She is music

Когда Дженни просыпается, она сразу понимает, что в постели одна. Ей не нужно устраивать лишней возни и шарить руками по противоположной части кровати, не нужно открывать глаза и проверять – она просто проснулась с твердым осознанием того, что гад куда-то отчалил. - Скотина, - сипит она, с трудом разлепляя ресницы. Спину нещадно ломит, запрыгнувшая на кровать Джи болезненно топчется по ногам, любопытно исследуя влажными носом помятое подушкой лицо. – Поимел – и в кусты. Фу, Джи, прекрати! Собака, абсолютно проигнорировав возглас, еще раз лизнула девушку, нетерпеливо переминаясь с лапы на лапу. - Вас не выгуливали, да? Дженни вздыхает, скрипит и пыхтит, сползает с нагретой постели в промораживающую утреннюю рань, и на ватных ногах тащится в душ, чтобы хоть как-то трансформировать себя в хомо прямоходящее. Горячая вода здорово расслабляет, Дженни жмурится и подставляет лицо пышущим паром струям, уносить в водосток остатки сна и жгущих кожу прикосновений. Последние она предпочла бы оставить, но. Нельзя. Джи и Пёс встречают её в коридоре, оба со своими поводками в зубах. Девушка наклоняется и треплет обоих между ушами, прежде чем склониться над шнурками на ботинках. - Сума сойти, - хмыкает Дженни. – Пёс, ты за это время уже научился поводок приносить? Как насчет тапок? Они выходят, когда с неба срываются первые снежинки, оседая на замерзшую землю. Еще слишком рано, и Дженни до ужаса интересно, куда Тэхён успел подеваться. Не то чтобы она сильно беспокоилась, но… на её звонок отвечает женский голос автоответчика, предлагает ей оставить голосовое сообщение, или перезвонить когда-нибудь не сейчас. Дженни спускает собак с поводка в собачьем парке, и достает из кармана зеленый мячик с пупырышками. Ладно, решает она, сейчас она разомнется, потом она попрактикуется в игре, созвонится с Розэ и Чонён, договорится с ними на репетицию песни для концерта, сделает домашнее задание на понедельник, и вечером съездит к Джису. После этого она точно найдет Тэхёна дома, возможно, предпринимающим попытки сжечь кухню, возможно залипающим нетфликс, или бесящимся с собаками на ковре. Может быть он будет разбирать документы, обставленный кружками кофе и печеньями, или трещать на английском с партнерами, или собачиться по телефону с отцом. Но он точно будет дома. Определенно будет. Дженни уверена. Чонён каким-то невероятным образом улавливает её настроение, и всю репетицию сверлит Дженни своими потусторонними всезнающими глазами, отчего Ким сбивается пару раз с ритма и фальшивит в нотах. - Все нормально? – Розэ трогает её за плечо, и Дженни сдерживает порыв стряхнуть касание. – Ты сегодня как будто не тут. - Все хорошо, - давит улыбку. – Домашнего задания просто задали как будто на месяц вперед. И перед концертом нервничаю. Он уже через неделю. - Эй, - Розэ улыбается, приободряющее заглядывая в лицо. – У нас все получится. Песня великолепна, тебе даже репетировать не нужно чтобы впечатлить кого-то. Все будет круто, вот увидишь. - Да, я… Чонён не сводит с неё взгляда, та такая же неразговорчивая, как обычно, только Дженни кажется, что она говорит с ней всю репетицию. Так, как она говорит с Джису, общаясь касаниями и мыслями, развешивая слова в больничной тишине, словно гирлянды, в надежде что она откроет глаза и увидит их. Дженни кажется, что Чонён пытается сказать её что-то, а она упрямо не желает открыть глаза, очнуться и услышать её. Дженни кажется, что она сама уже давно все выложила однокурснице, сама того не осознавая. - Чонён, сколько можно ждать тебя? Все трое подскакивают, и Дженни впервые видит, как умиротворенное лицо Чонён наполняется ядовитым коктейлем эмоций, она выпускает из рук нотную тетрадь, которая с каким-то отчаянным шлепком падает на паркет. Её взгляд панически метнулся к Дженни, прежде чем лицо вновь приобрело то же непроницаемое выражение, что имело