For your family

      МакКоя пошатнуло при материализации, но его поймали. Не Хан. Руки тут же заломили назад, за крылья, заставляя перья неудобно сжаться, выворачивая крыльные кости из суставов в лопаточной области.       Рядом что-то тяжело рухнуло на пол.       – Выражаю благодарность за ваши подробнейшие отчёты по проекту реабилитации, доктор МакКой. Благодаря им нам известны частотные коды активации парализатора, вживлённого вами в тело Джона Харрисона.       Под шум систем очистки Боунс открыл глаза. Перед ним стоял Райс в защитном костюме и поясе. На плечи был небрежно накинут адмиральский китель, в котором он был во время видеосвязи, и стало понятно, что чёрная куртка просто прикрывала заранее надетую защиту.       В руке адмирал держал небольшой пульт. Команда безопасников из пяти человек с фазерами окружила Хана, растянувшегося на полу. Глаза его были полуоткрыты, губы плотно сжаты, а крылья неудобно подмялись под спину во время падения. Одно беспомощно полуразвернулось, и веер чернющих перьев теперь упирался в стену.       Это было противоестественное зрелище, до тошноты, и МакКой отвернулся.       Ещё двое безопасников держали его самого и в ответ на движение головой резко дёрнули за заломленные крылья. Чтоб не дрыгался.       – Я вижу, адмирал, вы основательно подготовились к встрече, такая прочувствованная речь, – Боунс оглядел комнату. Её ограждала стеклянная стена. С этой стороны ничего не было видно, но с другой стекло точно прозрачное. Сама комната была до предела забита пультами и экранами. По конфигурации некоторых МакКой понял, что техника была для медицинских целей: анализ диагностических данных и настройки диагностических приборов. Не было только самих датчиков.       – Мы действительно подготовились, – Райс махнул рукой безопасникам, и те молча потащили МакКоя прочь из стеклянной комнаты, дверь из которой только что разблокировалась. Он для приличия сопротивлялся, получил пару болезненных тычков кулаками, после чего и вовсе повис на мощных руках. Пускай тащат, он тут старый больной доктор и не нанимался ходить по чужим кораблям на своих двух.       – Однако именно вы вынудили нас пойти на крайние меры, – продолжил Райс мягко. – Видите ли, доктор, я совершенно точно уверен, что формулу вы помните.       – Всегда поражался причудливым вывертам сознания пассивных агрессоров. Вы – просто более изощрённый случай, – покивал МакКой. Но ему было страшно. Райс не только обвинил его перед всем экипажем; он повернул ситуацию так, что МакКой стал предателем, преследующим свои цели, а сам Райс – этаким спасителем-паладином. А теперь «агрессора» тащат пытать – «во имя спасения жизней».       А Хан недооценил противника – Райс заронил в экипаж Энтерпрайза сомнение, а значит, лишил возможности спонтанных действий в ответ на угрозу уничтожения. И если Скотти не выдвинет вовремя ультиматум, им крышка.       В соседней комнате освещение было приглушённое и создавалось несколькими лампами голубоватого света. Ещё тут было окно; из него можно было полюбоваться на космос.       МакКоя почти что бросили спиной на обычную с виду биокровать, только не застеленную. Несколько пар рук – ох не две – занялись его крыльями, рывком вытащив их из-под его спины, насильно развернув и теперь поместив в контурные фиксаторы, ещё три пары защёлкивали поперёк тела широкие ремни. Один ремень надавил на горло, из-за чего стало больно глотать.       Всё это было знакомо по прошлому разу. Пытки тогда окрестили «новый тип стимуляции памяти, доктор; подвергая определённые зоны мозга дозированным стрессовым воздействиям, мы надеемся пробудить вашу память».       На практике это означало, что его будут раз за разом погружать в виртуальную симуляцию настоящих пыток, а волновые излучатели, прикреплённые к черепушке в виде обычных датчиков, будут воздействовать на зоны мозга, отвечающие за контроль болевых рецепторов. И каждый раз задействованы будут разные группы нервных кластеров, чтобы реакция на болевой раздражитель оставалась максимально высокой. Всё тело как один воспалённый, оголённый нерв. Никаких внешних следов.       В прошлый раз Спок наскоро учил его мудрёным техникам контроля боли, пусть и действовали они минимально.       