She is music

Первым порывом Дженни лихим спайдерменским движением выхватывает телефон из заднего кармана джинсов и принимается судорожно искать номер Лисы. Потом замирает, как сурикат на дискавери, и Чонгук почти готов клясться всем богам, что у нее настороженно задвигались уши. Потом она промаргивается, смотрит на него подозрительно, и убирает звонилку обратно. - Что такое? – вместо приветствия тянет Ким, подозрительно скашивая глаза. – Заранее говорю, что я ничего не делала, так что у тебя нет причин… - Господи, - нагло закатывает глаза молокосос, и Дженни мигом приобретает свой прежний бич-самоуверенный вид. – Ты чего так всполошилась? - Не твое дело, малой, - огрызается она, и, поведя плечом, добавляет: - Вдруг тебе для куклы Вуду понадобились мои волосы или ногти? Чон зависает, будто это перед ним МакГонагалл прекратилась в кошку и обратно, и его голос звучит не то чтобы обреченно, но: - Вы действительно нашли друг друга. Они молчат еще какое-то время, Дженни старательно держит бич ай эм мадонна, Чонгук как будто в ожидании того, что она цирковым движением нацепит очки Трелони и завопит: «ОН ВЕРНЕТСЯ СЕГОДНЯ!» - Чего приперся? – Дженни спрашивает, и Чонгук внезапно рожа кирпичом, глаза в пол, губы жует, как первокурсница перед сонбеннимом. – Ну? Они стоят перед главным входом в университет, и машина Чонгука не из разряда пройти мимо и не заметить, а с учетом того, как часто тут семафорит своей совершенной миной его лучший друг… Дженни даже не хочет знать, что о ней думают сейчас, о нет, нет, определенно не хочет. - Она что, крутит сразу с двоими? – доносится до неё преисполненный праведным негодованием шепот. Ну спасибо. - Слушай, ты либо говори, либо давай закончим на сегодня наш сеанс взаимного выбешивания, - раздражено предлагает Ким, и Чонгук тут же принимает выражение мультяшной решимости. Господи, и Лиса с ним спит? Она педофилка? - У Лисы скоро день рождения, - для полной картины ему не хватает только зажмуриться, и точно парень из манги, который признается нуне из старшей школы. – Я хотел устроить вечеринку. Только для самых близких, если ты понимаешь, о чем я. - Оу, - с пианистки мгновенно слетает все раздражение, и она уже смотрит на Чонгука другими глазами. – Ты… Хочешь, чтобы я участвовала? - Конечно! – взрывается сарказмом тот. - Мечтаю! Уснуть неделю не мог, думал, как бы снова напроситься на унижения! А сегодня проснулся, и понял – оно! – пора действовать! - Ох, ну зачем же с такими подробностями… - Вот! Снова! Опять ты делаешь это! - Ты первый начал! – Чонгуку закономерно прилетает пинок, и тот шипит беременной кошкой. – И давай уйдем отсюда! Все пялятся. - А ты популярна, - хмыкает парень, оглядевшись. Действительно, только ленивый не задержал на них взгляда. Некоторые шептались, а совершенно бесстыже даже не отводили взгляда, если сталкивались глазами с Дженни или Чонгуком. Несколько девчонок даже достали телефоны, но прежде чем успели что-то сделать, Дженни вцепилась мертвой хваткой в чоновское пальто, и усиленно забуксовала прочь. - Не в этом дело. – отмахивается Дженни, ускоряя шаг, и заставляя нерасторопного плюшку Чонгука ускориться. Тот пыхтит и дергается, но девушка неумолима. – Так что там с твоей праздничной тусовкой? - Ничего, - булькают в ответ, и Дженни с удивлением обнаруживает, что парень успевает присосаться к не пойми откуда взявшемуся бабл-ти. – Я зашел только… эй! Дженни отмахивается от него, как от назойливой мухи, а глаза Чонгука медленно наполняются праведным ужасом, когда Ким обхватывает губами полосатую трубочку. - Это непрямой поцелуй! – вопит он на всю улицу, и Дженни раздраженно оборачивается: - Тебе пять лет что ли? – и бьет сама себя по лбу: - Забудь, не нужно отвечать. Тэхён разваливается на чужих коленях и счастливо жмурится. - Какие же вы мерзкие. – искренне сообщает Чонгук, неприязненно морщится. Тэхён не глядя угождает ему пяткой в бок, и малой оскорбленно нахохливается. - Чья бы мычала, - парирует Дженни, поглаживая голову за ушами. Голова балдеет и едва ли слюни не пускает. - А я что? – с готовностью вскакивает Чонгук, но: - Господи, ребята, вы просто нечто, - глухо доносится справедливое осуждение, и Дженни переводит