всегда. В дверях стоял невысокий красиво сложенный парень, одетый в мягкий бежевый свитер и черные брюки, с подозрительным прищуром на лице. Дженни определенно видела его раньше в университете, но ни имени, ни специальности не знала. Им не доводилось раньше пересекаться, общаться – тем более. Было в нем что-то такое, будто говорящее что ничего общего у них нет. У Ким вообще мало чего общего было с людьми, и социальная сторона жизни не могла похвастаться такими же достижениями, как её профессиональная сторона, но сейчас она задается вопросом, что может быть общего между Чонён и этим парнем. - Простите, мне пора. Я напишу в чат сегодня вечером, нам нужно провести еще несколько репетиций перед выступлением. Дженни замечает, как она поспешно собирает выпавшие из нотной тетради заметки и распечатки, как роняет половину, прежде чем быстро подобрать и без разбору затолкать в сумку. Дженни замечает, как Чонён больше не смотрит в её сторону, как не отрывает взгляда от пола и какой горящий злостью взгляд бросает на парня, облокотившегося о косяк. Тот ловит его, будто самое вкусное угощение, и его лицо украшает очаровательная улыбка. Они с Розэ сидят в опешившей тишине еще с полминуты после того, как дверь за Чонён и её спутником захлопывается. - Что это было? – бормочет Пак. - Её парень? – без особого интереса предлагает Дженни, собирая со стола их общие наработки и аккуратно складывая все в рюкзак. В конце концов, они с Чонён не подруги и даже не близки, чтобы они интересовалась её личной жизнью или заботилась о ней. - Парень? – выгибает бровь Пак. – Серьёзно? Чонён встречается с Пак Чимином? - Не знаю, - поживает равнодушно плечами Дженни, вжикая молнией. Она поднимает взгляд и на мгновение опешивает от того, какой озабоченной выглядит девушка напротив. – Да какая разница? - Ну… Я не знаю о нём много, но несколько моих знакомых в универа сохнут по нему с первого курса. Он жутко богат и его отец владеет какой-то крупной фирмой… - Прикольно, - Дженни все еще не понимает удивления. С её точки зрения, Чонён легко заинтересоваться. Она высокая и худенькая, у нее красивое лицо, даже если взгляд немного пугает. А еще она талантливая и миленькая, но Дженни она не подруга и она даже не близки, чтоб она… - Я слышала, он кого-то убил. Окей, теперь Дженни соврет если скажет, что была к этому готова. И она снова соврет, если скажет, что совсем не волнуется о потусторонней Чонён. - Я сотню раз говорила тебе не подходить ко мне в университете! – она шипит и впивается ногтями в загривок, другой рукой с силой толкая парня в плечо. Тот не реагирует, отстраняется на пару сантиметром, чтобы окинуть голодным взглядом раскрасневшееся лицо, и облизывается. Как же она его заводит, когда не в своем обычном коматозе, а вот такая, яростная и горячая, пышущая жаром, как печка, и до космического восторга живая. Хотя, в самый первый раз она привлекла его именно своим коматозом, своими прозрачными глазами, с отпечатками звенящих фраз на сетчатке, своим безэмоциональным лицом и ртом, чуть приоткрытым, каждый раз, когда он что-то ей говорил. Тем, как она впитывала каждое его слово, даже когда он молчал, и как послушно принимала все, что он ей давал. Делала то, что никто никогда не делал для Чимина. Незнакомая малявка с остановки. Но ничто не сможет сравниться с Чонён-фурией, Чонён-злобной-ведьмой, Чонён-кипящей-лавой и просто злой Чонён, безжалостно кусающей его до крови, до железного послевкусия. Чонён, в которой все клокочет от злости и раздражения, которая бросается обидными словами, намеренно стараясь задеть, а затем сама же зализывает нанесенные раны, потому что жалеет. В такие моменты он её ненавидит очень сильно. К черту жалость. - Ты сама виновата. Я написал тебе днем. - Я не твоя собака, Пак Чимин! – рычит она горячим шепотом, упрямо отворачивая лицо, когда он пытается дотянуться до её