МакКой закусил губу, чтобы как-то унять начинающуюся дрожь.       Оба пояса защиты на нём разблокировали звуковыми отмычками; таких он ещё не видел и мог только догадываться о принципе действия. Целых десять секунд МакКой надеялся, что без поясов у него начнётся заражение. Не началось. Он был чист.       Его закрепили, кажется, достаточно, и безопасники улетучились из поля зрения. Вместо них нарисовалась женщина в белом халате с бесстрастным лицом, отрегулировала его кровать так, что она оказалась практически в вертикальном положении, и занялась теми самыми датчиками. На удивление, два из них действительно оказались биометрическими. Ещё она взяла у него образец крови на моментальный анализ и через подключённый к датчикам падд начала просматривать данные.       – Он экспериментировал с неочищенной кровью аугмента. Вводил себе, – сообщила негромко, игнорируя существование МакКоя, как будто он тут был распятой вертикально куклой. – Но никаких последствий для эксперимента это не вызовет. Анафилактической реакции не было, они с подопытным полностью совместимы. Следов анальгетиков нет. Ах, да… в него вшито какое-то устройство, в основание ладони. Техническое назначение установить не могу, оно выключено.       – Откуда тебе знать? Ты, вертихвостка сизокрылая, ещё молода, – мрачно ответил Боунс. – Это стимулятор. Когда засыпаешь над отчётом, а доделать надо кровь из носу, сжимаешь ладонь – и щёлк! – слабый импульс возвращает тебя в мерзотную реальность. Кстати, ты была у меня на парах в академии. Полгода назад... Я тебя помню. Лучшая теоретическая подготовка по курсу и неправильно сформированный прикус. Ты из-за этого слегка шепелявишь.       Она вздрогнула и поспешно уткнулась взглядом в падд.       – Спасибо, Марта, – мягко сказал Райс.       Женщина ушла. Почти сбежала. МакКою не хотелось знать, куда, но спустя десять секунд он её увидел – она вернулась в застеклённую комнату к пультам, где остался Хан. А хорошенькое дело! Она ведь из-за волшебного стекла не будет видеть, что происходит в комнате. Просто жать на кнопочки и следить за показателями, чтобы он тут же не вырубился от боли.       – Итак, вернёмся к нашей беседе. В прошлый раз вы были предельно неразговорчивы, доктор. Печально, учитывая, как много ваши знания значат для Федерации.       Райс прошёлся перед ним и устроился в одном из двух кресел. Кресла эти стояли за столом чуть на возвышении. Во втором тоже кто-то сидел, но его скрывал полумрак комнаты.       – Значит, мне нечего сказать, – ответил МакКой, стараясь не коситься на стеклянную стену. Два с половиной часа. Всего два с половиной.       – Думаю, мы всего лишь недостаточно старались спрашивать.       – Вы себя недооцениваете. Осторожность, адмирал, ведёт к гиперкомпенсации.       – Да что вы.       Райс облокотился на стол и подался вперёд. Второй, невидимый, нажал что-то на столешнице. Боунсу показалось, что он видит чёртову улыбку.       И тут же его скрутило первой вспышкой боли. Она пробежалась по кончикам пальцев, как огонёк по веточке, и вспыхнула – сразу и везде. Кажется, он заорал. Кажется, попытался дёрнуть крыльями – но фиксаторы держали крепко, а ремни ещё крепче…       Потом это прекратилось. Вспышка угасла внезапно, как и появилась.       – Я, кажется, ясно обрисовал вам перспективы, – мягко сказал Райс. – Вы вступили в сговор с преступником. Защищаете его. Подвергли риску уничтожения экипаж корабля, за который несёте ответственность. Самое меньшее, что вы сейчас можете сделать для смягчения своей вины – открыть формулу изобретённой панацеи. Хан у нас, его кровь нам доступна. Было много смертей, но для выживших есть возможность спастись.       – Может, хватит уже прикрываться «благом Федерации»? – МакКой поморщился. – Слушать тошно.       Второй, до этого неподвижный, остановил открывшего рот Райса.       – Доктор, мне действительно не хотелось бы причинять вам вред, – заговорил негромко, без скользких интонаций. Голос был простой, располагающий и знакомый. – Вы прекрасный специалист в своей области, преданный офицер, хороший учёный. Даже если Нуньен Сингх сбил вас с пути, это ещё не преступление. Многие пали жертвами его изощрённого ума. А такими людьми, как вы, не разбрасываются. Поэтому я хочу предложить сотрудничество.       