She is music

Джиён настолько погружается в свои мысли что не замечает, как растирает окурок о дно пепельницы уже битый час. Никотин уже успел выветриться из заледеневших кончиков пальцев и встрёпанных подушкой волос, когда Черин захлопывает окно, отвергая настойчивый мороз от их жилища. - Если бы это была не я, то начала бы ревновать, - она присаживается рядом и абсолютно точно не ждет ответа. Джиён глубоко вздыхает и силится собрать мысли воедино, а заодно и себя. - Но это ты. – отрешенно отвечает он и рассеянно скользит взглядом по женщине напротив, будто бы её и не замечая. – Это ты. - Будь благодарен за это, - смешно фыркает она, и легко освобождает пепельницу от замерших неподвижных пальцев. – Что-то случилось? - Ты знаешь. – Квон снова тяжело вздыхает, и наконец его взгляд обретает фокус. В них Черин видит себя и здоровенный кусок заботы, предназначающийся другой. Она вздыхает и не ревнует. - Нужно завести тебе собаку, - резюмирует она. – Твои отцовские инстинкты уже ни в какие ворота. - Если бы это была не ты, то предложила бы завести ребенка. - Будь благодарен за это. Они оба как-то грустно хихикают, опуская глаза и разрывая зрительный контакт. Выстуженная Квоном кухня наполняется комфортным и понятным для двоих молчанием, в котором каждый думает об одном и том же, не чувствуя необходимости говорить об этом. Потому что понимают. - Я знаю её с тех пор, как ей было восемь, - медленно и заторможено говорит Джиён. Он не выспался и устал, выглядит немного обдолбаным и безмятежным, но Ли знает. Она знает его, и слышит яростные крики в его голове, которые только для него, и, так уж вышло по ходу пьессы, для неё тоже. – Нашел её в торговом центре, она застряла около ненастроенного фортепиано и пыталась заставить его играть так, как хотелось ей, отбилась от родителей, с которыми пришла и… В общем, я подтирал её сопли, когда прогуливал уроки и шхерился от отцовских сторожевых. Черин знает эту историю в общих чертах, но видимо Джиёну жизненно необходимо рассказать её в деталях здесь и сейчас, поэтому Ли молча достает из верхнего шкафчика кофе и засыпает в кофемолку. Палец замирает на кнопке запуска, когда Квон снова вздыхает. Черин знает точно, что это одно из самых счастливых воспоминаний его детства. - Я хотел оставить её себе, честное слово, я стоял там и разрывался от желания схватить эту маленькую куклу и сбежать с ней далеко, где нас никто не смог бы найти, хоть в Африку, хоть в Индию. Мне было шестнадцать, я был малолетним дебилом, который не мог поднять взгляда на своего отца, а она смотрел на меня так, как на меня никто никогда не смотрел. Как на человека, знаешь? Дети, они такие, не делят людей ни на какие классы и типы, они просто принимают тебя таким, каков ты есть, будь ты трижды дерьмо собачье для себя и окружающих. И она смотрела на меня так, как ни один человек на меня никогда не смотрел. Как на целый мир. В моей голове даже созрел план. Я бы забрался в дом отца и украл денег, я бы представлял её всем своей сестрой, я бы учил ей читать, писать, сочинять музыку, я бы учил её жить так, как самому себе никогда не позволял, и как хотелось. Я видел в неё куклу, а она оказалась человеком. Живым таким человеком, и мне стало так стыдно, особенно когда она поняла, что потерялась, и расплакалась. Не как обычно спиногрызы плачут, Дженни тихо так расплакалась и забилась в угол, просила меня не смотреть на неё, говорила что ей не хочется, чтобы я подумал, что она дурочка. Представляешь? Она так и сказала. Уже тогда была большая такая, смышленая, маленький утёнок. Я иногда встречал её после школы, у неё сестра еще была, но она старше, так что мы редко с ней пересекались. Я всегда был идиотски счастлив видеть её, хотя никогда не думал в смысле… Как о женщине. Она как будто кусок меня, каким я мог бы быть, та часть меня, которую у меня украли и создали отдельного человека, маленького смешного утёнка, который не хотел, чтобы я считал его дурочкой. Она стала первым человеком, кого я волновал. Черин дрожащим пальцем вдавила кнопку запуска кофемолки, и кухня одновременно заполнилась дребезжащим шумом и густым запахом кофе. Она не смотрела на Джиёна, потому что не в силах была повернуться, но нисколько бы не удивилась, если бы он так и продолжал говорить, вперившись мутным взглядом с домашние растянутые на коленках штаны и гоня по легким шерстяной кофейный воздух. Но он молчал. Когда Черин непослушными пальцами выключила кофемолку, он молчал. Когда Черин тяжело оперлась на столешницу, он молчал. Когда Черин подняла на него больные глаза, он молчал, выглядел задумчивым и потерянным, каким он и на самом деле был, каким он являлся от кончиков жестких волос, до последней опилки, каким она его обнаружила и приняла. Каким она смогла его полюбить и