рта. – Я не должна прибегать к тебе в постель каждый раз, как тебе приспичит! - Ошибаешься, - он резко дергает её на себя так, что руль больше не впивается в спину, в она сама вжимается грудью в его грудь, тяжело дыша и оставив попытки освободившись. – Именно это ты и должна делать, забыла? Тяжелое дыхание Чонён опаляет Чимину ушную раковину и неприкрытую свитером область шеи, предательские мурашки расползаются по всему телу, сбивая дыхание куда-то в угол, в другу вселенную, туда, куда оно всегда сбивается в такие моменты. В моменты рядом с ней. - Забыла? – он шепчет, мягко перебирая короткие шелковые пряди, кончиками пальцев касаясь чужой шеи, с удовольствием замечая такие же мурашки, расползшиеся уже по её по коже от его прикосновений. Чимин любит, очень любит то, какая она чувствительная. - Забыла? – он мягко касается губами там, где только что были его пальцы. В штанах тесно, почти больно, но он медленный и размеренный, практически нежный, выбивая желаемые слова. Он умеет это, манипулировать, разговаривать, соблазнять, выбивать, вытаскивать из людей то, что ему нужно, даже если приходится использовать раскалённые щипцы. В этом он - профи. - Забыла? – с силой сжимает ягодицу, выбивая рваный вдох. Чонён податливо прогибается в спине, прижимаясь еще ближе, хотя, казалось бы, ближе уже некуда. Она дышит тяжело, Чимин все еще чувствует, что её злость не отступила, и потому она упрямится, хнычет, когда его холодная рука заползает под толстовку и устраивается на теплой коже, поглаживая и лаская, делая её послушной и покладистой, как котенка. Чимин любит, когда она покладистая, когда сдается вот так, признавая поражение. - Нет, - слышит Чимин на выдохе, когда он нетерпеливо толкается бедрами, позволяя в полной мере ощутить свое возбуждение. Он усмехается, прежде чем мстительно впиться зубами в шею над воротником голубой плюшевой толстовки, там, где недавно на его шее остались следы от её ногтей. Девушка дергается, но не издает ни звука, продолжая рвано дышать в его шею, и терпит, ждет, когда ему надоест и он опустит. - Животное, - шипит Чонён, когда он наконец отступает. Он трогает кончиками пальцев укус, и он отдает свежей воспаленной болью. Такой же, как и их с ним отношения. Свежие и воспаленные, больные с самой первой секунды. - Кто бы говорил, - усмехается Пак. Он позволяет её отстраниться лишь на расстояние необходимое для того, чтобы они смогли окатить друг друга взглядами, наполненными противоречивыми эмоциями. Чимин любит, когда она на него смотрит. Когда целует первой, тоже любит. Она почти всегда целует его первой, почти всегда сдается, выплескивая на него свою ненависть и раздражение, топя его в своей больной ярости, в своем желании и незнании. Затапливает его последним, защелкнув на щиколотках многотонные якоря и толкает в темную глубину, наблюдая, как он идет ко дну, каждый раз все глубже и глубже. Смотрит твоими прозрачными глазами, как он тонет, с любопытством, достойным первоиспытателя. Она и его превоиспытатель. Чимин любит Чонён. И да, Чимин убивал. Дженни выходит с работы, и зачем-то задерживается у черного входа. Чтобы поболтать с вышедшей на перекур Черин-онни, убеждает она себя. Потом подтянется Джиён-оппа, и они вдвоем смогут посмеяться над его вечно кислой не выспавшейся физиономией. Спустя пол часа, она с тяжелым вздохом перестает ждать, и поворачивается к Черин и Джиёну, чтобы попрощаться. Тэхён не приедет, было глупо вот так тянуть время. - Стой, мелкая, - произносит Квон, прежде чем Дженни успевает сказать, что её пора домой. – Я подброшу тебя до дома, поздно уже, а твой Ромео где-то шляется. Че, присмотришь за клубом? - Не вопрос. Но чтобы до закрытия твой зад просиживал барный стул, понятно? Дженни давит смешок, когда парень послушно кивает, и клюет её в щеку. Всегда смешно наблюдать за этими двоими, они как будто не с этом планеты. Взрослые, но