- Мы договаривались, - задумчив тянет светловолосый парень, странной такой интонацией, обиженной, детской, будто мама обещала забрать из садика после обеда, а пришла только вечером. – Мы договаривались, помнишь?
- У меня от тебя мурашки, - усмехается собеседник, и залпом опрокидывает в себя бокал янтарной жидкости. Ему весело, он наслаждается, он буквально упивается достойным противником и жгущей внутренности силы, идущей от него.
- Я же просил тебя.
- Это было трудно назвать просьбой.
- Но я просил!..
- Ты обещал выпустить кишки моей матери, - напоминает молодой человек, всем корпусом поворачиваясь к собеседнику, гоняющего полупустой стаканчик по барной стойке. В его голосе смешинки и легкомысленность, на губах широкая, будто размазанная улыбка, и глаза практически превратились в щелочки.
Второй и последний на сегодня посетитель заведения все также смотрит лишь на игру приглушенного желтого света в стакане и совершенно не меняется в лице, зато в голосе проскальзывают совсем иные нотки.
- Но ты же знаешь, - медленно проговаривает он, как будто нерешительно поднимая алкоголь на уровень глаз, и только через несколько секунд немного отпивая. – Ты же знаешь, что я не шутил.
Сожмуренные от широкой улыбки искрящиеся глаза сталкиваются с ледяным спокойствием темно-серых, с выжидающим взглядом, благосклонно позволяющим оправдаться.
- Давай закончим это, мы все равно ни к чему не придем. Зачем ты позвал меня сюда?
- Зачем ты спрашиваешь? Ты все знаешь. Тогда, тогда ведь ты тоже знал? Ты знал, кем она была для меня.
Мужчина повыше с взъерошенными темными волосами закатывает глаза, жестом велит бармену обновить его напиток. Переводит взгляд на чужие худые руки, карабкается выше, к бледному скуластому лицу, обрамленному выжженными краской волосами, спадающими на неестественно светлые глаза, спрятанные за цветными линзами.
- Ты такой смешной, - наконец выдает мужчина, и переводит взгляд на ровные ряды бокастых бутылок за спиной бармена. – Мне всего лишь нужны документы. И тогда, и сейчас. Ничего не изменилось, пойми ты уже, и не изменится, как бы ты не старался. Я отдам ебучие трижды рогом святого единорога документы своему отцу, и он оставит нас в покое. Все будет так, как должно быть.
- А как должно быть?
Темноволосый молодой человек усмехается и наконец отворачивается от своего странного приятеля. Он медленно обводит взглядом ряды разномастных бутылок, задерживается на бармене, сосредоточенно сверяющем ведомости, оценивающе осматривает официантку в идеально выглаженной форме и гладко зачесанными назад волосами. Мечтательно возводит взгляд к потолку, делает пару глубоких вдохов и выдохов, прежде чем снова растянуть губы в блаженной улыбке и уронить:
- Она будет моей.
Светловолосый мужчина сначала несдержанно прыскает, затем ставит свой бокал обратно на барную стойку, и бармен понятливо обновляет напиток. Спустя несколько секунд, когда парень снова возвращается к своим бумагам, он интересуется:
- Не боишься?
Темноволосый безумец смеется, запрокинув голову и вспугнув затихшую за стэйшеном официантку.
- Кого, уж не тебя ли? Или этого сопляка Ким Тэхёна?
- Я бы не был на твоем месте таким беспечным. Ты и сам знаешь, какой семье он принадлежит.
- Ты пришел сюда защищать свое маленькое сокровище, которое никогда тебе не принадлежало, или оберегать меня от чокнутого сосунка, который при любой возможности и рад бы обдолбаться до радужных соплей?
- Я пришел сюда предупредить тебя, что как в прошлый раз – уже не будет. Я больше не собираюсь смотреть на то, как ты снова пытаешься поломать её, оправдывая себя тем, что так папочка хочет. Но в большей степени я пришел сообщить, что на этот раз, прежде чем я доберусь до тебя, меня может опередить кто-то другой.
- Ай-ай, угрозы, - тянет. – Снова, снова, одно и то же. Ты мог бы быть более находчивым! За столько лет знакомства, ты мог бы сменить стратегию. Хотя бы из уважения ко мне.