агрессивный взгляд на тощую джинсовую задницу, торчащую из её холодильника, умудряющуюся при этом пританцовывать очевидно чему-то играющему в полудурной голове. - А ты кто вообще такой? – переключается она на задницу, и та тут же исчезает, заменяясь щекастой физиономией с торчащей изо рта сосиской. Физиономия несколько секунд тужится, активно работает щеками, краснеется вся, и после того, как сосиска исчезает, расплывается в широкой ухмылке: - Я – Хосок, - заявляет парень, прежде чем срочно скрыться за холодильником. – Старший брат этого чмошника. - Хён! – неубедительно вякает с пол Чонгук, и запускает в него пустой банкой из-под колы. Естественно, хён уворачивается, и банка угождает в дверцу холодильника, который уже начинает обиженно пищать, требуя закрыть сейчас и немедленно, и что вообще за садистское отношение с бытовой техникой?! - Отставить громить мою квартиру! – Дженни отвешивает младшему Чону неслабого поджопника и окидывает мрачным взглядом старшего. Оба одинаково обижено нахохливаются, и сбиваются в оскорбленный дуэт у стола. Их заговорщические шепотки прерываются тихим скрипом у двери, и Тэхён реагирует первым. - Э, маленькая, а с каких пор у тебя живет собака? – он приподнимается, чтобы лучше видеть входную дверь, и плюхается обратно, вопросительно заглядывая в чужие глаз - Ты прав, они действительно отвратительные, - резюмирует Хосок, демонстративно корча рожу. – Эй, ребята, я не хочу знать, как вы называете себя в постели! - Собака? – игнорирует его Дженни, и только по тихому ухблять понимает, что тапочка достигла цели. - Пёс! Ты пришёл! Ким, радостная, как тысяча маленьких солнышек, соскакивает с дивана, сбрасывая с колен тэхёнову голову, и в два прыжка достигает застывшего у порожка ретривера. - Привет, Пёс! – она падает перед ним на колени, но собака не подает лапы и не пытается лизнуть, как делает это обычно, и тихо скулит, тычась мокрым носом в девичье лицо. – Пёс? Пёс, ты чего? Затем во входную дверь стучат, и она легко поддается. Дженни, с наполненными ужасом глазами, шлепается на задницу и толкается пятками, в попытке отодвинуться, Тэхён с Чонгуком напрягаются, а Хосок отвлекается от исследования верхних шкафчиков, и высовывает любопытную рожу в маленький коридорчик. - Добрый день, - говорит невысокий мужчина, с суровым загоревшим лицом и кустистыми бровями. Тэхён рывком поднимает Дженни с пола и заталкивает за чонгуково плечо, пропихивая их глубже в комнату. Однако все трое, за исключением тупо хлопающего ресницами Хосока облегченно вздыхают, когда суровый аджосси показывает полицейский значок. – Я следователь по делу о смерти вашего соседа, господина Ли Джон Су. - Чего-о?! – раскрывает рот Хосок-в-каждой-бочке-затычка, и подгребает ближе к эпицентру событий. - Это, должно быть, его собака, - следователь игнорирует im just curious Хосока, и целенаправленно смотрит только на Дженни, неосознанно вцепившуюся в свитер Тэхёна. Её костяшки побелели, и она не сразу отреагировала на вопрос, сосредоточенно изучая чужого в своей квартирке. Тэхён может поклясться что слышит, как загнанно бьется её сердце и какими волнами от неё исходит практически животное отторжение постороннего. – Вы были знакомы с умершим? - Умершим? – охрипшим голосом переспрашивает она, незаметно оттаскивая Тэхёна дальше, поближе к себе. – Вы кто? Мужчина терпеливо демонстрирует полицейский значок снова, но ей этого мало. Посторонний в её доме. - Мне не интересны ваши побрякушки, - её голос надламывается, и даже Хосок шестым чувством чует напряжение, ощутимое, жаркое и липкое, витающее в маленьком помещении. – Доку… - она прокашливается, и незаметным маневром проскальзывает между Тэхёном и полицейским. – Документы, мне нужны ваши документы. - Да, я понимаю ваше беспокойство, - обезоруживающе улыбается мужчина, но Дженни не расслабляется, она все еще готова к прыжку, она все еще готова вцепиться в глотку. Только подойди, чуть ближе, зайди за невидимую черту, и она бросится как хищная птица, защищающая свое гнездо. – Вот, пожалуйста. А теперь, вы не против ответить на пару моих вопросов? Дженни возвращается в квартиру через добрых двадцать минут, выжатая, как сотня лимонов, и какая-то