She is music

Ким Тэхён напряженно рассматривает свое лицо в зеркале. Чон Чонгук напряженно рассматривает Ким Тэхёна, и на всякий отсаживается в другое кресло, что поближе к выходу. Не надо было идти у этого инопланетянина на поводу и доставать номер. И так неадекватный был, теперь и вовсе одичал. - Хватит гипнотизировать зеркало, - осторожно бросает Чонгук на пробу, как обычно пинают лежащих на остановке людей кончиком ботинка - живой или звать труповозку? Тэхён молчит. Звать труповозку? - Да спроси ты у него уже что-нибудь! – не выдерживает Чон. Тэхён непонимающе хмурится, переводя взгляд на друга. - Кого? - Зеркало, - брякает Чонгук, и чувствует себя просто невероятно тупым. С кем поведешься… - Что спросить? - Ну, не знаю я! Кто на свете всех милее, например! Повисает неловкая тишина. Тэхён промаргивается, выпучивая глаза, умудряясь выглядеть при этом моделью из журнала Vogue. - Ты дурак? Чонгук вздыхает. Надо было бросить его на том дереве еще в двенадцать, зачем он помог этому недоумку спуститься? Оставил бы его там, глядишь, упал бы и ударился головой, может сейчас был бы адекватнее. Хотя, с такими, как Ким Тэхён, чуда не происходит. - Чего ты приклеился к зеркалу, как будто впервые увидел это чудо человеческого прогресса? – устало интересуется Чонгук, все еще не предпринимая попыток сесть ближе. Ну его, дурного. Вдруг, воздушно-капельным? Тогда Чонгук обречен. - Она сказала, - снова отворачивается Ким к зеркалу, растягивая рот в ненатуральном, и от того весьма устрашающем оскале. Чонгука передергивает, как будто в рамках бакетчеллендж на него вылили ведро воды. – Что у меня странная улыбка. - Подожди, - Гук прикрывает глаза и откидывается на спинку кресла. – Ты только что об этом узнал? Повисает неловкая тишина. [2] - Ты, скотина бездушная, как я могу называть тебя лучшим другом? – говорит Тэхён отражению Чонгука в зеркале. - Мне уйти? - Нет, останься, пожалуйста. Тэхён думает о своей пианистке. Когда она стала «его», он еще не решил, но вероятней всего, когда она прошла мимо, со своей прямой спиной и запахом мяты, вплетенным в локоны. Невысокую, с длинными прямыми волосы и легким макияжем, в черном, явно для нее некомфортном платье, волшебным зеркалом отражающем её изящную воздушную внешность, такую… как будто вышла из почтовой коробки, в которой её отправил мастер-кукольник. Тэхёну на секунду почудилось, что эта девочка действительно все еще хранит тепло рук мастера, который долго и старательно изготавливал по его, Тэхёна заказу. Подойди к ней поближе, и различишь маленькую авторскую подпись, постучи по ней ногтем – и она мягко отзовется фарфоровым звоном, загляни в глаза – и там обнаружишь переливы драгоценного камня, ограненного, сверкающего, твердого и тяжелого. Типичная красотка. Таких сотни. Тэхён ухмыляется – развлечение на ночь обнаружено. Но она всплёскивает руками, размыкает губы и оживает. К бледным щекам приливает румянец, в синеватых венах под пергаментной кожей закипает густая, красная кровь, под ресницами влажно блестит кофейная гуща, солнечный свет, врываясь в панорамные окна, тут же попадает в плен густых каштановых прядей, запутываясь в них, без шанса на спасение. Тэхён вдруг отчетливо увидел, как он запутался в них, вместе с солнечным светом. Дженни жевала нижнюю губу и заламывала пальцы, не в силах оторвать взгляд от неприятно рябящего узора на линолеуме. - Дженни, ты слышишь меня вообще? – оглушает высокий голос преподавательницы Ли, и Ким морщится, поднимая на неё несчастные глаза. - Я слышу вас, - практически шепчет она, и в ушах звенит от отчаянного желания оказаться как можно, как возможно дальше. – Я… Я правда хочу, но… - Дженни, милая, - смягчается женщина, когда видит, как в глазах студентки застыли старательно сдерживаемые слезы. – Я понимаю твою ситуацию, финансовое положение и больничные счета, но играть в барах – не выход! - Преподаватель Ли, - перебивает девушка. – Я знаю, я все знаю, и действительно хочу, больше всего на свете хочу поехать. Но у неё больше никого не осталось, и я не считаю, что имею право бросать все вот так… Ли Сохён устало вздыхает. Она устало прикрывает глаза и потирает переносицу, упираясь локтями в дубовую столешницу. Невозможность сделать что-то для лучшей её ученицы давит головной болью на глаза и привкусом горечи где-то, что верующие называют душой. Ли Со Хён не была верующей. Но поверила, когда услышала голос этой девочки, её игру. - Дженни, я все знаю, и понимаю тебя, Дженни, дорогая, я так хочу тебя понять, - говорит она негромко и щемяще, но для Ким каждое слово падает кирпичом, бетонной плитой придавливает её к полу. – Эта стажировка… Дженни, это всего год. Это Германия, Дженни, это другой уровень, это то, о чем мечтают все, но чего достойна лишь ты. Мне так жаль, что мне больше нечего дать тебе, и потому я так хочу, чтобы ты смогла… Чтобы ты поехала туда, чтобы ты и твой талант смогли увидеть и раскрыть так, как он может раскрыться. Твоя сестра… - Преподаватель Ли, - Дженни наконец поднимает глаза на женщину. – Я знаю, что вы пытаетесь сказать, я все понимаю, спасибо вам, правда, никто кроме вас так обо мне никогда не заботился с тех пор, как… Вы мне как мама, правда, я никогда не смогу отплатить вам за все, что вы сделали для нас с Джису. Я обещаю, что постараюсь найти выход, хорошо? Но сейчас я не могу дать ответ, простите, но я правда… - Милая, - преподавательница всхлипывает, порывисто обнимая студентку. – Мне так жаль, я… - Все хорошо, тетя, - Дженни мягко похлопывает Сохён по спине. – Я справляюсь. У меня правда все хорошо. У Дженни все нихрена не хорошо. Настроение испорчено. По нему прошлись солдатскими ботинками и навалили кучу сверху. Ким проезжает мимо больницы, не в силах даже поднять взгляд на огромное здание. Огромное, отделанное стеклом построение кажется её гигантским айсбергом, и Ким буквально слышит запах мороза, как иней касается кожи, поднимаются волоски на загривке. Больница стоит тем самым айсбергом, на который она натолкнулась и тонет, тонет, тонет, сгорая в ледяной воде, выгорая до углей, до остывшей серой золы. Интересно, Джек чувствовал себя также? - Убирайся, Ким Тэхён, я не в настроении, - устало бросает она эффектно облокотившемуся на капот уже другой машины парню, даже не взглянув на него. Глухое шебуршение за спиной свидетельствует о том, что Ким Тэхён если не глуховат, то отчаянно тупит. - Послушай, - она глубоко вдыхает, устало глядя на парня из-под ресниц. В руках тяжестью тянет к земле несколько бутылок соджу и пара пачек сушеных фруктов. Тэхён без труда наметанным взглядом определяет содержимое пакета, и с еще большим интересом рассматривает девушку. Она выглядит усталой и измученной. Тёмные тени залегли под глазами, кожа бледная, практически серая, опущенные плечи и отпечаток глубокой, застарелой печали на лице. Еще совсем недавно все было иначе. - Сегодня у меня был тяжелый день, и я собираюсь напиться в гордом одиночестве, до поросячьего визга и полета на планету пьяных и счастливых. Я понятия не имею, что у тебя в твоей голове и даже знать об этом не хочу, избавь от такой необходимости, пожалуйста. Исчезни, будь добр. За Дженни захлопывается дверь, и Тэхён еще несколько мгновений не смеет пошевелиться, оглушенный её словами. Планета пьяных и счастливых? Ким часто-часто моргает, и чешет где-то за ухом. Ему точно не почудилось? Галлюцинации? Едет крыша? Дверь открывается, не проходит и пятнадцати секунд с тех пор, как парня обдало воздухом от её хлопка. Глаза Дженни, облокотившейся о обшарпанный косяк с отвалившейся местами краской, смотрят на Тэхёна все той же усталостью и печалью, не предпринимая ни единой попытки скрыться, замаскироваться, спрятаться от чужака. Тонкие худые пальцы сжимают горлышко зеленой бутылки. - Не знаю, чего ты от меня хочешь, но, - говорит Дженни и поднимает руку с бутылью на уровень глаз Тэхёна, помахивая. – Будешь? День заканчивается тем, что пьяная рыдающая Дженни, уничтожив две с половиной бутылки соджу цепляется ослабевшими пальцами за дорогущую Тэхёнову толстовку, размазывая слезы и то небольшое количество туши, что на ней было, по щекам и ладоням. Она ничего не говорит, и ничего не требует от Кима, не смотрит на него, и, кажется, даже не замечает его присутствия, погрузившись не то в свои воспоминания, не то в свою ледяную колючую печаль. Тэхёну неловко и свербит где-то под ребрами, разрывает от желания выскочить за дверь и прижать карликовую пьяницу к себе так крепко, как только сможет. Он тоже молчит, ничего не требует, но смотрит, смотрит, смотрит, запоминает и откладывает, чертит на веках перманентным маркером и обещает и себе, и ей, узнать всё, что сможет, всё, что позволят узнать его возможности. Сначала он страшно теряется, когда по разрумянившейся от алкоголя щеке проносится первая слеза, потеют ладони и уже поднимается, чтобы бежать, бежать отсюда, никогда не возвращаться и не входить в жизнь этого человека.

