For your family

      Обстановка на мостике потихоньку усугублялась, особенно после того, как Хан по приказу Джима рассказал об увиденном внизу. Рассказывал он спокойно, казалось, ему даже скучно.       – Вы видели основное своими глазами, – Хан указал на закрытое серой простынёй тело. – В лабораториях то же самое, но их много и они без поясов. Когда происходит последняя фаза прорастания, человек умирает. Через какое-то время растения завладевают его нервной системой, и он ползает, возможно, пытаясь разнести заразу. Это может прекратиться, когда тела закостенеют, но у меня не было времени пронаблюдать за ними столько. Не видят. Не слышат. Только щупают. Думаю, растениям сложно приспособиться к особенностям человеческой перцепции…       Этот рассказ негромким, неторопливым и спокойным голосом Хана произвёл на людей неизгладимое впечатление. Знать, что подобное бродит всего-то в двух палубах от них, было жутко. Ещё хуже понимать, что зараза может проникнуть и сюда.       Хоть проблему с едой и водой решили – устроили наскоро какую-то полевую модификацию репликатора, из-за чего создавать там еду стало безопасно. Люди нервничали, хотя и старались это скрыть; накрытое серой тканью тело у дверей лифта, казалось, притягивало взгляды. Нет-нет, да кто-нибудь оборачивался на «саван». Немудрено, учитывая, что там неизвестное нечто, способное разорвать человека на кусочки щупальцами и выжрать как питательный субстрат, и сейчас оно отделено от них всего лишь ненадёжным блоком силового поля.       МакКой и сам нервничал, но у него была работа: успокаивать людей. Говорить с теми, кто тяжелей переносил стресс (он наскоро запросил на падд и проглядел карты психологических показателей всех присутствующих), в частности, с тем же Пашкой; Чехов вертелся на месте и глушил кофе – верный признак, что юный гений не в порядке.       – Мы же выберемся, да, – сказал тихо и без вопросительной интонации, когда МакКой потрепал его по крыльям. На мостике был аварийный полумрак – экономили энергию для силовых блоков. В нем ярко светились рабочие панели, и цветные отсветы причудливо отражались в глазах Чехова.       – Пашка, ты офицер или как? Выберемся. Из чёрной дыры выбрались – и отсюда выберемся. – Боунс потрепал его по верхушкам крыльев, а когда Пашка отвлёкся на это, вытащил из его рук стакан с трубочкой. – Кофе прекращай дуть, зараза малолетняя, потом будешь в туалет бегать без конца, а он тут один на всю палубу.       Пашка покосился по сторонам, заметил, что на них никто не смотрит, и по-старому, по-детски показал МакКою язык.       – Налёта нет, цвет здоровый. Если надо чем-то перебиваться – есть чай и фруктовые батончики.       Несильно хлопнув по плечу оживившегося Пашку, МакКой с конфискованным стаканищем двинулся дальше.       Разговаривал с Ухурой – она волновалась, и чтобы успокоиться, в пятиминутки отдыха чистила перья, по очереди заворачивая крылья перед собой. С «отдыхающими» – Спок, конечно, исходит из того, что сам-то контролировать эмоции может. А вот люди так не умеют. Вынужденные сидеть без дела, они начинали потихоньку паниковать.       Чуть позже МакКой поймал себя на том, что ходит по мостику туда-сюда, как маятник, и уселся в пустующее кресло за одной из запасных консолей управления.       Как раз тогда, когда он прижал свой зад, на мостик зашёл Спок. За ним шёл… ну конечно. Вот куда эта чёрная падла подевалась. Хан, в отличие от вулканца, выглядел слегка помятым и тут же собрал на себя взгляды всего мостика. Местные, мать их, звёзды – Хан и труп у лифта, лидеры по количеству просмотров.       В полураскрытых крыльях сверхчеловека некоторые перья торчали под неестественными углами. Значит, они тут и так на взводе, а он драки с вулканцем устраивает?! Хан огляделся, заметил его, буквально сорванного силой возмущения с кресла, и направился прямиком, осторожно «отодвигая» с дороги замешкавшихся людей.       – Пойдём, поговорим, – МакКой, ощущая, что это уже нервное – злость, всё равно ухватил подошедшего Хана за рукав и потащил к двери капитанского кабинета. Там хотя бы никто не толокся.       Взгляды устремились к ним, даже капитан удивился – но МакКою было не до того. Хан же не сопротивлялся, шёл сам. А освободившись от хватки МакКоя, и вовсе начал приглаживать взъерошенные перья, будто ни в чём не бывало.       – Я и сам хотел поговорить с тобой, – заметил чуть отстранённо.       – Задом повернись. Живо, я выдерну перья, которые не прирастут обратно.       Хан фыркнул.       Тем не менее – послушно повернулся, полураскрыв восемь метров своей гордости. МакКой принялся ощупывать перья, мысленно сортируя на «ещё могут прирасти» и «надо дёргать», но быстро плюнул на это дело и попросту принялся дёргать все поломанные и сильно помятые. Некоторые могли бы восстановиться, но пусть, зараза такая, пострадает во благо воспитательного эффекта. МакКой дёргал быстро и бережно, но менее больно от этого вряд ли было. Машинально отмечал, как быстро проклёвываются на месте выдранных зачатки новых, и мстительно думал, что кожа возле новых перьев, скорей всего, безумно чешется.       – Ну что, – заговорил попутно, собирая левой в «букет» вырванные перья, – будем винить мою недальновидность. Я никак не ждал, что ты посреди всей ситуации от нечего делать устроишь драку с чёртовым Споком. И не говори мне даже, что это он тебя спровоцировал. У тебя на лице написано, кто сожрал сметану, – некстати на язык подвернулась одна из присказок Чехова. – Крыло приподними. Нет, левое. В общем, я был о тебе более высокого мнения.       – Приятно слышать, что ты обо мне высокого мнения, Леонард, – бархатисто усмехнулся Хан. – И мы не дрались, если тебя это порадует. Коммандер был несколько несдержан, а я не успел сложить крылья… Леонард, я знаю, что ты можешь дёргать перья нежнее. Будь добр.       Крыло при этом недовольно дёрнулось.       – Да ну?! Нежнее, значит? Не могу, – МакКой взялся за следующее и быстро «подсёк» его максимально эффективным рывком, удаляя из лунки. – И почему, скажи на милость, я должен верить в то, что не ты устроил драку?       – Потому что я никогда не лгу тебе.       МакКой осёкся на вдохе для нового огрызательства. Сунул пучок перьев под мышку, чтобы потом затолкать в утилизатор, и двумя руками осторожно надавил на полураскрытые крылья Хана, заставляя их сложиться.       – Хорошо, ты мне не врёшь. Тогда какие причины у Спока ломать тебе перья?       – Он просто был несдержан. Ты же знаешь, что я ему не нравлюсь.       Хан развернулся к Леонарду лицом, слегка встряхивая крыльями. Ах, да, зуд. Развернулся и встал – оглядывая МакКоя с ног до головы странным плавным взглядом.       – Ну тогда не разговаривай с ним наедине, чёрт тебя возьми! – рявкнул МакКой. Негромко. На них и так пялились все, кому не лень. – Я всё ещё твой куратор и отвечаю за твои социальные взаимодействия.       Всё ещё не сводя с МакКоя взгляда, Хан положил ладонь на его грудь, побуждая сделать шаг назад и упереться раскрытыми крыльями в стену. С тихим шуршанием за спиной Сингха раскрылись его крылья, сооружая вокруг них подобие ширмы от чужих глаз. Прежде чем соскользнуть вниз, ладонь Хана ласково погладила подбородок МакКоя.       – Я хочу поговорить, Леонард.       Крылья слегка заныли, но МакКой от этой боли отмахнулся.       – Ты хочешь прижать меня к стене, судя по всему.       – Ты не представляешь, насколько, – его голос стал ниже, – но я стараюсь об этом не думать. Скажи мне, что ты думаешь о реакции Флота на нашу ситуацию?       Хан был так близко, что плечом упёрся в пучок собственных торчащих перьев. Боунс чертыхнулся.       – А что я должен думать? Мы отправили сигнал помощи, рано или поздно на него ответят. Всё.       – А дальше?       Хан взял его руку в свои, поглаживая пальцы.       – Пришлют помощь, – МакКой освободил руку, про себя проклиная крыльную боль. Игнорировать её сделалось сложнее, а никакой выпивки на мостике не было. – Сворачивай свой аэроплан, на нас весь мостик смотрит.       – Мы не договорили. – Он спокоен. – А ты не думал, что для Флота мы сейчас не прославленный экипаж прославленного корабля, а опасность? Тебе напомнить, как Флот поступает с опасностью? Например, со сверхлюдьми в состоянии кратковременного внушения?       – Иди к чёрту, – прошипел МакКой устало. Он очень хотел завернуть хотя бы одно крыло вперёд и потянуть за сустав, чтобы отвлечься от боли. Обида Хана на флот была объяснима, но не оправдывала его паранойю. – Флот не будет уничтожать наш экипаж после потери «Саратоги». Это бред.       – Это здравый смысл. – Хан берёт его за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Он как будто слегка улыбается. – Ты такой идеалист, Леонард. Флот не любит риск. Я уверен, что даже нас они пустили на корабли, снабдив устройством нейтрализации. А теперь посмотри на ситуацию их глазами. Заражённый планетоид. Заражённая Саратога. Заражённые мы – после подъёма на борт их людей. Неважно, явились они источником заразы или нет. Важно это «после». Сам источник по-прежнему неизвестен. Нас не будут спасать. Даже до СМИ информация о нашей смерти дойдёт в максимально ретушированном виде, чтобы люди не волновались. «Заражение на борту, и капитан принимает героическое решение…»       Он с насмешливым видом втянул воздух.       – Федерация ценит свой душевный покой, – проговорил медленно.       Аврора, – промелькнуло в памяти МакКоя далёкое с лекций. А прежде чем он успел осознать, развернулось в полноценное воспоминание о параграфе в учебном пособии. Три корабля, ответившие на сигнал помощи из большой земной колонии "Аврора" в Альфа-3, где разразилась неведомая эпидемия. Тогда поясов ещё не было в помине. Через двое суток зараза принялась косить и сердобольные экипажи, начиная, разумеется, с медиков. Когда ситуация стала критической, капитаны дружно врубили на кораблях режим самоуничтожения. Был ли это приказ флота, или они пришли к такому решению сами – история умалчивала; планету объявили вечной карантинной зоной, а произошедшее попало в учебники для кадетов под графой «этически сложные случаи». По этой и другим подобным историям даже круглый стол проводили – для старшекурсников командного отделения.       Хан смотрел на него, спокойно ожидая ответа. МакКой против воли облизнул пересохшие губы. Крылья болели, их тянуло в суставах и у оснований, вот-вот – и грянет песня боли, целая симфония. Но показывать слабость перед Ханом он больше не собирался, поэтому выпрямился и постарался, чтобы голос не хрипел.       – Устройств нейтрализации нет. Я вживил тебе нанопаралитическое устройство после того случая… когда ты начертил формулу якобы супертоплива на стене. Подумал, что ты можешь быть опасен. Насколько я знаю, по тем или иным причинам все кураторы вводили своим подопечным такие импланты. Но на Земле тебе ничего не вживляли, или же мне и моим сканерам об этом неизвестно, а я, поверь, изучил твоё тело вдоль и поперёк за первые две недели. Это раз. Два: если ты ещё раз полезешь к Споку – не важно, ты его пригласил на уединённое рандеву или он тебя – я вживлённой в тебя игрушкой воспользуюсь. Будешь лежать спокойно и мирно до самой эвакуации. И три: я тебя услышал и принял твою версию к сведению. А теперь – отпусти, будь добр. Мне надо выкинуть веник из твоих перьев.       – Так хочешь сбежать от меня? – пальцы покидают подбородок и скользят по щеке. – За что ты сердишься? Мы с коммандером не дрались, просто поговорили, даю слово. Я даже… доволен результатами.       Прикосновение отдалось странным, почти электрическим ощущением во всём теле – и тут же дало залпом боли в крыльях. Пришлось закусить губу, чтобы удержать вздох. На глаза навернулись слёзы, но вытереть их не было возможности.       – Ты манипулируешь Споком, – фраза из-за этого вышла злей и резче, – пользуясь тем, что он тебя ненавидит. И что-то мне подсказывает, что ты задумал сбежать отсюда.       МакКой поморщился, опустил голову. Машинально потёр плечо в попытке отвлечься от ломоты в крыльях.       – Знаешь… – это вышло сквозь зубы, – можешь бежать, Джон. Я не стану останавливать или докладываться Джиму. Вдруг ты прав, и жить нам осталось не так долго.       Губы Хана трогает едва заметная улыбка – прикосновение застывает на середине, и теперь он касается пальцами щеки. Просто касается.       – Ты удивительный, – Хан почти шепчет это с восхищением в голосе. – Ты прав, я собираюсь бежать. Как только пойму, что других шансов у нас не осталось. И я собираюсь взять с собой тебя и твою семью.       На миг представилось, что скажет Джим, осознавший, что надо оставить корабль. Его корабль.       МакКой медленно покачал головой. Он почти ничего не видел перед собой от боли. Собрался с силами и попытался отпихнуть от себя Хана.       – Я… не покину корабль. Они – тоже. Так что можешь об этом не беспокоиться. Уходи… один.       – Только с тобой. – Прикосновение на щеке исчезает, а Хан как будто отстраняется. Дышать точно становится легче. – У тебя болят крылья?       – Да отойди ты уже!.. – рявкнул МакКой сдавленно, успев ещё подумать: последнее, что он сделает – сползёт здесь по стенке. Ей-богу, последнее.       Становится светлее – скорей всего, Хан сложил крылья и отступил на шаг. Всё молча.       МакКой отлепляется от стены и идёт к выходу с мостика. Сейчас ему нужна вода и никаких людей вокруг. В идеале – как можно дольше.       Мир тонул в боли. В коротком коридоре, ведущем до служебных помещений – раздевалки, траспортаторной и туалета – он шёл, шатаясь и теряя зажатые перья Хана. И не сразу увидел, что там образовалась небольшая очередь перебравших кофе. А когда заметил… ему повезло: из двери как раз вышли, и он попросту распихал всех остальных со своего пути. Удивлённые, встревоженные голоса, сухой шелест шевелящихся крыльев.       Белый кафель тускло блестел в свете дневных ламп. Всё это рассыпалось на сверкающую белую пелену, застилающую глаза. Резко, почти ядовито пахло дезинфицирующими, даже сквозь силовой барьер пояса.       Он упёрся обеими ладонями в борта раковины (остатки чёрных перьев упали на пол) и невидяще уставился в зеркало. Чтобы открыть кран, надо было поменять положение, оторвать хотя бы одну руку от холодной поверхности, но на это не было сил. Боль достигала апогея, она была как застывший в раскалённой добела пустыне каменный монолит, в безветренной, пустой, безмолвной пустыне; он сам был этим монолитом, одной сплошной болью, и в её ослепительном зените знал одно: нельзя шевелиться. Иначе монолит треснет, взорвётся, разлетится нахрен, и он этого не перенесёт.       Сзади потемнела стена.       – Если тебе нужно, я достану виски, – раздался прохладный голос Хана.       – Ты же понял, почему они болят, да? – собственный голос звучал глухо и еле слышно. Но громче бы просто не вышло. – Никаких физиологических... причин... нет. Они... здоровы.       – Конечно.       – Если ты прав, и крылья – душа… – пальцы впились в ледяные края раковины, холод впивался в кожу, – боль – чувство вины, а то, что она возникает… получается… я очень… хочу избавиться от этой дряни. Хочу жить, так… – выдох, – что ли…       Тень накрыла его, а между болящих крыльев опустилась тяжёлая и горячая ладонь.       – Ты не позволяешь себе жить, душа моя, – голос Хана плавный и спокойный. – Из-за вины или другого чувства, не считаешь себя достойным дышать и быть. Хочешь быть со мной, и одно это желание заставляет тебя себя ненавидеть. Наказываешь болью сам себя... Но желание жить – неотъемлемая часть любого человека. Когда ты позволишь себе сделать вдох осознанно – жить ради себя – должно стать легче.       Пальцы Хана чуть сжались, гладя его по спине.       Казалось, крылья вот-вот разорвёт на части. Одно из двух: либо он вырубится от боли, либо…       Переломает её.       – Л-ладно…       От попытки просто оторвать руки от раковины окружающее пространство сверкающе побелело, но МакКой заставил себя повернуться к Хану и вслепую обхватил его руками за шею, склоняя к себе.       – Была не была, к чёрту… – выхрипел, насильно разжимая стиснутые зубы.       Хан успел обхватить его, шатнувшегося назад, прижать к себе. Леонард был горячим. Горячечным. Он почти рванулся, преодолевая боль, вжался пересохшими губами в губы Хана.       