опустошенная. - Пё-ос, - тянет она, присаживаясь возле свернувшейся на краюшке дивана собаки. – Мне так жаль, Пёс. Ты теперь остался совсем без хозяина, да? Собака поднимает большую тяжелую морду с чинно сложенных лапок, и скулит, жалобно и пронзительно, смотрит, как будто он сам, сам умирает. - Дженни, - Тэхён аккуратно кладет руку на её плечо. – Все в порядке? - Нет, - мотает головой та, обнимая большую лохматую голову и почесывая спинку. Собака не реагирует, только медленно закрывает и открывает глаза, дышит неглубоко и устало, как будто постарела в миг на сотню лет. – Не в порядке. Все плохо. Пёс остался без хозяина, и теперь… я не знаю, что будет. Но я не хочу, чтобы его выбросили на улицу… Все молчат, потому что… Так надо, наверное? Когда умирает кто-то, оно должно быть, это печально-задумчивое вокруг, ввергающее в пучину кишащих мыслей и осознаний. - А как его зовут? – Хосок крутится неугомонной юлой, и что у вас тут, а здесь как, и покажитерасскажитедокажите, и энергии в нем, как в пятилетнем. Его уставший и утомленный жизнью младший брат тяжело вздыхает, прямо как собака, и укладывает подбородок на сложенные руки. Дженни садится на пол, и облокачивается спиной на ноги Тэхёна. - Не знаю, - жмет плечами пианистка. – Я старалась не сталкиваться с его хозяином, потому что… - врет. - Просто, так получалось. Поэтому звала его просто Пёс. Они так и не обсуждают день рождения Лисы, Чонгук пинает своего хёна, на что тот задвигает лекцию о хёнстве и взаимоуважении, а Тэхён не спешит на выход. - Мне жаль, - говорит он, и вроде бы звучит сухо, шелестяще и ненужно, но он знает, что Дженни нужны сейчас слова, нужно чужое присутствие и чей-то голос. Его голос. - О чем ты? – хмурится она и непонимающе смотрит. Тэхён мнется неловко, и Дженни прикрывает глаза, снова облокачиваясь на его ноги. – Забудь, мне совсем не жаль этого ублюдка. Он столько раз обижал Пса… Это хорошо, все нормально, мне плевать. Она прерывисто вдыхает и выдыхает, и можно было бы подумать, что это от сожаления, но Тэхён знает, что это не так. - Впервые он пришел ко мне, в феврале, было страшно холодно. Он еще щенком был, но уже крупный, красивый, с блестящими такими глазами, круглыми, и ресницами рыжими, представляешь? Он топтался на лестничной клетке, потому что этот ублюдок куда-то ушел, и забыл его впустить. Так было холодно, Тэхён, так холодно, и Пёс со своими рыжими ресничками… Совсем один, понимаешь? Я тогда расплакалась почему-то, впустила его к себе… Тогда он прожил у меня три дня, когда его хозяин вломился ко мне. Он долго кричал, что я украла его собаку, он даже ударил меня… Тэхёна встряхивает, и Дженни оставляет собаку лежать на коврике, прежде чем перебраться в чужие теплые объятья. Тэхён обхватывает её всю, зарывается рукой в волосы и укладывает голову на свое плечо. Он будто пытается защитить её от тяжелых воспоминаний, но они уже давно не тяжелые, они пережитые и перемолотые, и говорить о них легко и тихо, только ему и только сейчас. - Больше не болит, - она гладит его маленькой и отчего-то очень горячей ладошкой, успокаивающе скребет коротко остриженными коготками и бодается в подбородок, как маленький котенок. - Он… - Он часто приходил, - едва слышно продолжает Дженни, склубочивается в чужих объятьях, и волшебно, восхитительно пахнет теплом и собой. – Кричал, угрожал… Пёс был подарком его жены, прежде чем та умерла. Она думала, что щенок поможет ему пережить горе, но… ты сегодня сам все видел, и я достаточно рассказала. Для некоторых людей потерять своего последнего близкого означат потерять и себя тоже. Они прилипают друг к другу и практически засыпают, когда телефон Тэхёна звонит. Он смотрит на дисплей сначала сонно и тупо, но мгновенно просыпается и мрачнеет, превращается в совершенно незнакомого человека за доли секунды, с тяжелым пригвождающим взглядом и напряженно сжатыми губами. - Чего? – тон его голоса меняется, он настороженный и нападающий, как у человека, который готов напасть первым, чтобы не пострадать. – Я сейчас з а н я т. У Дженни бегут мурашки по коже и господи кто ты и откуда взялся в моей квартире немедленно выплюни моего Тэхёна фу. - Эй, - она зовет его шепотом и улыбается так мягко, как