иногда как дети малые, переругиваются, дуются, спорят, собирая косые взгляды посетителей бара, иногда серьезные, пугающие, как мини-мафия, готовая затоптать любого, кто подышит луком или хлопнет дверью. Особенно то, как безоговорочно мужчина всегда подчиняется своей девушке в мелочах, и каким непреклонным и неумолимым может быть иногда, и как безмолвно соглашается с ним Ли в такие моменты. Дженни думает, что у них, должно быть, большое общее прошлое. Джиён и Дженни оба молчат, когда садятся в салон и мужчина заводит мотор. Они ждут, когда машина достаточно прогреется, и по напряженной атмосфере Ким догадывается, что её работодателю есть, что сказать. Но он молчит. Что случилось? Она натворила что-то? Или в бар снова приходили люди Хёка? Её теперь уволят? - У меня будет концерт в честь Рождества через неделю. Буду рада, если вы с Черин-онни заглянете, - неловко говорит она, чтобы хоть как-то завязать разговор. Джиён мычит, давая знать, что он услышал, но не отвечает. Дженни не решается больше говорить, позволяя ему самому собраться с мыслями. Что такого он хочет сказать и почему так задумчив? Вообще, он всегда в последнее время задумчив, и Дженни никогда не связывала это с собой, но, кажется… - Мы придем. Обязательно. Я соскучился по твоей игре. - Что?.. – Дженни смеется. – Я только что играла, о чем вы? Начальник, у вас что-то… - Так ты правда ничего не помнишь… - утверждение, не вопрос. Дженни подбирается все, кожаное сиденье слегка скрипит под ней, а пальцы судорожно вцепляются в ремень безопасности. Сейчас ей жутко нужно что-то, касающееся безопасности. Потому что фантомная дымка её собственной, кажется, совсем растворилась. Дженни одновременно жаждет услышать, что собирается сказать Джиён, и боится. Что снова больно будет, очень боится. Но решается. - Что вы имеете ввиду? Джиён глубоко вздыхает, как ужасно утомленный миром человек, и аккуратно трогается с места. Ким едва ли замечает, что они начали движение, она вся напряжена, будто перед хищником, будто готовится к атаке, защищаться, отбиваться. Такие разговоры всегда похожи на атаку, а еще больше – на избиение лежачего. Ким, почему-то, всегда чувствует себя в такие моменты очень лежачей. - Я даже не знаю, что я должен сказать тебе, - снова вздыхает мужчина. – Не знаю, должен ли, но Че была права – я просто боюсь потерять тебя снова. Достаточно моего эгоизма, как думаешь? - Я не понимаю… - мямлит Дженни. Все было нормально. Хорошо же все было, правда? Господи, ну зачем она осталась ждать Тэхёна? Разве недостаточно проблем? О чем говорит этот странный парень? - Мы познакомились, когда тебе было восемь, а с тех пор, как тебе исполнилось шестнадцать, ты меня больше не видела. Чего? – хочет сказать Дженни. Она хмурится, поджимает губы и переводит взгляд на свои коленки – ничего, в памяти пусто, как не старайся. Она уже давно смирилась с этим, но… - Как вы узнали? - О том, что у тебя здоровенный провал в памяти? Квон на пару секунд отвлекается от дороги, чтобы взглянуть на её лицо – обороняется, маленький утенок, защищается, как только может. Он уже практически жалеет о своем решении, но пути назад нет. Не тогда, когда Хёк охуел в край. - Как бы стрёмно это не звучало, но я наблюдал за тобой все время. Дженни не удерживает нервного смешка, и отворачивается к окну, скрывая влажные бегающие глаза. Никто не знал об этом. Никто не должен был знать, даже родители не знали, не знала Джису, сама Дженни долгое время не знала, пока не заметила, что её воспоминания стали слишком обрывочными и в основном о Хёке, о собственном страхе, воспоминания, подпитывающие в ней желание заботиться и защищать Джису. Как?... Она не озвучивает своих мыслей, но они витают в воздухе, сталкиваются друг с другом с оглушающим треском, не требуют того, чтобы их озвучивали. - Как вы узнали? – все-таки шепчет она, потому что молчание