Ему страшно.

Слезы – явно не то, чему он всегда рад и раскрывает дружественные объятья. Но она хватается за рукав его толстовки, всхлипывает и жмурится, опускает голову, скрывая лицо волосами, и пьяно дрожит. Дженни держит его некрепко совсем, но Тэхёну кажется, будто их кожа, где она нечаянно коснулась его, срослась. Он не возвращается на стул, на котором сидел, а садится рядом с ней на диван, и тот отзывается угрюмым скрипом, принимая тяжесть мужского тела. Дженни все так же держит тэхёнов рукав, когда он обнимает, и так же дрожит, когда его пальцы поглаживают темноволосый затылок. - Все будет хорошо, - зачем-то говорит Ким охрипшим от долгого молчания голосом. Говорит неловко и неубедительно, его самого плющит и мажет от её слез. Он судорожно вдыхает и с трудом выдыхает, прижимая маленькое тело к себе, и опускает веки, когда она жмется котёнком в ответ. - Будет, - хрипло говорит Дженни через пятнадцать минут, отстраняясь от парня и по-прежнему не глядя ему в глаза. Остаток алкоголя она добивает одна, и ночь заканчивается тем, что Тэхён баюкает её, как когда-то делал это с маленькой плачущей сестрой, и ему больно, хоть убейся. Утро находят их спящими в обнимку на полу, замерзших и беспокойных в своих снах.