На этот раз МакКой ухмыльнулся.       – Давайте сотрудничество. Вы так и так будете меня пытать, потому что формулу я не помню. Зато между сеансами будете за терпение рассказывать мне сказочки. Кто и за сколько заставил вас предать Федерацию. На кого вы работаете. Какие такие цели… – голос сорвался, и дальше МакКой почти хрипел, когда хотелось орать, – какие цели оправдывают в ваших глазах смерти почти тысячи живых разумных существ!       Невидимка только вздохнул. Как мог бы усталый человек после честного трудового дня.       – Вы называете меня предателем, доктор. Но почему, позвольте спросить? Какие мои действия или поступки дали вам основание считать, что я предаю Федерацию?       Он умолк, предоставив пленнику пространство для интерпретаций. В конечном счёте – для сомнений в своей правоте.       Вместо этого МакКой судорожно старался вспомнить чёртовы вулканские техники. Вот где пригодилось бы стрессовое стимулирование памяти, да только не работало оно, и всё тут.       – Отдавая Хана под вашу непосредственную ответственность, мы надеялись, что уж вы-то сможете противостоять его гипнотический харизме. Очевидно, мы ошиблись. Печально это видеть, доктор МакКой. Что он вам рассказывал? Как мы над ним издевались? Попирали его непомерную гордыню? Выдёргивали перья, строя коварные замыслы по свержению Федеративного совета с его помощью?       Как вы одним приказом убили семьдесят человек из его экипажа       Но этого говорить было нельзя. Нельзя, чтобы они догадались, что хановы птенцы рядом.       – Вы зря тратите время, адмирал хрен-вас-знает-кто, сэр. Давите на чувство вины кому-то другому.       Молчание.       – Действительно, – заметил Райс.       МакКой смотрел в сторону, но всё равно заметил, как он ткнул что-то на столе.       А дальше было плохо.       Десять минут боль и её затишье чередовались непредсказуемыми интервалами. Сердце в груди билось как обезумевшее, в ушах шумело. От боли подскочило давление, и теперь его ещё и тошнило. Намокшие от пота волосы противно липли ко лбу и лезли в глаза, и МакКой, чуть отдышавшись, поклялся себе подстричься коротко. Так коротко, что даже налысо. Короче не бывает.       Он дышал и старался не смотреть вниз. Пол внизу был прозрачным, с видом на космос прямо под ногами, и смотреть на него аэрофобу со стажем означало впасть в панику.       Десять выигранных минут – не так плохо.       Ещё десять раз по столько же, это в худшем случае. Не страшно.       Не страшно же?       – Вы готовы продолжить наш диалог?       – Ваш монолог вы можете продолжать, сколько… – МакКой выплюнул кусочек кожи от губы, который случайно отгрыз во время болевой стимуляции. – Угодно.       – Появилось желание что-то рассказать?       – О да. Да. В школе я один раз подложил опоссума в стол своей училке по астрономии, забавная такая зверюга, знаете ли…       На сей раз ему показалось, что ломают пальцы. Иллюзия была настолько реальной, что сквозь собственные вопли чудился жуткий хруст костей.       – Формула, которую Флот так настойчиво пытается у вас получить, доктор, – неспешно вернулся к разговору невидимка, когда чёрная пелена у МакКоя перед глазами рассеялась, – способна излечить массу болезней…       – А ещё… варить кофе… и делать за вас отчёты, – проговорил МакКой, прикрывая глаза. В ушах всё ещё шумело.       Через секунду, впрочем, это стало неважным.       Его допрашивал Райс. Долго, может, минут сорок. Давил на его совесть как главного медика. Расписывал, что будет с «Энтерпрайз», если МакКой промолчит. Его вопросы почему-то становились всё отрывистей, а продолжительность болевых стимуляций – всё дольше.       Потом он исчез. МакКой не мог даже обвиснуть в своих ремнях, чтобы дать отдых напряжённым мышцам, не мог пошевелить крыльями, не мог вдохнуть глубже – грудь опоясывало сразу два ремня, и вплотную. Он ничего не мог. Его тошнило, ему было страшно, и хотелось сдохнуть. И где-то в сознании настойчиво зрела мысль просто открыть рот…       И назвать комбинацию-ключ, «открывающую» все перспективы использования крови Хана. Стоит только открыть его. Чёртов. Рот.       – Формула, которую Флот пытается у вас получить, способна лечить болезни, сейчас считающиеся смертельным приговором, – снова послышался в темноте негромкий голос. – Сколько раз вам приходилось объявлять пациентам смертельные диагнозы, проклиная собственное бессилие? А сколько выдающихся людей в расцвете научной, гуманитарной, дипломатической карьеры умирали, не доведя уникальные начинания до конца? Увы, мы знаем, что последователи зачастую не способны продолжить их дело. Но это, конечно, далёкие примеры, а, как я знаю, ваша дочь…       МакКой, почти впавший в прострацию, дёрнулся в креплениях. Он не хотел это слушать. Не хотел. Только не от этого лживого ублюдка. Но слова против воли просачивались в уши – негромкие, неспешные. Размеренные.       –… насколько я помню из материалов по вашему досье, ей переломало крылья при падении с большой высоты. Я прав? И не только крылья. Множественные переломы, массовое внутреннее кровотечение... обломки костей разрывали внутренности, и лёгкая фаза шока за несколько минут перешла в тяжёлую, но умерла она только через полчаса… её успели найти ещё живой.       Он старался не слушать. Не слышать. Не думать. Бесполезно.       – А теперь представьте, что было бы, если бы у семьи каждого флотского служащего по специальному приказу командования в доме хранился образец изобретённой вами сыворотки. Судьба вашей дочери сложилась бы иначе. Одна инъекция… Ах, ну конечно. Простите, доктор. Я забыл, что бедная девочка погибла ещё до изобретения вами сыворотки. Но другие дети, офицер МакКой. По статистике, из-за тяжёлых переломов крыльев каждый день в мире погибает около десятка детей. Таких же, как ваша дочь. Эти случайно сломанные пуховые крылья, оборвавшиеся из-за несчастных случаев жизни... горе родителей. Вы уверены, что ваше молчание стоит дороже?       – Зат…кнись.       МакКой еле пропихнул это слово сквозь сжатые зубы. Крылья выворачивало такой болью, какая их пыточному аппарату снилась только в сладких грёзах. Будто кто-то медленно выкручивал разом все кости из суставных сумок, и связывающие их мышцы и связки рвались и лопались, как перетянутая до предела проволока.       – Зы-ы…т…кнись!.. – это почти бульканьем, едва чуя, как ремень впился в напряжённое горло.       – Нет, я не замолчу, доктор МакКой. Я не замолчу. Потому что это правда. Это настоящая цена вашего молчания, а не абстрактные цели и высокопарные слова.       Воцарилась тишина. Горло перехватывало, и дышать получалось только рывками.       Ещё час       Или полтора       Или два       Джим сколько тебе нужно       – Я дам вам подумать. Одну минуту. И если вы согласитесь помогать, вас тут же вытащат из этих ремней. И больше никто, никогда и пальцем вас не тронет.       Время капало.       – Марта, увеличь до десяти, – мягкий голос Райса.       МакКой закрыл глаза.       Из-за ионного шторма сбоили сканеры, и пользоваться ими для навигации было нельзя. Сейчас Саратога напоминала Джиму слепца, бредущего по скоростному шоссе, вытянув руки. Курс был просчитан заранее и, по словам Хана, учитывал всё, что только можно, но… корабль всё равно был слеп, эта жуткая подвешенность в пустоте с ума сводила.       Они медленно продвигались по направлению к кораблям Федерации, километр за километром, используя шторм как укрытие.       Где-то по ту сторону от врага зеркальным курсом шёл Орфей.       За каких-то несколько суток всё перевернулось с ног на голову, Хан оказался единственным средством спасения, как тогда, с Возмездием и Маркусом, но теперь между сверхчеловеком и Джимом стоял МакКой. И его слово, которому ещё хрен знает, можно ли верить после сыворотки.       Джим выбрал верить, как выбирал десятки раз до этого. Но ещё никогда он так не боялся ошибиться.       Сращенное сывороткой крыло ныло на месте перелома, и тем сильней, чем чаще он думал о Хане, МакКое и Споке. Джиму начинало казаться, что срастаться оно не хотело.       Напряжение, повисшее на мостике, можно было резать ножом – никто даже не пытался делать вид, что всё в порядке. Чи сосредоточенно вела корабль по курсу, Джим ассистировал ей за панелью навигатора, почти бесполезной сейчас. Айвил чинил инженерную консоль, Цай держал приборы Юи, а Кексик дежурил рядом со Споком.       Далеко позади них зависла в воздухе малышка Энтерпрайз. Ей нельзя было двигаться, и именно она была на мушке боевых кораблей. Скорее всего, там люди ощущали себя как в клетке. Запертые, беспомощные, под угрозой уничтожения. Да, да, они тоже готовились...       