невыносимо, потому что слишком много разных догадок лезут в голову. - Мы впервые встретились в торговом центре на Мёдоне, ты пришла туда с родителями и сестрой, а я прогуливал школу. Ты потерялась тогда, потому что увидела фортепьяно, а родители не заметили, как ты остановилась около него. Дженни молчит, потому что пусто. Она будто слышит историю из недавнего сериала, дорамы, где говорят про кого-то другого, про главную героиню, или про сюжет из книги, которую ты еще не читал. Картинок нет, нет флешбэков, все стерильно, как в операционной, за исключения легкого чувства… дежавю? - Оно вообще было для декорации, а ты пыталась что-то играть на нем, а когда я остановилась рядом, улыбнулась так, что я мог пересчитать сколько зубов у тебя тогда выпало. Джиён усмехается, полностью погрузившись в воспоминания. Преодолев начало, слова потекли бурной рекой, ему больше не нужно было выдавливать из себя каждый слог. - Потом разревелась, когда поняла, что родители ушли без тебя, отвернулась от меня, и знаешь, что сказала? Что не хочешь, чтобы я подумал, будто ты дурочка. Серьезно, даже в детстве ты была просто нечто. И настоящей дурочкой, если честно. Джиён говорит, и говорит, не замолкая, в какой-то момент ностальгическая улыбка исчезает, его глаза начинают болезненно блестеть, и руки сжимают руль так сильно, что до Дженни доносится скрип кожи. Когда он рассказывает про отца, у Дженни кончики пальцев на руках начинает покалывать, и чувство дежавю прекращается в стойкое ощущение, что она уже смотрела этот фильм, когда-то давным-давно, будто в прошлой жизни. Будто это сон, который она видела пару лет назад, и отчего-то снова вспомнила. А затем лицо. Сначала одно, юношеское, пустое, с отпечатком подавленного сопротивления и посыпанной порохом просьбой увидеть, услышать, ответить, посидеть рядом. Дженни смотрит в то же лицо, но уже лицо взрослого мужчины, в напряженный профиль, освещенный светом фар проезжающих мимо машин. Она не вспоминает больше ничего, только лицо подростка стоит перед глазами, будто напечатанное на сетчатке. Джиён говорит про отца, про её, Дженни, родителей, а перед её глазами только растерянный подросток, который за руку отвел её тогда к переволновавшимся родителям, который иногда забирал её после школы, когда родители слишком задерживались на работе, а Джису – у репетиторов. Вспыхивает лицо подростка, как вспыхивает жгущая головная боль, как давление начинает давить на виски и глаза, как боль расползается по позвоночнику и рукам. Но Дженни молчит. Она молчит и слушает, боится, что есть покажет свою боль, то подросток из её перетертого в пыль прошлого замолчит, и она больше никогда не узнает, что она так и не сможет вспомнить, или, хотя бы, услышать о том, что она забыла. И Джиён говорит. Говорит про то, как он благодарен её родителям за то, что приняли его, рассказывает о том, как он помогал ей с домашнем заданием, про кислое лаймовое мороженое и всю серию книг о Гарри Поттере. По мере того, как он говорит, железный обруч на голове Дженни сжимается туже и туже, причиняя уже практически невыносимую боль. Но она стискивает зубы и терпит, потому что Квон начинает рассказывать о Хёке, о своей с ним дружбе, о том, как ему приходилось смотреть, и ничего не делать. Про то, как он пытался отговорить его, и как боялся вмешаться и боялся не вмешиваться, и как все-таки вмешался, но было уже слишком поздно. - Я пришел тогда к твоим родителям, отдал им билеты и сказал во что бы то ни стало заставить тебя улететь. Это все, что я мог сделать. Если бы я вмешался, Хёк бы разозлился, узнал бы мой отец… - Не оправдывайся. Голос Дженни не выражает ничего. Ни злости, ни осуждения, ни понимания и прощения, поэтому Джиён поворачивает к ней голову, чтобы попытаться прочитать что-то по её лицу, но и оно будто скрыто цирковой маской с намалёванным красной краской улыбающимся