Хан машинально прижал его плотнее, раскрывая над ними крыльный купол. О, он желал Леонарда даже сейчас – особенно сейчас, из-за близкой опасности инстинкты обострились. И этот поцелуй – жадный, отчаянный, напомнил Сингху, как пламенно может гореть желание сверхчеловека.       Рыкнув, он смял губы Леонарда своими.       Доктор не отстранился. Целовал в ответ слепо, смазанно, но отчаянно: так задыхающийся пытается хватать воздух.       Из-за проклятых поясов Хан едва ощущает его запах – а ему хочется ощущать его. Запах, тепло, пить его дыхание, касаться его горячей кожи…       Через несколько секунд – семь, не больше – Леонард шатается и начинает оседать в его руках.       – Держи, – хрипит нечеловеческим голосом, вцепляется в ткань форменки на плечах и тянет вниз, утыкается горячим лбом в основание шеи. – Если я щас упаду… сдохну… к чёртовой матери.       – Я держу.       Голос Хана чуть сел и охрип. Но он держит его в своих руках, наслаждаясь обладанием. Держит, не давая осесть, прижимая к себе. Стальные крылья Леонарда дрожат от боли.       Они стоят так какое-то время. Леонард опирается на Хана и глубоко дышит. Хан обнимает его, давая опору. И когда двери туалета открываются, первым рефлексом Хан сворачивает крылья вокруг них заслоном, желая защитить их от любого вмешательства извне.       – Твою мать… – тихо выдыхает голос капитана извне кокона. – Так, голуби мои, Аляска подлетела. Боунс, ты мне нужен.       – Иду, Джим, – почти не дрожащий голос доктора. – Минуту дай.       Капитан как будто хотел что-то сказать… но, промолчав, просто закрыл дверь.       А Хану так не хочется отпускать Леонарда. И всё же…       Он осторожно ослабляет свои объятия, понимая, что доктор уже может стоять на ногах. Потрясающий человек. Хан и не сомневался в нём.       – Вот мы и выяснили, что я – не прекрасная принцесса, и одним поцелуем меня не расколдуешь, – с этими словами он открывает кран и принимается умываться, шумно отфыркиваясь.       Сингх, поморщившись, выходит из радиуса попадания брызг.       – Как минимум, прекрасный принц, Леонард. Как ты себя чувствуешь?       Он закрывает кран и приглаживает пальцами мокрую чёлку. Кидает взгляд на своё отражение в зеркале.       – Так же, как выгляжу – отвратительно. Ладно… идём на мостик.       МакКой вдрызг, топорща во все стороны стальные перья, переругался со штатным бортовым медиком «Аляски». Они зацепились на вежливо-терминологическом, и перейти на матерно-терминологический им пока что мешало только то, что оба вели беседу при представителях своих экипажей.       Боунс был бледен. Волосы топорщились мокрыми колючками. Он стоял, опираясь на консоль притихшей Ухуры и чуть ли не носом въезжая в экран видеосвязи, настаивал на том, что при своей скорости распространения растительная зараза давно бы уже проявила себя, и люди, проведшие в изоляторе день и ночь, не опасны.       А позади него стоял Хан со сложенными на груди руками. Неподвижный, как ожившая статуя, только крылья будто дышали вместе с ним – полусложенные, они слегка приподнимались и опускались. И смотрелся на своём посту… привычно, органично, с полным осознанием правомерности своей роли. Прошло чуть больше месяца, как он на борту, и МакКой уже запирается с ним в туалете, позволяет заключать себя в крыльный кокон, и мало ли что ещё. Теперь Джим понимал, как этот человек умудрялся собирать вокруг себя армии генетически улучшенных людей: собирать, удерживать, властвовать. Харизма неслыханной силы. И если Хан останется на корабле после случившегося…       А будет ли после случившегося вообще существовать корабль под названием «Энтерпрайз»?       – Я не даю шансов на то, что «Аляска» согласится принять на борт хоть кого-то из наших, – ровно сказал Спок. Он стоял рядом, и уже давно, но Джим задумался и потому всё равно вздрогнул.       – Если они примут хоть кого-нибудь, это уже будет хорошо, Спок, – ответил ему вполголоса. – Мы должны сделать всё для этого.       К тому же, переговоры с Аляской – хоть какое-то действие. Джим не хотел, чтобы его экипаж повис в неизвестности и информационной тишине сейчас.       Спок промолчал, а затем сделал то, чего не делал никогда. Он наклонился и коснулся лежащей на подлокотнике руки Джима двумя пальцами – на мостике, при людях, – и отошёл к сгрудившейся вокруг доктора толпе.       Накал дискуссии нарастал. МакКой опёрся о стоящий рядом стул, топорщась перьями, и только Хан стоял позади него, являя собой образчик спокойствия и терпения.       Снова всплыло в памяти – чёрный крыльный кокон в туалете, скрывающий Хана и Боунса.       Джим хлопнул рукой по подлокотнику. Получилось неожиданно громко, и все взгляды устремились к нему. Только МакКой и Хан не посмотрели.       – Нийота, завершай сеанс, – приказал негромко.       – Есть, – отозвалась она по-военному чётко, и руки запорхали над консолью. МакКой собирался ещё что-то сказать, но экран погас. Тогда он от души выругался прямо при всех и развернулся к Джиму – взбешённый и побледневший. Пряди волос прилипли ко лбу, полураскрытые крылья подрагивали, но он быстро взял себя в руки и провёл ладонью по щеке. Потом отошёл от консоли к нему, Джиму.       Остальные вернулись к своим занятиям, упорно делая вид, что всё в порядке.       – Это бессмысленно, – сказал ему Кирк. Он понял это сейчас так чётко и ясно, что сомнений не осталось. Капитан Аляски тянул время и не собирался им помогать. Спок был прав.       МакКой ухватился ладонью за спинку его кресла.       – Знаю. Теперь понял. Хотя на их месте я бы, может, пересрался не меньше, а то и…       Боунс потянул вверх воротник форменки и вытер мокрый лоб тканью.       – Ты бы не пересрался, друг мой. Ты бы первый носился и орал на меня, чтобы я тебя отпустил к ним на борт «посмотреть ситуацию», потому что «люди умирают, пока мы тут сидим и ничерта не делаем».       – А ты меня высоко ценишь, – он усмехнулся.       – Хреново выглядишь, – совсем тихо сказал ему Джим, чтобы больше никто не услышал. Застывший рядом Спок не в счёт, он так и так услышит. И Хан. – Возьми паузу, а я попробую ещё раз переговорить с их капитаном.       МакКой кивнул.       – Да это всё чёртов второй пояс к полу тянет. Он, кстати, не снимается, потому что кое-кто поставил персональный код… Ладно, и вправду пойду, посижу в уголке.       Люди подменяли друг друга на постах, чтобы отдохнуть, но Джим оставался на месте. Связывался периодически с нижними палубами, подбадривал экипаж, говорил, что помощи флота осталось ждать недолго. Забытый стакан чая, который он попросил полчаса назад, остыл. Крылья лежали на спинке кресла, полураскрытые, и иногда устало шевелились; им тяжело было находиться в одном положении. По ним хотелось провести рукой, промять суставы, ощутить ладонью мягкие перья ближе к основаниям, а потом и пух.       Спок отследил время на главной консоли. Выходило, что прошло уже больше стандартной смены.       Он в последний раз сверил данные, проконсультировал «вступившую смену» и подошёл к капитану.       – Тебе необходимо отдохнуть, – заметил, склонившись над его креслом. На мостике был полумрак, Джим работал на падде, и из-за голубоватого света его кожа казалась совсем бледной. Но на его слова поднял взгляд. – Я могу отработать ещё две стандартных смены. Пока сигнал не дошёл до Земли, ждать нам нечего.       Джим, пожевав губами, опустил взгляд к падду.       – Я не смогу расслабиться, Спок. Сейчас моё место здесь, в капитанском кресле.       – Я в состоянии контролировать ситуацию. А если ты не отдохнёшь, в действительно экстренном случае не сможешь принимать адекватные решения. Прошу тебя.       Он замер, видимо, обдумывая его слова, а потом с тихим вздохом поставил падд в ждущий режим.       – Я попробую.       Спок кивнул и выпрямился, ожидая, пока Джим покинет кресло. Они не могли уйти отдыхать вместе – на мостике желательно было находиться кому-то из старшего командного состава. Кирк поднялся нехотя, что-то ещё набрал на падде, прежде чем отойти.       – Спокойной ночи, капитан, – сказал Спок, поймав на секунду его взгляд.       Джим, удерживая взгляд, подходит ближе и склоняется к его уху.       – Спокойной ночи, Спок, – говорит тихо, согревая дыханием ушную раковину.       В этот момент сказать ему хочется многое – но у них всего секунда, и Спок только успевает втянуть его запах – слабый из-за силовых полей пояса.       – Если Хан будет тебе мешать, пришли его на мостик. Я найду для него занятие.       Джим отчего-то тушуется и бормочет себе под нос, что вряд ли Хан будет мешать, а потом и вовсе направляется к двери, ведущей в коридор.       Джим помнит, что подумал о помолвке Боунса и Хана скорей в шутку. Просто образ нашёлся. А теперь он не уверен, даже не знает, чего ждать, когда заходит на обзорную палубу.       Там собрались все отдыхающие. И Ухура со Скотти сидят у самого окна на небольшом диванчике – их присутствие на мостике желательно, но они оба очень устали. Нийота спит, уложив голову на колени инженера и укрывшись своим же крылом.       Джим чуть улыбается, увидев эту картину. Кажется, Скотту всё же можно рассчитывать на благосклонность королевы Энтерпрайз. Кто бы мог подумать…       Играют в шахматы Кексик и Чи.       Спит Адлер у стены на голографической раскладушке – Джим сам её полчаса назад отправил отдыхать чуть ли не силой.       Не обнаружив взглядом Боунса с Ханом (Пашки тоже не было), Джим направился к высокой голографической ширме, расписанной в старом восточном стиле. Ему не хочется думать, что вот он зайдёт за неё, а там эти снова укрыты крыльями. Он и старается не думать, держится…       Внутри всё резко и с облегчением расслабляется, когда из-за ширмы он слышит тихое ворчание Пашки.       – Ой, убери ты крылья свои, убери, сэр стажёр, я из-за них на диван не помещаюсь, чтоб тебя…       – Тебя сюда никто и не звал, – спокойный голос Хана, но не сказать, что недовольный.       – Я сам позвался, – не остался в долгу Чехов. – И только попробуй выгнать, тебя Боунс по шее мокрой тряпкой огреет. Ты спрашиваешь, где он её возьмёт? Я принесу. Ради такого случая схожу реплицировать.       – Так, я слишком стар для вашей возни и тут слишком много крыльев, – ругается МакКой вполголоса. – Чаю мне принесите.       – И мне! – тут же оживляется Пашка.       – Я принесу, Паш, не толкайся, – это ровный голос Сулу. Ширма чуть отодвигается, и из-за неё показывается рулевой с подносом. Растерялся он разве что на секунду. И под вопли Пашки «мне синий, без сахара!», интересуется: – Капитан, вам тоже чаю?       – Сладкого, спасибо.       Джим «отмирает», пропускает Сулу и заходит за ширму сам.       Там… вполне уютно. Ковёр, посредине – большая стеклянная лампа с резными узорами на боках, с ореолом тёплого света вокруг, длинный угловой диван, на углу – Павел сидит, поджав под себя разутые ноги. Рядом с ним Хан, завернувший в одно крыло МакКоя. Боунс свои крылья тоже завернул вперёд и теперь сидел в них и хановом крыле, как в двойном пледе. Выглядел спокойно, но всё ещё бледным и измученным, как будто только-только начал оправляться после тяжёлой болезни. Второе крыло Хана Пашка спихивал со спинки дивана своим; они устроили толкотню крыльями за угловой участок дивана, на который можно было удобно положить раскрытое крыло.       