А на каком-то из двух гигантов, спроектированных гением Хана, держали МакКоя. И сейчас весь успех операции зависел от того, сколько Боунс продержится под пытками.       Джима передёрнуло от этих мыслей. Он поймал напряжённый взгляд Юи и улыбнулся ей, ощущая, что сердце колотится где-то в горле. Сказал одними губами: «Норма».       – Да, капитан. – Она тоже сделала попытку улыбнуться побледневшими губами.       Не норма. Нихрена собачьего не норма. Джима колбасило внутри от мыслей, что МакКоя там сейчас разбирают на косточки. И становилось насрать на то, что Боунс не рассказал ему о сыворотке, что предал, что считал малявкой неразумной. А вот на Хана было не плевать, ой как не плевать. Говорит, что МакКой ему дорог, чуть ли не облизывает, зажимает в туалете, а потом отправляет на пытки. "Иначе план сорвётся, капитан..."       Значит хуёвый у тебя план       Рожа твоя аугментская       Кто, блять, отправляет дорогого человека на пытки?!       Айвил что-то сделал с проводами – из консоли посыпались искры. Вздрогнула Чи. Ругнулся Кексик, решивший, что свет искр сейчас приведёт в сознание их ополоумевшего коммандера. Кирк резко дёрнул крылом, приказал не поднимать панику из-за искр и послал Цая помогать Айвилу.       Попытался сосредоточиться на текущей задаче, но в голову лезло вот это – про пытки и страх, и про то, что он сам одобрил план Хана.       К чёрту всё. Сначала он спасёт Энтерпрайз и МакКоя, это самое важное. Жизнь – вот что важно, разборки потом. Главное – не сбиться с курса.       – Адмирал, сообщение от наших информаторов. Они требовали передать, что смогут удерживать шторм не более двух…       – Достаточно, я понял, – негромко, но настойчиво прерывает главный и захлопывает коммуникатор. МакКой пытается дышать, но сквозь рваные вдохи-выдохи слышит, как адмирал поднимается со своего кресла и уходит. Быстро. Очень быстро.       И вдруг вспоминает.       Алекс Романенко, правая рука адмирала Маркуса. МакКой лично видел его несколько раз на собраниях командования. А после заварушки с «Возмездием» в Совете, вроде, начались перетасовки, и места замкомандующего флота Романенко лишился. А вместе с ним полетела вся «Секция 31»… Кого-то судили, кого-то разослали на дальние форпосты... Мстит, значит...       Мысли путаются.       Мстят... но за кого? За своего предводителя? За себя? За свои тёплые места?       Какая разница       Дальше думать не получается.       Леонард кричит.       А Хан из-за парализатора даже не может глубже дышать. Только сердце стучит в ушах всё громче, громче…       – Сэр, у сверхчеловека поднимается давление, – заговорила женщина, которую Райс звал Мартой. Ей Хан мог бы сломать позвоночник и нос и оставить лежать на спине, пока она не захлебнётся собственной кровью.       – Давление? – голос адмирала из-за стекла звучал глухо.       – Да, сэр. Давление. Нормализовать?       – Марта, у него переломы за часы срастаются, ты думаешь, от какой-то гипертонии он сдохнет?! Не лезь ко мне со своими идиотскими идеями!       Хан с удовлетворением отметил, что адмирал уже не говорил спокойно и ласково, как вначале. Что-то тревожило его. Что-то торопило. Видимо, те, кто желал купить Хана, не были терпеливыми заказчиками. То, что второй адмирал вышел по вызову "информаторов" и ещё не вернулся, догадку только подтверждало. А вот что насчёт "удерживания шторма"? В Секции 31 он краем уха слышал о том, что какая-то враждебная раса научилась управлять магнитными полями звёзд и вызывать направленные ионные бури. Но это были слухи. Выходит, правда? Если он вспомнит, что это была за раса...       Додумать эту мысль не вышло – Леонард снова закричал.       Бессилие. Отвратительное жалкое бессилие.       – Формула, доктор.       – Леонард… Горацио… МакКой… ЮСС «Энтерпрайз»… офицер… Звёздного… флота… личный… номер…       Так звезднофлотовские выучены отвечать, когда их пытают враги. Имя, корабль и личный номер. Имя, корабль и личный номер. Ничего более.       Потом он снова воет, и следом несколько минут тишины.       – Александр Романенко, – хрипит Леонард, когда главный возвращается. Видимо, узнал второго палача. – Милитарист. Радикал. Сторонник идей… Маркуса. И за сколько… нынче… продаётся верность… Федерации?       – Я рад, что теперь мне не надо представляться, доктор.       Через секунду – громкий, выворачивающий вопль.       Хан старается успокоить сознание и ощутить каждую мышцу своего тела. Он учился медитациям, и… если так можно взять под контроль что угодно…       Крик Леонарда срывается в хриплый вой.       Затихает так же резко, как и начинался – теперь Хан слышит только тихий скулёж.       Он ненавидит тех, кто заставил его гордого Леонарда скулить и всхлипывать от боли.       – Маркус был лучше вас, – хрипит доктор, отдышавшись. – Он хоть… своих не предавал. Пытался…. дочь защитить… хоть и... псих.       Звук удара. Леонарда ударили. И ещё раз. Адмиралы совсем обезумели от страха, если дошли до такого.       А значит, дело очень плохо: они начнут палить по кораблю.       Вся пятая палуба вымерла. Скотти, едва Чехов и Сулу спустились на эту палубу, снова заблокировал подходы к ней силовыми блоками.       Наглухо были закрыты двери заблокированного силовым полем медотсека, в пустых коридорах не было ни души. В коридоре, ведущем к ближайшей лаборатории, на полу валялось знакомое чёрное перо. Пашка поёжился.       По кораблю попали, когда он и Сулу были у лабораторных дверей. Ухватиться было не за что, их швырнуло на стенную перегородку, Чехов отчаянно замахал крылом в попытках удержать равновесие, но Энти, подрожав, замерла. Дымом не пахло, сигнал тревоги по разгерметизации не включался.       Второго удара не последовало.       – Как думаешь, что это было? – спросил Чехов, поднимаясь по стенке. Собственный голос в пустоте палубы прозвучал жутко.       Сулу головой покачал. Чёрт знает, правда, что там происходит.       – Это не в тарелку попали, судя по тряске. Гондолы, – сказал только и принялся набирать на лабораторной двери код, держа во второй руке готовый к выстрелу фазер.       Дверь разблокировалась, и лаборатории предстали им в полной тишине, как и коридоры. Клубков растений нигде видно не было. В первом помещении царила полная разруха. Уроненная мебель, перевёрнутое оборудование, кое-где на полу осколки стекла и лужи разлитых реактивов. Но свет горел ровно, никаких «ужастиковых» мигающих лампочек.       – Хоть свет есть, – сказал Сулу, подумавший, кажется, о том же самом. Они любили вместе смотреть после смены фильмы, в том числе и ужасы.       – Дай мне коммуникатор, универсальную отвёртку и пару минут – и я сделаю так, что замигают, – прошептал Пашка. Ему здесь не нравилось настолько, что перья дыбом вставали.       – Недостаточно ещё от страха распушился?– поддел его Сулу, обернувшись через плечо.       – Фу, злая Утка… – Пашка попытался присобрать взъерошенные перья. Мало ли обо что заденут.       Они шли по коридору между лабораторных помещений, наступая на осколки стекла. Кое-где были выбиты двери и перегородки. И ни одного клубка или щупальца, даже полудохлого. Хан говорил, здесь погибло человек сорок без малого, не могли же растительные клубки так быстро распасться… А если бы и распались, остался бы серый пепел-прах, как на Саратоге.       Сулу шёл впереди, держа руки на фазере. Перья настороженно подрагивали. Как антеннки. Чехов отстал от него, заметив краем глаза какое-то шевеление.       Одна из лабораторий зияла разбитым окном-перегородкой. Пашка подошёл к нему, держа свой фазер, заглянул в ощетинившуюся осколками дыру.       Замер как вкопанный.       Огромный, до потолка клубок щупалец занял собой угол немаленького лабораторного помещения. Был он по меньшей мере семьдесят кубических метров, простираясь до самого потолка, из него торчали осколки стекла и сломанные части мебели, и все эти щупальца вяло шевелились, как будто… как будто…       Пытались заползти друг под друга в поисках так недостающего им тепла.       Спрятаться.       В одну ослепительную секунду в мозгу словно что-то вспыхнуло, и Чехов осознал масштаб происходящего – они встретили новую форму жизни. Не углерод. Не кремний. Жизнь на границе материи и энергии, обитающая на своей родной планете в невозможной для человеческого представления форме, которая получалась из видоизменённых молекул дорсалия, разогретых до высоких температур. Скорее всего, это было иное, пятое состояние вещества.       