уродливым ртом. Все скрыто, надежно подклеено и запрятано. Ни трещинки. - Джен… - Не трать время. Говори. Пожалуйста. Расскажи все, что помнишь. Умоляет. Потому что обруч на голове выпускает шипы, которые фантомно входят в плоть, выпуская кипящую кровь. Терпеть практически невозможно, ей приходится из последних сил держать непроницаемую маску. И Джиён говорит снова. Как счастлив был видеть, что у неё все наладилось, и как разрушался из-за угла, когда погибли её родители. Как понял, что она ничего не помнит. - Я тогда так и не подошел к тебе, но ты сама заметила меня. В том торговом центре, у того же самого фортепьяно. Сказала, что если я хочу поиграть, то оно все равно не настроено. - Почему? – Дженни запинается, вдруг осознавая, что они уже давно не едут, а машина припаркована около её съемной квартирки. Джиён, по-видимому, не знает, что она переехала к Тэхёну. – Почему именно эти воспоминания? – я не знаю, хочет сказать Джиён, но ей не требуется ответ. – Почему у меня отобрали самые светлые воспоминания? Почему не о Хёке? Почему я не забыла его? И они оба рушатся, когда она шепчет: - Я не помню тебя. Ничего не помню, она хочет закричать. Ни похода в торговый центр с семьей, ни того, что делает мальчишеское лицо перед мысленным взором, ни мороженое, ни домашнее задание, ни Гарри Поттера. Время, проведенное с ним, будто на только что написанную картину уронили стакан с грязной водой и она расплылась, все смешалось, бумага собралась уродливыми волнами, грязные капли падают на пол, и ты наступаешь в эту лужу, которая когда-то была картиной. Которая когда-то была жизнью Дженни. - Все хорошо, - подбадривает Джиён, осторожно кладет ладонь на острое плечо. – Я помогу тебе. В этот раз я сделаю это, если ты позволишь мне. Дженни не хочет, она хочет к Тэхёну. - Помоги мне. Дженни сидит на полу, но холода не чувствует. Она выключила отопление, когда уезжала в прошлый раз, поэтому он холодный, и от окна идет сквозняк. Однако едва ли понимает, насколько она замерзла. Внутренний холод, разве что. Она сидит на полу, упёршись спиной на диван, и деревянная ручка больно давит на выпирающий позвонок. Свет не включен, она едва ли сможет вспомнить, заперла ли дверь. Даже если и нет, плевать. Пусть заходят, хоть кто заходит, толкнет это скрипучее дерьмо и порвет гребаный порочный круг одиночества, лишений и страданий. Нахер оно все её сдалось? Почему именно для неё? Как будто кто-то специально выбирает кусочки посочнее, пожирнее, чтобы яду – как можно больше. Очень мерзко и одиноко. Дженни всхлипывает, и прячет лицо в коленях. Она ведь хотела узнать все. Хотела понять, откуда провалы в памяти, почему школьные годы – как в тумане, почему в голове что-то не сходится, как будто она арендует это тело, а собственное – давно в бетоне на дне океана. Вот так всегда – ожидание-реальность, нескончаемый круг хочу-получаю и нежующихся последствий. Можно забыть эти слова, думает Дженни. Можно вернуться и не садиться в машину, уговаривает она. Можно оглохнуть и случайно не услышать, продолжает торговаться. А то как-то совсем уж плохо. Квартира пустая и темная, все чего хочет Дженни – чтобы её обняли и пожалели, а еще чтобы её никогда никто больше не трогал, чтобы никто с ней не разговаривал, превратиться в приведение, чтобы ходить сквозь стены и оставаться невидимой для всех. Очень хочется тепла. Увидеть улыбку, раскрытые для объятий руки, которые под мягким свитером очень горячие и сильные, очень знакомые, руки, которым можно доверять. Хочется разбежаться, и вломиться в эти объятья, обвить талию ногами и прижаться очень близко, чтобы с улыбкой в ухо «ну ты чего?», и чтобы прижали в ответ, чтобы прямо больно стало и трудно дышать, чтобы тут же стало очень тепло, прямо жарко. Чтобы не одна. Наверное, это все потому что в квартире очень холодно. И сквозняк. Да, это определенно из-за сквозняка.