Пока что навигатор отчаянно проигрывал, но не сдавался – вот же несгибаемая воля к победе.       – Боюсь, вам придётся подвинуться, стажёр. – С этими словами Джим плюхнулся на свободный участок дивана рядом с завёрнутым в крылья МакКоем.       Хан невозмутимо подгрёб Боунса ещё ближе к себе и хитро блеснул глазами.       – Конечно, капитан. Как ситуация на мостике?       – Стабильная.       Докладываться Хану Джим не собирался – да и не хотел он сейчас с кем угодно говорить об этом. Стабильность в их случае обозначала отсутствие информации и перспектив.       – А нам тут сэр стажёр вон какой уголок сделал, – начал ворковать Павел, любовно поглаживая крыло, свободное от борьбы за угол. – Сказал, что в стрессовой ситуации комфорт особенно необходим, хотя, как я считаю…       – Ты считаешь, что надо было сразу матрас на весь пол голографировать, – заметил Боунс. – Пол-кровать.       – Но тогда мы потеряли бы возможность уединения, – это уже Хан. Он выглядел так, как будто сидеть, укрывая Боунса своим крылом – самое естественное для него положение вещей. Даже Пашку уже ничего не смущало – ни эта парочка, ни болезненный вид МакКоя…       Джим прочистил горло.       – Боунс, можешь отойти со мной на пару слов?       Он тут же подобрался – и Хан недовольно пошевелил крылом. Но МакКой не обратил на это внимания.       – Случилось что-то?       – Нет, но поговорить нужно.       – Неужели это так срочно, капитан? – Хан не дал ему ответить. – Нам всем нужен отдых. Леонарду в том числе.       – От «поговорить» я не развалюсь, – Боунс отвёл в сторону его крыло и выбрался с дивана. – Пойдём, Джим, найдём тихий угол. И мой чай не пить! – это уже Пашке.       Они отошли к углу – к ближайшему, благо он был и самым отдалённым от людей. Сейчас, лишившись одеяния из Ханового крыла, Боунс начал зябнуть – подобрал плечи, руки засунул в карманы.       Джим заложил руки за спину, подбирая слова. Как назло, вокруг них было слишком тихо – люди предпочитали либо спать, либо отдыхать, не производя лишнего шума. Чуть постукивали шахматы Чи и Кексика, прошуршал мимо ширмы Сулу с подносом, Павел, посмеиваясь, ворчал на величину кружек с чаем.       – Ну теперь-то ты не будешь вешать мне лапшу на уши? – Джим обратился к МакКою. – Что между вами?       – Он, Джим, мой единственный шанс спастись.       Боунс поднял голову к потолку и негромко скомандовал:       – Компьютер, имитация закрытой комнаты, протокол 17-408.       Вокруг них замерцала проекция стен, и в скором времени они оказались в уютной комнатке, словно бы внутри бревенчатого домика: заснеженное оконце, печка с потрескивающими в ней дровами, небольшой диван, накрытый клетчатым пледом, несколько подушек. Ничего лишнего.       – Садись, тогда уж и поговорим. Это Пашкина разработка, узнает, что я тиснул от неё код – неделю будет ходить взъерошенный.       Джим усаживается, машинально отмечая присутствие Чехова в куче деталей: рисунок на пледе (конечно, русские мотивы), чашка недопитого какао на столике, раскрытая книга рядом. Любил Павел создавать не просто комнаты, а жилые комнаты.       – Не переломится. – Он опирается локтями о колени, принимая удобное устойчивое положение. – Давай. От чего спастись? Это связано с тем, что ты выглядишь как после тяжёлой болезни?       – Примерно.       МакКой плюхнулся на диван. Эта голография была с имитацией тепловых эффектов, и он поёжился, опять завернувшись в свои крылья. Уставился на печную дверцу. В тонкую щель между ней и самой печкой пробивались оранжевые отсветы огня.       – Не знаю, поймёшь ли. Я тут впервые за шесть лет выяснил, что хочу жить.       – А? – Джим, нахмурившись, дёрнул головой. И где-то внутри него что-то очень интуитивное приготовилось к сильному шоку. – Ты… жить? В… в смысле?       МакКой кивнул, не пойми чему, он сидел, сгорбившись, сцепив пальцы и завернув вокруг себя крылья, и на Джима впервые накатило озарение: МакКой будет говорить с ним не как с младшим братишкой, а как… с равным. Может быть, он и настоящего Боунса видел давным-давно – в последний раз на похоронах его дочери в Атланте.       – В чём-то Хан оказался прав со своими крыльными сказками. Конечно, с душой он загнул, но благодаря ему я понял, что природа моей крыльной боли – психосоматическая. Это… чувство вины. За то, что я всё ещё живу и дышу, когда Джо… – он втянул воздух сквозь зубы, – ты понял, в общем. Вину не так-то просто заглушить, сколько бы ты себе рациональных доводов ни приводил, потому что… Я просыпаюсь ночами и думаю, вспоминаю, сколько бы ей теперь было. Пытаюсь представить, как бы она сейчас выглядела. И это… Это ад, Джим. Не приведи космос тебе когда-нибудь пережить смерть собственного ребёнка. А Хан… наверное, впервые за шесть лет хоть кто-то смог пробиться в эту топь и попытался вытянуть меня наружу. И я… ухватился. Пытаюсь выбраться из этой дряни. Это не то чтобы легко.       МакКой криво улыбнулся. Он любил дочь. Даже Джим умудрился привязаться к этой малышке за недолгое время знакомства.       Как же сложно сейчас найти верные слова для друга, впервые заговорившего с тобой о смерти любимой дочери. Поэтому Джим недолго молчит, прежде чем открывает рот.       – То есть… только сейчас? Все эти годы ты… хотя чего это я, это же на моих глазах происходило. Какой же я идиот… – трёт переносицу, – я знал, почему ты замкнулся в себе, но… ни разу же не подумал, что тебе нужна помощь.       – Прекращай давай, этого только мне не хватало. Вы и так помогали, ты и Пашка. Заменили мне семью, – МакКой, усмехнувшись, хлопнул его по плечу. – А в туалете ты застал не любовную сцену… ну или почти. Если бы не он, я бы просто от боли свалился на пол. И что-то мне подсказывает, что от сверхлюдя, положившего на тебя глаз, так просто не отделаешься.       – Вот не надо, Боунс. Хотел бы – придумал бы, как. И я готов за вас порадоваться, если Хан действительно безопасен и всё такое.       Он пожал плечами. Левое крыло дёрнулось, будто недовольное собственным движением хозяина.       – Поживём – увидим. Для начала надо выжить в этой заварухе, потом уже об остальном подумаем. Ты мне лучше скажи, сдвиги с Аляской есть?       Джим поднял на него взгляд, который, по идее, должен был сказать обо всём красноречивее любых слов.       – Нет их, Боунс. И не будет. Я всё ещё не плюнул на эту затею только затем, чтобы у людей было хоть какое-то действие перед глазами. Не будет Аляски – будем ждать сообщения флота, стуча палкой в небо и слушая отзвуки.       Он кивнул, будто другого ответа и не ждал. Поднялся с дивана, принялся расхаживать перед печкой.       – Ты про «Аврору» не вспоминал, случаем?       Заметно было, что говорить этого Боунс не хотел.       – М? – Джим вскинул брови. – Я помню про Аврору, конечно… но она-то тут при чём? Мы же не собираемся самоуничтожаться.       – Тут суть важна. Мы самоуничтожимся, либо… нас уничтожат. Как на той планете в системе Сигма-9. Помнишь, у них там была эпидемия, и половина незаболевшего населения начала сгонять заболевших в пустые дома и сжигать вместе с ними…       – Боунс, мы не больны, и ты это прекрасно знаешь.       Джим сам поднимается на ноги, разминает ладони.       – Слушай, старик, я понимаю, что ситуация у нас сложная. Оптимистом ты никогда не был, космос – дерьмо, я всё это помню. Но мы – здоровы. Это очевидно. Так что не паникуй, прошу тебя, и не разноси мысли такого содержания среди экипажа, хорошо?       Он посмотрел на Джима, как на вконец… пухового.       – Ты мне хоть один случай напомни, когда я сеял панику среди экипажа. Хотя бы один, чёрт тебя дери, Кирк! Ты меня за практиканта зелёного держишь или как? – и, задрав голову к потолку, - Компьютер, отмена протокола.       Стены вокруг них замерцали и медленно растворились. Джиму показалось, что откуда-то из недр палубы донёсся вздох облегчения процессора – пока что материальные голографии занимали недюжинный кусок оперативной памяти корабельного компьютера.       – Пойдём пить чай. А тебе и поспать бы не мешало, дорогой мой, – ворчливо заметил Боунс. Он по-прежнему был бледен и похож на человека, чудом выкарабкавшегося из смертельной лихорадки. Собрался развернуться, но почему-то замер, глядя Джиму под ноги.       – Я как давно тебя вычёсывал?       – Дня... четыре назад? – Джим тоже посмотрел себе под ноги. Там лежали клочки пуха, и довольно много. Очень много для четырёх дней.       – Повернись-ка.       Джим разворачивается, позволяя ему запустить пальцы в пух. Размышляет вслух:       – Это странно, он пока не должен, вроде… Да не молчи, что у меня там?       Бонус роется в его пуху. Это почти неощутимо, так, лёгкая щекотка.       – У тебя там перья, – произносит, наконец, очень странным тоном. – Довольно... дохрена новых перьев.       Пальцы исчезают из пуха.       – Спок расстроится…       Джим, чуть поёжившись, разворачивается к нему и замирает, увидев на лице Боунса неслабое удивление.       – Ну ты чего? Это должно было произойти рано или поздно.       – Но не сейчас же! Погоди... Что произошло в последние несколько минут? Когда ты садился на диван, пух не линял! Да я... уверен, что эти перья выросли только что! У тебя крылья не чесались?       – Пока мы с тобой говорили, чесались немного… Но не до того было, сам понимаешь. Джим снова ёжится. Теперь, когда МакКой напомнил, зуд ощущается сильнее. Да и удивление его…       – Хан был прав, – заявляет он неожиданно. Вид всё ещё ошарашенный, но он уже встряхивается, принимает обычное угрюмое выражение. – Что я сделал? Не стал скрывать от тебя свои проблемы. Впервые за шесть последних лет. И ты... облинял. А!.. – он махнул рукой и развернулся по направлению к ширме. – К чёрту! Мне нужен чай!       – Эм, погоди… – Джим говорит это не особенно громко, но Боунс всё равно останавливается, – пока мы тут от всех скрыты… почеши, а? Мне не дотянуться, да и… несолидно.       Голографическая лампа казалась крохотным островком света посреди залитой звёздным сиянием обзорочной палубы. Пашка голосовал за то, чтобы лампу оставить, и теперь на голографированном матрасе лежал возле неё, читая голографические же книжки, имитации настоящих бумажных. Рядом с ним спал Сулу – экономично завернувшись в крылья и подложив под голову одну из чеховских книг в мягкой обложке. Неподалёку дрых Хейли, умудряясь делать это сидя, свесив вниз лохматую голову и чуть ли не клюя носом собственные колени; Скотти создал для Ухуры и Чи два плотных голографических пледа довольно уютной красно-чёрной клетчатой расцветки, хотя МакКой подозревал, что это просто типичный рисунок с типичного шотландского килта. Сам уснул рядом, без пледа.       