Кто знает, что произошло? В планету этих частичек врезался астероид? Она столкнулась с другой планетой? Но отколовшийся гигантский кусок дорсалия в смеси с платиной попал в открытый космос, потерял тепло, затвердел, внутри него образовалось множество полостей-пещер, переходов, галерей... Платина образовала внутри и снаружи дорсалиевого слоя защитную плёнку. Планетоид.       Живые частицы внутри уснули, почти что умерли, впали в глубокую спячку. Видимо, дрейфующий планетоид притянула гравитация обитаемой планеты. И гуманоиды с погибающей планеты освоили кусок дорсалия, не имея понятия, что кроется в сверхпрочном металле. Они сделали внутри планетоида свой корабль, увезли вместе с остатками своей вымирающей расы и частички – за тысячи световых лет от их родного дома.       Долгое время катастрофы удавалось избежать. А потом авария повредила тонкий слой платины, отделяющий дорсалий от тепла... И частички проснулись по одной им ведомой причине.       Чехов тихо выдохнул, не отрывая взгляда от клубка.       Вот эти растительные уродцы-щупальца, жалкое подобие среды обитания, попытка живых частичек приспособиться и спастись вне условий родной планеты. Эта форма жизни никогда, никогда не пойдёт с ними на контакт, потому что контакт в принципе невозможен из-за разницы сознаний. Более того, единственный способ взаимодействия человечества и этих частиц – уничтожение. Либо частицы уничтожают человечество в попытках спастись, либо человечество эти частицы – с той же целью.       И он, Чехов, сам придумал способ их уничтожения.       А ведь до сих пор, с самого поступления в академию в 14 лет, Пашка был уверен, что в контакт можно вступить с любой расой, были бы желание и настойчивость.       Так какая атмосфера нужна для существования живого зефира?       – Сулу, – позвал Чехов слабым голосом, не в силах пошевелиться и глядя, как медленно клубок начинает разматываться в его сторону. – Кажется, я очень сильно перегрелся.       – Вы были правы, к благу Федерации я больше не имею отношения. И это намного, намного хуже для вас, доктор. Посмотрите туда.       Мягкий голос Романенко. Плавное жужжание какого-то механизма. Хан дорого бы отдал сейчас если не за возможность шевелиться, то за возможность видеть каждую минуту этой пытки.       Чтобы у него была причина ненавидеть этих людей сильнее, чем сейчас.       Хан думает, что поймает главного, отрежет ему язык и уши, выдавит глаза и переломает руки.       – Это ваш корабль, доктор. За который вы приняли ответственность, как капитан. А ещё это – четыреста жизней.       Обе комнаты, разделённые перегородкой, имели одно и то же панорамное окно с видом на космос. На миг обе они осветились ярким золотым светом. Хан знал его. Фазерная вспышка.       Несколько безумных секунд тишины. Сработавший интерком.       – Слушаю.       – Адмирал, прямое попадание. Левая гондола выведена из строя.       – Ждите новых указаний, – ровно сказал Романенко и отключил комм. – Пока что мы лишь подбили левую гондолу. Следом нанесём удар по корпусу в районе нежилых палуб. Скажем, технических. Несильный удар, доктор, но он пробьёт ваш слабый щит. Следующий вызовет разгерметизацию. Сам корабль ещё можно будет восстановить. Но покойный капитан Кирк… – голос главного стал доверительно-тихим, – насколько я помню из вашего запроса о помощи, после заражения приказал большей части ваших людей эвакуироваться именно на эти палубы. Сейчас, доктор, я отдам приказ нанести удар…       – Вы не сможете. Нет… – голос Леонарда прерывается, дрожит.       – Говорите. Бессмысленных смертей можно избежать.       Тишина.       – Коммандер Леонард Горацио МакКой, ЮСС «Энтерпрайз», личный номер CS-1794-N-42…       Закрой глаза, моё сокровище. Не смотри.       Хан надеется, что Леонард так и сделает. Сам он из-под полуприкрытых век видит, как помещение озаряет вторая золотая вспышка.       Этот корабль ещё никогда не переставал его слушаться. Энтерпрайз, его хорошая, умная девочка, всегда правильно понимала, чего от неё хотят. А если «болела» – ломалась, Скотти мог поднять на уши весь свой отдел, не спать хоть трое суток, но найти, в чём дело, и всё исправить.       