- Из уважения к тебе… - повторяет, двигает губами, будто пробует услышанные слова на вкус. Морщится, будто откусил лимона, и снова сосредотачивается на содержимом своего стакана. – Из уважения к тебе, я предупреждаю тебя, я прошу тебя оставить её в покое. Только из уважения к тебе я еще не составил список всех дорогих тебе людей, к тебе и нашей давно погибшей дружбе.
- Не смей говорить мне о дружбе, - внезапно шипит молодой человек, мгновенно меняясь в лице и напрягаясь, готовясь к прыжку, атаковать и защищаться. – Ты никогда не считал меня своим другом!
- Мне жаль, что ты так думаешь.
- Мне жаль тебя! Носишься с ней, как с фарфоровой куклой, хотя она даже вспомнить тебя не может!
- Это ты во всем виноват.
- Не правда!
- Ты помнишь, какой она была, ты прекрасно помнишь.
- Прекрати!
- Ты знаешь…
- Заткись уже наконец!
- Это ты её такой сделал…
- Я любил её!
Звук разбивающегося стакана вместо восклицательного знака завершает предложение и сорвавшийся голос, взвившийся высоко в потолок и осыпавшийся оттуда осколками старой дружбы, чувств, страданий и застарелой, дряхлой, затхлой боли. Они перемешиваются между собой, осыпают беззащитную кожу тысячей мелких ран, застревают там, причиняя ноющую, не проходящую боль. Глупая тишина входит, обводя поле битвы рассеянным, заспанным взглядом, беспомощно пытается остановить кровь, проводя руками по ранам и растирая кровь, но лишь загоняет мелкие осколки глубже, в самую плоть, туда, откуда их точно не достать.
- Я люблю её.
Бармен безмолвно ставит стакан перед тяжело дышащим мужчиной, чьи глаза налились кровью и слезами, и не поднимая взгляд, обновляет напиток его невозмутимого собеседника, похожего на встрепанного мудрого воробья, снова уставившегося в пространство перед собой.
- Я заберу её, заберу у этого чокнутого ублюдка, она полюбит меня и будет со мной, слышишь ты, говнюк? Она снова полюбит меня, она поймет меня, отдаст ебаные разработки моему отцу и мы будем жить вместе, далеко отсюда, и она будет играть для меня каждый день, я буду одевать её как куклу, как самую красивую куклу, и она будет петь мне, петь свои любимые песни, которые станут и моими любимыми тоже. А её ублюдка я убью, раскрою его череп и оторву руки, которыми он её касался, я…
- Ты лжешь.
Тишина мнется, топчется, рассыпает все новые осколки, украшая ими и без того кровоточащие сердца. Один из них тяжело дышит, другой едва дышит, отчаянно сопротивляясь терпкой горечи и буре воспоминаний, накрывающих его с головой каждый раз, когда он видит это лицо. Тяжело, невыносимо сложно в них не захлебнуться, когда они забиваются в рот, нос, уши, когда щекочут рецепторы раскаленными сожалениями.
- Ты не любишь её, ты просто хочешь. Хочешь, как игрушку, которую не сумел получить в детстве. Не приближайся к ней, я повторяю тебе, не…
Обезумевший мужчина вскакивает со высокого барного стула, опрокидывая его, и хватает спокойного собеседника за грудки и с силой встряхивает, заставляя смотреть в свое лицо.
- Да что ты знаешь, чертов ублюдок, думаешь, можешь угрожать мне, как прежде? Да нихуя, нихуя ты не можешь. Послушай меня, мне плевать на тебя и твои предупреждения, можешь убить хоть их всех, - мне поебать, ты понял? – мне важна только она, единственный дорогой для меня человек – это Дженни. И я получу её, чего бы мне этого не стоило.
- А если это будет стоить тебе её?
Они застывают, неотрывно смотрят друг другу в глаза, совершенно не двигаясь. Будто две статуи, воплощенные в жизнь безумным скульптором. Таким же безумным, как и они.
Темноволосый мужчина кричит, разбрасывая закостеневшую ярость по стенам, отзывающимся слабым приглушенным стоном, краснеет лицом и запускает сведенные судорогой пальцы в волосы, не чувствуя ничего, кроме затапливающей верхние этажи слепой кипящей ярости.
