснул. Подлил себе ещё.       Забавно, что Боунс ушёл от ответа на абсолютно понятный вопрос. Опять про новичка говорить не хочет. Что ж там такое?       – Сам животину завести не хочешь?       – Чтобы она сдохла, пока я ношусь в медблоке, как в жопу укушенный? Нет уж. – МакКой глянул на него уже живей. – Что там, когда планетоид?       – Послезавтра. Спок составил списки высадки, пока на утверждении лежат. У меня. Новичка выгулять не хочешь?       Джим подмигивает ему поверх стакана.       – Тут ни при чём моё «хочу», Джим. Надо. По инструкции.       Он вздыхает и окончательно отодвигает от себя стакан. И вдруг хитро щурится.       – Кстати, радость моя пуховая, а ты не думал, что если уложить Спока на спину, он не сможет хлопать крыльями?       Джим пялится на него как идиот, а потом восхищённо вздыхает:       – Боунс, падла, тебе б Камасутры писать...       – Вали давай, оставь меня наедине с последствиями трёх стаканов виски. – МакКой пихает его напоследок. – Это, видишь ли, личное.       Работа в научном отделе была предсказуемо скучной. Инженерная вкупе с лабораторией программирования и лингвистами первыми высадились на корабль-планетоид и сейчас работали над базами данных и системами корабля, пытаясь запустить их - уже поступали первые доклады о восстановленной автоматике некоторых дверей и освещении коридоров, тянущихся порой на несколько километров вглубь судна.       Хана прикрепили к бактериологической лаборатории, которая в штатном режиме десятый день работала над анаэробными бактериями с Корсуса. Главная по лаборатории считала, что они продвигают работы по созданию естественной атмосферы на планетах без оной. Хан считал, что такие исследования надо проводить как раз на этих планетах, а здесь и сейчас заниматься актуальными проблемами. Но со своим мнением особенно не высовывался – не видел смысла.       В самом начале он попробовал высказать своё мнение, когда научники обсуждали данные по "планетоиду" - объект 11 километров в длину и шесть в ширину, был окружён силовым полем, действительно корабль, сенсоры фиксируют внутри неизвестный тип энергетического излучения, по свойствам напоминающего радиоактивное (кроме радиационного фона, создаваемого металлом корабельной обшивки, да, того самого в сплаве с платиной, на который так уповала Федерация), и с тысячами мёртвых, практически разложившихся тел на борту. Хан указал коммандеру Споку, что умирающим нет смысла выставлять на корабле щиты. От чего защищать вымирающий экипаж, от каких угроз извне? На обшивке нет повреждений, так что на них никто не нападал. Разумно предположить, что они защищали не себя, а пространство вне своего корабля... от чего-то изнутри. Чего-то, что не должно было попасть во внешнюю среду. На это указывал и щит, который был взломан - его работа рассчитана была так, чтобы окружать корабль, дрейфующий в космосе, ещё два века. И не логично ли, в таком случае, внять безмолвному предупреждению корабля с тысячами мертвецов на борту? Снова активировать его щит либо уничтожить сам корабль. Достаточно будет и бежать прочь. Но коммандер его слушать не пожелал, в результате чего у них вышел небольшой... спор. Хан оставил бы этот инцидент без внимания, но доктор рассердился на его поведение.       – Правила твоего пребывания здесь предельно просты, – заговорил, когда они покинули лаборатории после совещания. – Не соблюдаешь нормы поведения – снова оказываешься в клетушке с датчиками, а я пишу отчёты, почему и как у тебя не получается влиться в экипаж. Никому не хуже, кроме нас двоих. Это ясно?       – Субординация, доктор… – Хан без особенного интереса выслушал его гневную отповедь. – Абсолютно бесполезная вещь. Кстати, нашего спора не вышло бы, если бы коммандер так явно не горел желанием в него вступить, вы заметили?       – Субординация – залог твоей свободы на этом корабле, и уже хотя бы по этой причине не бессмысленна, – отрезал доктор, резко останавливаясь посреди безлюдного коридора. – Советую тебе второй раз, потому что на третий будет приказ: не лезь к Споку. Может быть, для остальных это и не ясно – не берусь судить, но я насквозь вижу тебя и твоё желание его спровоцировать.       В проницательности доктору нельзя было отказать – Хан хотел спровоцировать Спока. Во-первых, это было забавно. А во-вторых, после их стычки на Земле Сингх был не прочь взять реванш. Но и терять свободу – те жалкие её крохи, которые доктор опрометчиво называл свободой – Хан не собирался.       С тех пор прошло три дня. На исходе третьего, проведав Хана после смены, доктор сообщил, что инженерному удалось практически полностью восстановить системы в небольшой части планетоида. Стандартные пояса жизнеобеспечения вполне справляются с защитой от радиации, и завтра они – МакКой, Хан, ещё несколько человек в составе первой научной группы транспортируются туда для первичного сбора образцов.       – Нам надо доказать, что булыжник не опасен. Командование напрягли отчёты о мумифицированных телах, которые там на каждом шагу валяются, – доктор скривился. – Проблема в том, что они засохли в последних стадиях разложения. Оно, разложение, происходило, пока температурные регуляторы корабельных систем ещё не выключились. А теперь вот пожалуйста – установить причину смерти. Да может они массовое самоубийство совершили всем кораблём, чёрт их знает! Доктор явно был взбудоражен. Отказался от чая, сказал, что ему ещё писать отчёты. Задал несколько стандартных вопросов (он обязан был проводить мини-опросы каждый день) и ушёл, на ходу сердито вздрагивая крыльями.       На следующий день всё предвкушение от предстоящей вылазки в неизвестное пространство, созданное иной цивилизацией, испортил коммандер Спок. Он зачитывал инструкции группе высадки таким ровным и безэмоциональным тоном, будто хотел, чтобы они легли тут спать. Некоторые колыбельные меньше усыпляют.       А перья слегка подёргиваются.       Забавно.       Не отрываясь от прослушивания «при обнаружении прибора неизвестного предназначения…», Хан сосредоточился на созерцании крыльев коммандера.       Да, перья действительно подрагивают. И на крыльях нет фиксаторов. Зато основания, плечи и по отрезку предплечий выглядят так, как будто его за них здорово оттаскали. Или будто фиксаторы были на них очень долгое время.       Хан переводит взгляд на лицо коммандера, обнаруживая, что тот смотрит на него. Не пристально, будто походя – но разве таким бывает взгляд походя?       Хан улыбнулся ему.       – По прибытии на корабль, – коммандер продолжает, отведя от него взгляд, – всем будет необходимо пройти стандартную процедуру…       В следующий раз, поймав взгляд Спока, Хан как будто случайно вздрогнул крыльями. Вулканец метнулся взглядом к уловленному движению, посмотрел на крылья, на него самого, горделиво приподнял подбородок выше и неспешно отвернулся, продолжив расхаживать перед группой.       Его движения и походка напомнили Хану боевых петухов, боями которых развлекались его подданные низших рангов.       «После прохождения стандартных процедур безопасности…»       А вы действительно зациклены на размере своих крыльев коммандер       После инструктажа им отвели сорок минут свободного времени – так полагалось по регламенту. Хан в числе прочих стажёров и офицеров получил оборудование: форму для вылазки, трикодер, пояс жизнеобеспечения, быстро переоделся. За его переодеванием наблюдала чуть ли не вся группа – как он раздевается, как натягивает чёрную, без индентификаторов, стажёрскую форму, как, завернув крыло вперёд, тянется и застёгивает открыльные "молнии" на майке и куртке. Даже за шнурованием сапог они пронаблюдали внимательно и настороженно. Переодевшись и закрепив пояс, Хан спокойно вышел из раздевалки, прошёл в транспортаторную и там, стоя у стенки, вернулся к чтению – оказалось, в библиоархиве научников есть презанятные труды по химии.       Но попутно думал, сколько ещё продлится это созерцание его во всех возможных состояниях. Люди, конечно, ещё не привыкли. Хан понимал, что экипаж воспринимает его как опасную диковину, так же они реагировали бы на обезвреженную атомную бомбу, которую используют как подпорку для стола. Страшновато, зато интересно.       Минут за пятнадцать до отправки к нему подошёл доктор. На нём уже был чёрный костюм для вылазок – ярко-алые полосы на рукавах, широкая белая полоса от плеча вниз и такой же крест слева на груди как мишень – и пояс жизнеобеспечения. Через плечо закреплён плотный ремень тяжёлой медицинской сумки. Он поздоровался с группой – заинтересованные двенадцать пар глаз, всколыхнувшиеся и зашелестевшие интересом крылья и шёпот.       – Тебя придётся отправить с новичками-стажёрами, ничего не поделаешь, – сообщил тихо, вставая рядом и натягивая плотные чёрные перчатки. – Единственная вылазка, которую я смог согласовать.       На них двоих продолжали бросать взгляды.       – Вы сейчас извиняетесь, доктор? – Хан, оторвавшись от книги, приподнял брови.       – Предупреждаю. Потому что выгуливать стажёров – то ещё занятие.       – Официально я такой же стажёр, мистер доктор. Так что, для меня, я думаю, выгул моих «собратьев» не должен стать «тем ещё занятием». Вы – другое дело. – Хан улыбается. Слегка. – Или неофициально считается, что я должен помочь?       – В противном случае тебе там нечего будет делать, – доктор хмыкнул. – Приглядывай за этой мелочью. Но, конечно, я тебя об этом сейчас не просил.       – Конечно, доктор. Я ведь всего лишь стажёр.       Поймав ироничный взгляд доктора, Хан вернулся к книге.       