Сейчас, на блокированном мостике, стремительно теряя управление, после двух ударов, сотрясших корабль, он ощущал себя, как у постели близкого родственника в коме, которому одну за другой отключают системы жизнеобеспечения. Он даже не мог запросить данные по состоянию пострадавших палуб – он ничего не мог, и это был кошмар.       Скотти не успевал переключать системы на мостик, не успевал переводить их – системы обесточивались одна за другой, управление переходило на запасную консоль.       Всё произошло за какой-то час. Сначала Адлер собирала вокруг себя людей и что-то им вещала, потом исчезла с мостика, потом Скотти отвлёкся на Чехова и Сулу, которые попросили разблокировать пятую палубу для какого-то эксперимента, а ещё через несколько минут Скотти с Ухурой уже перекрывали доступ на мостик, потому что их шли линчевать, как предателей. Кирка на борту не было, Спока и МакКоя тоже, командование Лен никому передать не успел, когда Райс их с Ханом транспортировал, а Джонсон, командующий бета-смены, погиб. Адлер осталась последним живым и присутствующим на борту командующим старшим офицером. И командование она на себя приняла, объявив Хана, Кирка и МакКоя предателями.       Внизу, на шестой палубе, с панелью управления турболифтом работало несколько человек. Пытались разблокировать доступ на мостик. Кинсер старался им помешать – сломать систему управления лифтом до того, как её разблокируют снизу. Судя по запаху палёной проводки, получалось.       – У инженерного охрана, – это Нийота, – где я смогла подключиться к видеонаблюдению. Они меня блокируют, может, их больше... Ох, чёрт!       Скотти вылез из-под инженерной консоли, поднялся с пола. И понял, что вызвало злость Ухуры. На экране было видно, как Адлер, стоя в пятом инженерном отсеке на двадцатой палубе, вещает перед толпой в три десятка человек. Крылья так и топорщились. Скотти чуть от возмущения не задохнулся – это были его люди, его команда! Ухура включила звук.       –... и предал честь офицера, честь капитана, следом за старшим медиком поддавшись Хану! В каком уставе прописано, что наша верность должна быть продана этому узурпатору из прошлого, считающему, что люди – второсортный мусор?! Если адмирал Райс сумеет вытянуть у доктора формулу лекарства из крови Хана, мы сможем вернуться домой с гордо поднятыми головами. А если нет – нам останется умереть, не допустив заразу до обитаемых планет! При любом исходе наша задача – вернуть управление кораблём, чтобы...       – Она ненормальная! В нас выстрелили дважды, и она до сих пор считает, что это Хан виноват?! – воскликнула Ухура, вырубая аудиоканал.       – Она ненормальная, согласен, но действует быстро. Я успел вернуть на нас и заблокировал для них только навигацию, но что это, нам, чёрт возьми, даёт, – Скотти рукавом форменки вытер со лба пот. – Разве что проложить красивый курс на столкновение с Корундом. Ну и выстрелить мы по-прежнему можем – они никак не нащупают генеральный протокол.       – А связь? – Ухура обернулась с надеждой в подрагивающих крыльях. – Контроль возможно вернуть?       – Ох, да я бы сразу сказал! Адлер не дура, нам тут даже интеркомы повырубали. Если на её сторону перейдёт отдел программирования, крышка вообще всему, они просто отрубят здесь жизнеобеспечение! Если бы можно было добраться до запасной панели управления…       – До ультиматума десять минут, Скотти. Если мы не свяжемся с Райсом, всё пропало.       Ухура отвернулась от него, в сердцах хлопнула кулачком по панели и с ненавистью уставилась на экран, где вещала Адлер.       – Будь у меня возможность, сама бы выкинула за борт эту суку! Но прежде повыдирала бы ей все перья, одно за другим!       Она вскинула голову.       – Ладно, что нам нужно? Только отправить сообщение. Не важно, это можем сделать и не мы, главное – передать ультиматум.       – Как же… Стой.       Скотти полез в поясной футляр, про себя молясь, чтобы вместе с инструментами и отсутствием падда там оказался…       – Коммуникатор. – Он вытащил комм из сумки. – Можно кого-то отправить отослать сообщение с запасной панели.       – Но кому внизу мы можем доверять?       – Кому, кому… Ох, да Чехов же! Чехов с Сулу в лабораториях!       – Давай, – Ухура протянула руку за коммом. – У нас девять минут.