Он пытается утопить в ней своего невозмутимого оппонента, но лишь захлебывается сам.
- Чего ты добиваешься? Пытаешься вывести меня? Ни хрена у тебя не выйдет, больной ты кусок дерьма, можешь даже не стараться! Тебе не говорили, что твой братский комплекс переходит все границы? Может, сам мечтаешь трахнуть её?
Бармен поспешно скрывается на бэксайде, бескомпромиссно утягивая за собой вскрикнувшую официантку. Секунду назад кричащий мужчина лежит на полу в осколках второго за этот вечер стакан. Он не без сознания, но глаза полуприкрыты, в них играет остаточная полубезумная усмешка, он будто доволен тем, что о его голову секундой назад разбили стакан. Он вытирает глаза от алкоголя и задушено весело хрипит:
- Неужели и у такого спокойного малыша есть триггеры?
- Нет, - светловолосый так же безмятежно закуривает, пока перегибается через барную стойку, чтобы подцепить длинными пальцами горлышко бутылки. – Перед тем как я ушел из семьи отец сказал мне те же самые слова. Считай, сработал рефлекс.
- Только не говори мне, что…
Бледные тонкие губы светловолосого посетителя пустующего бара впервые за вечер растягиваются в улыбке, и лежащий на полу среди осколков и остатков алкоголя молодой человек почти счастливо смеется. Дверь на бэксайд едва уловимо щелкает закрывшимся замком.
- Оно тебе не нужно. – голос звучит мягко-мягко, и оттого невыносимо жутко. – И она тебе не нужна. Я могу помочь тебе.
- Иди к черту, понятно? Иди к черту, Квон Джиён, на этот раз я не позволю тебе влезть. Ни в этот раз.
- Мне жаль, что ты так думаешь, Хёк.
- Пёс, ты должен подружиться с Джи. – наставляет Дженни ретривера, скармливая ему с рук кусочки сыра. Тот особо в подробности не вдается, но слова «Джи» с уст девушки уже намылило ему ухо, и он готовится к какой-то обновке в своей жизни. Ему, по сути, все равно, главное, что не к ветеринару. – Она хорошая девочка, ты понял?
Пёс загадочно чавкает в ответ и для закрепления эффекта размашисто проводит длинным шершавым языком по маленькой ладони, все еще сохранившей запах недавнего лакомства.
- Джи – хорошая! – для верности припечатывает Ким наконец, ласково потрепав любимца по голове.
Девушка поднимается с колен и с сомнением осматривается: Тэхён настоял на том, чтобы она переехала к нему, и она не стала возражать, но сама Ким совершенно забыла о любимице парня, которая временно переконтовывалась у Хосока с Чонгуком из-за отсутствия у хозяина времени на то, чтобы следить на ней. Дженни видела, как беспокоило это Тэхёна и как он скучал по своей огромной слюнявой любви, и пообещала выгуливать Пса и Джи вместе, если у него не будет времени. Это, на самом деле, все что она могла для него сделать, ведь отдать питомицу на временное попечительство друзей пришлось именно из-за того, что все свое свободное от работы время Тэхён, нервный и порой слишком агрессивный, проводил с ней.
Дверь пиликает, оповещая о новоприбывших, и Дженни отвлекается от своих мыслей, на всякий случай удерживая тут же насторожившегося Пса за ошейник. Тот немного напрягается, почуяв незнакомый запах чужой собаки, но шерсть дыбом не встает, и Дженни выдыхает. Возможно, ретривера успокаивает её присутствие, возможно, запах Тэхёна, которого он любит от всей своей собачьей души.
- Мы дома! – объявляет Тэхён, шурша в коридоре какими-то пакетами и неуклюже стаскивая обувь. Дженни слышит, как стучат по паркету когтистые лапы Джи, и неторопливо движется на звук. Пёс ведет себя спокойно, когда видит незнакомую собаку, однако стоит любимице Тэхёна увидеть рядом с Дженни чужака, как она ревниво оскабливается и принимается беспокойно топтаться на месте, мешая Тэхёну вытирать ей лапы.