только может, быстро чмокает в нос с заискивающе склоняет голову на бок. Пытается успокоить и вернуть равновесие, однако парень её будто не замечает. Тэхён совершенно не собирается расслабляться. Он сдвигает её на диван и поднимается, выглядит медведем гризли и с его подбородка капает фантомная кровь последних жертв. Теперь напрягается и девушка, подбирается вся, заправляет волосы за уши. - Я же просил не звонить мне. Он закрывает глаза и несколько секунд слушает, что ему говорит собеседник, прежде чем нажать кнопку отбой, и нервно затолкать мобильный в передний карман офисных брюк. Его глаза бегают по комнате, ни на чем толком не останавливаясь, а пальцы машинально ощипывают пушистый бежевый свитер. - Эй, - Дженни зовет тихо, и повторяет, когда реакции на её голос не следует. – Тэхён! Он резко разворачивается к ней, сдуваясь, как отпущенный детскими пальчиками воздушный шарик, не хватает разве что смешного «тпру-у-у-у». Лицо потерянное, практически несчастное. - Я, - осторожно начинает пианистка, не двигаясь со своего места и внимательно следя за парнем. Можно подумать, что он дикий медведь, попавший в капкан, а она добрый человек, который старается его освободить, и не угодить под когтистую лапу. Дженни спокойная и уверенная, источает что-то умиротворяющее и мягкое, глазами целует потайные раны и царапины, в то время как на тэхёновом лице – эмоциональная мясорубка, он весь чувствительный, оголенный нерв, дотронься – ударит и сгорит следом. – Ничего не спрашиваю. И не собираюсь. Он кивает, и пианистка поощрительно улыбается, скользяще поднимается с дивана и медленно приближается к парню, прежде чем обхватить раскрасневшееся лицо двумя ладонями и привычным жестом погладить за ушами. - Тебе нужно идти, - она говорит, но Тэхён не шевелится, его глаза закрыты и лицо разглаживается, болезненная возбужденная краска исчезает, дышит ровнее и спокойнее. Дженни не отнимает рук, хорошо так трогает за ушами, славно, что Тэхёну аж плакать хочется, только не прекращай, делись со мной этим, делись, пожалуйста, мне очень надо, честное слово. – Когда… Если ты захочешь, ты можешь всё мне рассказать. Ты же знаешь об этом. Тэхён кивает, беспомощный, как дитя малое, он больше не медведь, а медвежонок, неуклюжий в своих чувствах и порывах. Потому что впервые, и нравится так, что протянутую к его счастью руку не то что укусить, откусить и проглотить, вместе с костями и сухожилиями. С ним такого никогда, но хочется очень долго, чтобы пока не надоест. Обнять руками и ногами и вдыхать это тепло, большое и уютное, позволять ему проникать в самые темные уголки и заполнять, заполнять, заполнять. - Иди, - Дженни подталкивает его мягко, она взрослая и ответственная, совсем не по годам, Тэхёну щимится и колется, потому что она не должна быть такой, but she is. Он медвежонок, пожалей и приласкай, и вообще эй, погляди какая я милашка, топчется смешно, к черту проблемы и дела, можно мне еще вот этого, теплого и за ушами, а? – Созвонимся. Она не говорит «позвоню» или «позвони», потому что никогда не предугадаешь, кто из них первый схватится за телефон, и Тэхёну это нравится до тюленей в животе. До огромных жирных тюленей, лениво перебирающихся со льдины на льдину, ему нравится. Когда за Тэхёном закрывается дверь, Дженни шлепается на задницу прямо на полу в коридоре, и подтягивает колени к груди, чтобы спрятать и них лицо и немножко, самую капельку слёз. Слабых, мерзких слёз жалости к самой себе и той маленькой счастливой девочке, умершей внутри неё, сгоревшей до пепельной пыли, принесенной в жертву большой и взрослой Дженни Ким, которая должна была продолжать жить. - Пёс, - всхлипывает Дженни, когда собака с негромким жалобным скулежом тычется холодным мокрым носом в сведенные колени. – Я совсем расклеилась, да? Я не должна так себя вести. Такая дура… Пёс сидит рядом, чуткий страж чужих слез, охраняет, умильно склоняя округлую морду, не скулит больше, но подсаживается ближе, заглядывает в глаза, будто пытается что-то сказать. И ресницы у него длинные и рыжие, и нос черный-черный, влажный и блестящий, а в глазах печаль-печаль, глубокая и болючая, плотная такая, какая только у животных бывает. Постепенно она