любить. - Почему?.. – её голос оборвался, обнажив в последних нотах предсмертные хрипы. – Почему? - Мы взрослые люди, Черин, - неожиданно жестко ухмыляется он. – О чем могли подумать люди, когда увидели девчонку, таскающуюся за ручку с парнем старше неё на восемь лет? Я тогда очень долго говорил с её родителями, после чего они сказали, что я могу общаться с Дженни, когда захочу. Но мой отец сказал, что убьет её, если еще раз увидит меня рядом. Ли резко выдыхает, едва не обламывая маникюр о столешницу, легкие будто сжимают невидимое жестокой рукой, не позволяя сделать такой необходимый сейчас вздох. - А потом он говорил с Дженни. – добивает Джиён очень спокойно, задумчиво, равнодушно, если бы не. – Он что-то сделал ей, я уверен. Как если бы Черин его не знала. Черин знает. Про мясорубку знает. Про боль. Про кошмары. Про больные запястья и покуренные ладони. Про шершавое горькое сожаление и остроносую вину. Про то, как они дерутся у него там в груди, толкаются, перешептываются ночами и осуждаютосуждаютосуждают. - Я нашел её в том же торговом центре месяц назад, у того же фортепиано, такую же потерянную и серьезную. Кусок меня, который не видел несколько лет, которому не в силах был помочь, потому что я точно знал, что он убьет её. Она не смогла узнать меня. На секунду в её глазах промелькнуло что-то такое, но потом она обратилась ко мне на «вы», такая серьезная и взрослая, так выросла с тех пятнадцати-шестнадцати лет. Потом я понял, что она не просто не узнала меня. Она утратила часть воспоминаний из-за… произошло с ней, кое-что произошло, после, через пару лет с момента, когда я был вынужден оставить её, и потом сознание не выдержало… и сожрало часть воспоминаний, среди которых оказался и я, сначала приласкавший подростка, как щенка, а потом бросивший. Я до сих пор понятия не имею, как она оправилась. Она же малышка, Черри, маленькая и чувствительная, переживает все за троих, хотя и делает рожицу кирпичом. Она не ты, и не я, она ребенок, всегда была им, но теперь мне кажется, я стал одним из тех, кто убил это в ней. - Ты не должен винить себя в этом! – вырывается у Черин. - Я не должен, - качает головой. – Маленькая, самая хрупкая в мире девочка пережила столько всего, отчасти из-за меня, здорового лба, а я не смог ничем ей помочь. Это она, она помогла мне, она поддерживала и придавала сил бороться с папашей, она сделала из того, кем я был человека своей детской любовью, а я просто свалил, оправдывая свой поджавшийся хвост отцовскими угрозами. Потому что я испугался, что если её не станет, то я снова превращусь в того, кем был: туполобым зачморышем, который будет изучать экономику и финансы с ограниченными мужиками и тётками, чтобы в конце жизни папеньке была не ссыкотно передавать руль своего корыта мягкотелому сыночку. Джиён все его говорит спокойно и размеренно, только усмехается в конце истеричной плаксивой улыбкой, разом выдавая и вину, и боль, и сожаления, и мясорубку жалости к себе и к ней, и кусачее желание вернуться в прошлое и исправить ошибки, и отчаянную мольбу о помощи. Черин все слышит, различает каждую эмоцию по запаху и оттенку, но не в силах двинуться, оторвать себя от столешницы, будто вместе с ней она боится оторвать кусок себя. Джиён давным-давно оторвал огромный кусок себя. - Ты должен сказать ей… - Я не имею права говорить ей. - Но вы так много друг для друга… - Черин! – одним несдержанным порывом руки пепельница и две кружки летят на пол, отзываясь оглушающим предсмертными осколками. – Если я скажу Дженни, что часть её жизни смыта в унитаз потому что я трусливое мудло, это раздавит её! Я, сука, стоял в стороне, когда ублюдок преследовал ежесекундно, когда она жрала таблетки упаковками, чтобы подремать пару часов, когда она перестала играть, еб твою мать, я нихуя не имею права говорить ей об этом! - Ты просто боишься, что она оттолкнет тебя! Утро началось хуево, запоздало думает Черин. - И это тоже. Какой-то пиздец, чешет судящую кожу над сердцем Джиён. - Я всегда буду на твоей стороне, - нерешительно отгоняет тишину Ли, когда полчаса спустя они валяются на диване под аккомпанемент туповатой комедии со вжившимися в роль актерами, вдохновленно отпускающих плосковатые шутейки. - Я знаю. – Бубнит Квон ей куда-то в область шеи, собственнически обвивая рукой красивые круглые коленки. – Я рад, что ты у меня есть. Что это ты. Очень. – и добавляет, через несколько минут, когда девушка уже решила, что он опять уснул, вымотанный утренним всплеском. – Честно. - Я могу быть мамой-уткой для твоего утеночка, - не впопад шелестит девушка, рассеянно наблюдая за мельтешащим красочным изображением. - Это вакансия уже занята, - сдавленно хихикает Джиён. – Но я могу вам предложить место папы-утки. Вполне перспективное, и конкурсы интересные.