- Привет, Джи, - улыбается Ким и садится прямо на пол рядом с доберманом. Она бесстрашно берет в руки большую голову и звонко чмокает в нос.
- А меня? – обиженно пыхтит Тэхён, пытаясь отловить заднюю лапу во имя чистки. Джи отвлекается на Дженни и немного успокаивается, выдавая той приветственный «лизок», но на Пса все еще косится с подозрением. Тэхёну удается ухватить лапу, прежде чем она заедет ею ему в лобешник.
- И тебя, - смеется Дженни и чмокает парня в щёку, пользуясь тем, что Пёс отвлек Джи, и теперь они кружат по коридору, норовя залезть друг другу носом под хвост. Однако прежде чем ей удается выпрямиться, её хватают чуть выше локтя, и довольно бесцеремонно утягивают обратно на пол.
- Что это было?
- Ты же сам попросил – и тебя…
- Теперь еще что, и целовать учить нужно?
Едва ли она находится с ответом, когда рот опаляет чужим дыханием, и губы оказываются невероятно занятыми. Тэхён не церемонится, немного надавливает на челюсть и врывается языком, бегло проводит по зубам и оглаживает небо, прикусывает нижнюю губу и размашисто лижет.
Он отпускает её только тогда, когда отметка запаса кислорода показывает минут бесконечность.
У Дженни расфокусированный взгляд и припухшие влажные губы, часто вздымающаяся грудь и алеющие щеки. Тэхён ухмыляется довольно так, что вот-вот треснет.
- Вот это я имел ввиду, - уточняет он, и идет на звук возни исчезнувших из коридора собак.
Дженни прикладывает ладошки к щекам в попытке согнать предательскую краску.
Они валяются на диване, смотрят энную часть мстителей, которая попалась первой в хорошем качестве. Дженни полулежит на Тэхёне, теплом-теплом, к другому её боку тесно прижался Пёс, по вечерам особенно грустный: он привык ошиваться где попало днем, но вечером его обычно ждал хозяин, даже если не всегда трезвый, а теперь лишь девочка по соседству, которая хоть и пахнет домом, но.
Когда девочка немного двигается, чтобы ласково прижаться к виску своего человека горячими губами, Пёс немного пугается: будто девочка собирается встать, и уйти, прямо как хозяин. Потому он поднимается, и хоть и не удобно, старается лечь так, чтобы накрыть её всю собой, чтобы случайно никуда не делась. Человеческая девочка хихикает, треплет его за ухом, очень приятно, а затем тоже самое повторяет её человек, с очень вкусным надежным запахом. Псу нравится человек девочки по соседству, но глаза у него странные, как будто у него тоже умер хозяин. В ногах у этого человека умиротворенно спит другая собака, Пёс ей сначала не понравился, а потом она передумала. Эта собака смешная, но добрая. Псу, вообще-то, хорошо, но немного тоскливо.
На экране что-то взрывается, Дженни вздрагивает непроизвольно, и сонно моргает. Дыхание Тэхёна ощущается где-то очень близко, он крепко прижимает её к себе и каждые несколько минут прижимается губами, будто проверяет, не исчезла ли она куда.
- Все хорошо? – сонным шепотом спрашивает она, щурясь на телевизор и обхватывая Тэхёна поперек руками. Он мычит, и Дженни чувствует, как вибрирует грудь, как туже оборачиваются вокруг неё руки.
- Через две недели в моем университете будет конкурс. Очень важный для меня, мы будем играть вместе с Розэ и Чонен. Если ты хочешь…
- Я обязательно приду, - мягко перебивает Тэхён, слыша неуверенность в голосе Дженни. – Я хочу быть частью всего, что тебе важно.
- Мне важен ты.
Это не законно, слышите, против правил вот так вот драться.
Тэхён целует глубоко и влажно, сжимает талию и медленно переходит на бедро, чтобы потом настойчиво сжать скрытую мягкими домашними штанами ягодицу. Девушка выгибается сильно, льнет ближе, соскальзывая ладонями с шеи на грудь. Пёс спрыгивает на пол и ретируется в другую комнату, когда Дженни перекидывает ногу через тэхёновы бедра и усаживается прямо на его возбуждение, ловя губами низкий стон. В телике опять что-то ломают и взрывают, кто-то кричит, и экран пестрит спецэффектами. Дженни специально ерзает на чужих бедрах, хитрюще улыбаясь и склоняясь близко-близко, к самому лицу, чтобы даже в темноте можно было пересчитать реснички.