успокаивается – впереди еще целый день, не время распускать сопли и слезы, еще столько всего нужно сделать. - Знаешь, Джичу, - она старается не смотреть на сестру, когда расправляет цветы в вазе. Трогает кончиками пальцев нежные лепестки, говорит будто бы с ними. – Я думаю, что должна дать себе шанс. Думаешь, это глупо после того, что произошло? Но в последнее время я все чаще думаю о том, что каждый должен брать то, что хочет, а не то, что к нему плывет. Ведь тогда я просто ушла, уехала, оставила вас, и даже не представляла, что вы переживали из-за меня. Я была такой фаталисткой, верила с судьбу и течение жизни, в то, что все предрешено… Это глупо, теперь я думаю, что это глупо. И не верю больше, ни во что не верю, только доверяю. Верить, и доверять, совсем разные вещи, не думаешь? Вера – слишком абстрактные вещь для человека, который живет мою жизнь. Вера для тех, кто готов вверить себя, неважно кому, богу или человеку, для тех, кто готов позволять другому, фантому своей веры решать за себя, жить за себя свою жизнь, потому что так всегда безопасней. Спокойней и тише, никаких нервов, ведь ты веришь, ему, ей, им, ты веришь, что они примут правильное решение, или что решения уже приняты и обжалованию не подлежат. Но знаешь, Пикачу, когда я потеряла вас, я так много думала… Сначала глупые обвинения – себя, жизнь, бога, предков, судьбы, кармы, - так легко было обвинять, разбрасываться «ненавижу» и верить, что так должно было случиться, что ничего нельзя было изменить. Я думала, что не должна была возвращаться, что все из-за меня, что все должно идти так, как идет, зачем я так поступила? Я так долго думала, что это мое вмешательство убило родителей и практически убило тебя… Сейчас я думаю, что просто не до конца вмешалась, позволила этому произойти, отдала ваши жизни в чужие руки и только смотрела, что с вами происходит. Черт, Джису, я перелопатила каждую минутку рядом с вами, рядом с ними, каждую чертову секундочку, которая кричала мне в лицо, что это моя вина, что я могла изменить все, что стоило бы мне лишь вмешаться чуть раньше и… все было бы иначе. Я должна была вернуться раньше, намного раньше, Су, я должна была быть с вами раньше, переживать все это вместе с вами, а не послушно следовать тем решениям, которые принял кто-то. Сейчас я даже боюсь взглянуть на тебя, представляешь? Я чувствую такую вину за то, что не успела, будто вместе с этим я лишила себя права находиться рядом с тобой и называть себя дочерью наших родителей. Удивительно, но это дает мне сил, дает мне возможность сопротивляться и жить дальше, бороться с ними и бороться за тебя, не важно с кем, даже если ты сама не хочешь возвращаться ко мне, я заставлю тебя, Джису, потому что… Я знаю, ничто не окажется в моих руках, если я не захочу это взять. Дженни вздыхает, и наконец переводит взгляд на сестру. Та лежит неподвижно на кровати, на бледной коже щеки виден грубый росчерк старого шрама, в самом низу, у острой линии челюсти. Темные волосы пугающе создают пугающий контраст и белоснежным больничным постельным бельем, и Ким неприязненно морщится. Как бы она хотела забрать сестру отсюда, подальше от этих пропахших лекарствами и отчаявшимися истериками стен, где шумели бы осенние листья и машины, а не медицинские приборы и склянки. - Мне жаль, что только Тэхён заставил меня осознать это, - она берет в руку прохладную ладонь сестры, и принимается растирать тонкие пальцы, обтянутое кожей запястье. – Я так долго пыталась держать его на расстоянии из-за того, что боялась испортить его жизнь, вмешаться в его судьбу…. Пока не поняла, что судьбы нет, ничего нет, есть только ты и я, до которой это дошло только сейчас. Она говорит с сестрой еще некоторое время, одновременно обтирая её влажной тканью, гладит спутавшиеся отросшие волосы и обещает заходить чаще. Рассказывает о Лисе и Чонгуке, о странном обжористом Хосоке и о том, что Пёс теперь живет с ней. Потом она долго говорит о Тэхёне и о том, что хочет быть рядом с ним и помогать, как сможет. Говорит, что скучает, и четыре года – это много, ну, пора заканчивать уже, возвращайся, пожалуйста. Потом она сталкивается с ним и теряет ровно две секунды на то, чтобы замахнуться.