Среди симфонии сонного дыхания МакКой слышал по-старому пуховое сопение Джима. Спал он беспокойно, давно уже сбросив плед и сбившись в комок под собственным крылом. Перья подрагивали. Во сне он пару раз протягивал руку по матрасу и вроде как пытался кого-то нащупать. Спока, скорей всего.       МакКой видел это с дивана. Его оттуда на матрас не отпустил Хан. Теперь сверхлюдь обнимал его со спины, тесно прижимая к себе и до груди укрывая своим полусвёрнутым крылом. МакКою не спалось, и от нечего делать он сравнивал сны Джима и Хана. Джиму было беспокойно. Он во сне думал о корабле или о чём-то тоже таком, тревожащем; Хан даже спать умудрялся величественно. МакКой спиной и основаниями крыльев ощущал, как мерно вздымается-опускается в такт дыханию его грудная клетка. Само дыхание было глубоким и размеренным. Крыло ровно и мягко накрывало сверху, у перьев был сухой, здоровый запах.       Джим мёрз и дёргал во сне верхним крылом, пока Пашка, вздыхая и бурча под нос, что он тут не нанимался, не дополз до него и не укрыл заново пледом.       От Хана ощущалось ровное тепло. Он умудрялся не мёрзнуть сам и греть МакКоя – перед сном он настоял на том, чтобы объединить поля поясов.       От Джима пахло, скорей всего, кофе, абрикосовыми пончиками и перьями. От Хана тянуло чем-то хвойным, как тогда, на планетоиде.       Пашка притушил лампу. Островок света тревожно замерцал, тая, и превратился в неверное золотистое пятно. МакКой прикрыл веки. Сон – зыбкий, тревожный, как этот свет, замерцал перед ним, почему-то серебристо-чёрный, с редкими жёлтыми проблесками – свет фонаря сквозь воду; и сквозь эту же воду МакКой услышал тихое шуршание чьих-то крыльев. Он открыл глаза – в них как будто песка насыпали, а веки сухо горели, – и увидел тёмную громаду крыльев Спока. Остальные уже спали. Дыхание Хана на миг сбилось, потом стало уже другим; не как у спящего. Он стиснул МакКоя чуть сильней, вжимая в себя.       – Спок, – тихо позвал МакКой, чтобы никого не разбудить.       – Доктор, я не хотел вас тревожить.       – Что-то случилось?       Спок подумал, прошелестел крыльями и опустился на корточки у дивана.       Его глаза – нечеловечески красивые (верно отмечал порой Джим), мерцали в полумраке, как у кошки.       – Нам удалось связаться с Ипсилоном-5. Причиной поломки трансиверов на станции была ионная буря, но сейчас всё в порядке. Флот принял наш сигнал о помощи. В ответ они прислали краткое видеосообщение с заверением, что помощь уже в пути.       Спок умолк на пару секунд, и МакКой осознал, что смотрит вулканец ему за плечо. На Хана.       – О вас, стажёр, не было ни слова. Я пока что не отправлял подтверждение того, что мы получили сигнал. Фронт той самой ионной бури сместился, и благодаря этому у нас есть ещё около часа, чтобы создаваемые ей помехи скрывали факт принятия нами сообщения. Я сомневался в ваших словах, но более – нет.       – Стоп, – МакКой сказал это шёпотом, но получилось всё равно громко. – Какие ещё слова? Кто кому поверил?       – Мои слова, Леонард, – прямо у уха тихий и холодный голос Хана. – Наш разговор с коммандером, за который ты ругал меня. Я убедил его, что флот не станет нам помогать. Он нас уничтожит.       – Сообщение не походило на записанное в спешке. У них не было причин не задать логичный вопрос о состоянии самого опасного преступника в галактике, – добавил Спок. – У нас есть час, чтобы придумать, как обезопасить собственный корабль.       Вот оно, свербевшее предчувствие какой-то жопы. МакКой, пока плохо осознавая, что именно происходит, уже знал: ничего хорошего. Точно. Он приподнялся на локте, глядя на коммандера.       – Да что, чёрт возьми…       По крыльям Спока словно волна прошла – перья встали дыбом и улеглись.       – Потому что нас не оставят в живых, доктор. Устранят, как потенциальных разносчиков болезни.       Рука Хана, прижимающая МакКоя, чуть расслабилась и начала успокаивающе поглаживать его.       – Я думаю, мы что-нибудь придумаем. Многое зависит от реакции капитана на эту новость… но он уже знает. Да, капитан?       Джим, чьё беспокойное ворочанье минуту назад сменилось спокойным и мерным вздыманием крыльев, пошевелился и медленно сел.       – О побеге нечего думать. Мы будем спасать весь корабль, – Спок, оглянувшись на него, проговорил это быстро, словно боясь, что ещё секунда – и договорить не дадут. – Можно увести корабль с текущего положения и проложить курс вдоль фронта ионной бури – её отголоски рассеют наш варп-след и затруднят преследование. Это позволит выиграть время.       МакКой просто всей спиной ощущал одобрение Хана и неожиданно – мелькнуло вспышкой озарения – выдал:       – Мы не можем уйти с места, гоблин. Нам Саратога нужна, потому что лично я не рискну снять щиты и сунуться на нижние палубы для исследования. На Саратогу можно транспортироваться отсюда. А нам нужны заражённые и нужна лаборатория, потому что единственный чёртов шанс доказать, что у нас носы не зелёные – это узнать причину заражения.       Джим смотрел на них – в этом освещении – да ещё и из-за космоса за стеклом – его глаза казались яркими, как две звезды. Но выражение лица сложно было разглядеть в полумраке.       Наконец, он поднялся.       – Вы, трое. В мой кабинет.       – А я? – подал голос Павел, и МакКой понял, что на время их разговора кудрёнок тоже притих. Слушал.       – А ты – нет, – отрезал Джим. – Остаёшься тут и смотришь за порядком.       – Есть, – отозвался Пашка довольно-таки уныло.