Джи недовольно ворчит, и тоже смывается.
Ну к черту.
-Такая красивая.
Дженни хихикает, когда пальцы проходятся по выступающим ребрам, прижимается грудью к чужой, перебирает пальцами ниже, к шее, к ключицам, кусает где-то под ухом, на линии челюсти, пробирается под домашнюю толстовку с пингвином в новогодней шапке, и капризно дергает наверх. Тэхёна дважды просить не надо, он за доли секунды сдергивает с себя обсмеянную ранее девушкой вещь, и пока та нетерпеливо сбрасывает её на пол, вытряхивает её из объемного кардигана, под которой скрывается провокационно обтягивающая фигуру тонкая черная майка.
Тэхён рычит, когда добирается до открытых ключиц, выцеловывает их, спускается ниже к глубокому вырезу, тащит за лямки вниз, чтобы спустить вещь прямо к кромке широких штанов, открывая тем самым для себя обзор на простой черный бра. Ловкие пальцы справляются с ним за пару секунд, и Тэхён не то чтобы аккуратно сминает небольшую аккуратную грудь, за что получает шипящий стон и предупреждающий пинок.
- По-нежнее, мать твою, - закрывает глаза и льнет ближе в противовес своим словам, едва не наворачивается с колен, и хихикает, как дурочка.
- Принцесса хочет нежнее? – мурлычет Тэхён, прокладывая влажную дорожку вниз к впалому животу, и заваливает Дженни на спину, нависая сверху.
Она вся разгоряченная, полуобнаженная, с шальным блеском в одуревших глазах, развратная до невозможности. Тэхёна передёргивает от одной только мысли, что она вот такая вот работает в баре поздними вечерами. Кровь закипает в жилах и стучит в голове от одного только предположения, что еще кто-то может увидеть её такой.
Такой его. С его, тэхёновой, большой и чистой, вложенной в маленькие совсем ладони, ладошки, ладошечки даже, и смешно – как она такая, удержит его такую, огромную и тяжелую, но она держит, старается, и получается-то не всегда – она у него перекормленная, заласканная, избалованная, - но она держит, пыхтит, подстраивается, и вот, уже вроде не так все и плохо, как казалось поначалу. Она справляется, хорошо держит его большую и чистую любовь в своих ладошечках.
- Какая же ты…
- Так и будешь пялиться, или трахнешь меня сегодня уже наконец?
Срань господня, Тэхён кажется, закончился как личность.
Она горячая, узкая, отлично подстраивается под его темп и стонет сладко-сладко, от её губ у Тэхёна фантомно сахарная вата в волосах застревает, оседает на языке.
Он близко, так близко, что Дженни дурно, её так хорошо, что аж плохо, что хочется плакать и кричать, и подойди, подойди только к моему счастью, скотина, я тебя так покусаю, что мало не покажется. Дженни жмется еще ближе, сама с рук кормит толстую, бокастую любовь, кормит своим сердцем и всем собой, отдает её все свои мысли и все место внутри себя, и вокруг, отдает все, без остатка, каждую ресничку, забирай, мне не жалко, ведь я люблю тебя, так сильно, что аж дурно, плохо мне, вот так вот хорошо.
God damn it.
God damn it.
Дженни спит, спит очень хорошо и славно, как хорошая девочка, сложив ладошки под щеку и чуть приоткрыв рот. Тэхён не может позволить никому обижать её.
Когда Тэхён пообещал ей убить, он не шутил. Он, вообще-то, шутит очень редко.
Тэхён отвлекается от телефона, когда она немного морщится из-за упавшей на нос прядки, и тут же поправляется мягкие волосы, аккуратно целуя пахнущую его шампунем макушку.
Она вся давно пропахла им. Она вся его.
«Завтра в десять утра»
«Ты где видел вообще, чтобы мафия тусила так рано?»
«Да мне поебать, как бы. Заведут будильники. Завтра в 10 утра.»