Изнутри планетоид выглядел почти как корабль, на котором Хан и его соратники отправились бороздить холодные глубины космоса в криосне. Цивилизация, создавшая это чудо сферической мысли, определённо не доросла до технологий, которыми располагает Федерация сейчас.       Группу транспортировавшихся встретила группа работающих тут инженеров во главе со Скоттом. Его Хан помнил, а вот группа девушек-лингвисток стала для него неожиданностью. В круглом зале командного узла они развернули настоящую мини-лабораторию с сетками-голограммами языка. Сейчас они работали над расшифровкой корабельных баз данных касательно того, что случилось с чудо-кораблём.       Группе предоставили карты и схемы освещённых тоннелей. Освещение их осуществлялось слоистыми ярусами - чётких этажей на корабле выделить было нельзя, он походил на структуру пористого хлебного мякиша, где полости разных размеров в беспорядке сменяли друг друга. Коридоры и вовсе походили на трубки-волокна, нельзя было предсказать, как распределяются в них энергосети – к примеру, два соседних ответвления одного коридора, один из которых мог быть освещён, а второй – погружен в непроглядную тьму.       – Мы по ним далеко не ходили, капитан, – отчитался главный инженер хмурому Кирку. – В основном трупы, они повсюду, за любыми дверьми, во всех залах и отсеках. Жуть берёт, если честно.       Жуть Хана не брала, но когда их группа вступила в запутанную сеть коридоров, он почувствовал, как тянет взять в руки фазер вместо пиликающего трикодера. Это был странный планетоид, и тут нужно было быть наготове.       Далее – кости. Обращены в какую-то… пыль, песок, но доктор подтвердил, что это кости высокоорганизованного существа. Стажёры, подобно послушным утятам, сгрудились у костей, собирая пробы.       Хан поймал взгляд доктора. Задержал, показывая, что ему здесь не нравится. Доктор кивнул на широкий освещённый коридор, дальний конец которого поглощала темнота. Он весь был усеян костями. Скелеты один на другом, отдельно лежащие - все они до предела забили пространство длиной около пяти метров.       – За освещённые участки не заходите, – послышался впереди глуховатый голос капитана. Он уже дёрнул за шкирку одного из мелких "стажерят", когда тот вздумал заползти с трикодером в узкий боковой тоннель. Хан краем уха услышал, что одна из стажёрок жалуется второй «Трикодер барахлит, Энн, ну что делать? Мне показывает, что в образце тридцать процентов... растительных компонентов?»       – Это не трикодер, – сказал доктор, кинув взгляд ей за плечо. – По составу в этих мумиях действительно вещества, сходные с химическим строением растений. Может, особенность их расы. А может, мы чего-то не понимаем.       – Растительные гуманоиды, что ли… – капитан прошагал к одному из инженеров, через подключённый падд работающему с системой жизнеобеспечения. – Можно найти в базе данных какие-то специализированные помещения? Оранжереи, не знаю, залы для медитаций? Что угодно.       – Работаем, капитан, – отозвался инженер глуховато.       Хану версия с растительными людьми понравилась. Хотя бы потому, что оранжерей на корабле они ещё не встречали. Но и высовываться, памятуя о субординации, он не стал.       За последующие полтора часа они побывали в нескольких спальных отсеках корабля. Сумки стажёров ломились от собранных образцов – Хан тащить в сумку всё, на что падал взгляд, не стал. Собирал к себе только пробы рассыпавшихся костей – пробу порошка и одну пористую, будто изъеденную чем-то косточку, в небольшом уголке одной из спален нашёл горшки с растительной трухой в них – собрал в пробирку и её.       Поймал на себе восхищённый взгляд девочки-стажёра, когда осторожно счищал с одного из горшков странный зеленоватый налёт.       Подумал о прелестях естественного отбора, когда мистер доктор отчитывал одного из стажёров, которому захотелось отключить пояс жизнеобеспечения.       Понаблюдал за отношениями капитана и доктора. Сделал вывод, что они очень близки, но лишены всякой романтической подоплёки. На каждое, как ему казалось, рискованное движение капитана доктор угрожающе ерошил крылья. Иногда они о чём-то тихо переговаривались.       – Какие-то мысли есть? – негромко спросил Кирк доктора на исходе вылазки. – Мне эта псевдо-радиация не нравится.       – Она в любом случае появилась позже, иначе они умирали бы долго, мучительно и от облучения, – ответил доктор. – А тут явно быстро и эффективно что-то убило население целого корабля. Иначе трупы бы не валялись везде.       – Ну, у нас ведь задача найти это что-то и обезвредить, так ведь? Справимся, – капитан уверенно хлопнул доктора по плечу.       Хану всё больше тут не нравилось. Ни сам планетоид, ни трупы, ни капитанская уверенность в том, что всё так просто. Последнее – особенно.