Глава перед музыкой
9 февраля 2020 г. в 16:50
Чимин выходит из комнаты спустя два часа (два столетия), и Тэхён тут же использует эту возможность чтобы выдрать себя из поля зрения Чонён. Он упрямо не может вспомнить, кто она такая и как относится к их семье, но девчонка все два часа молча сверлила его взглядом, что явно не доставляло ей того же дискомфорта, какой ощущал Тэ.
— Что она сказала?
— Успокойся, я еще не отфильтровал, уйми нервишки, а то и тебе в стаканчик накапаю.
Чимин выглядит раздраженным и усталым, но Тэхён не уверен, что это единственные его эмоции. Возможно, это единственное, что он позволяет ему видеть, пока фильтрует на самом деле то, что считает нужным ему рассказать. Но Ким послушно затыкается — если вывести мозгоправа из себя, можно вообще ничего не добиться.
— Все в пределах контролируемых косяков, — медленно проговаривает он спустя некоторое время, расслабленно и небрежно глядя на Тэхёна. — Относительно. Это накопленный за долгое время стресс и варварское обращение с частичной амнезией. Нервная система истощена, плюс давняя психологическая травма, которой никто походу особо не занимался. Я, кстати, удивлен, что она не вспомнила все сразу, как только увидела Дракона. В любом случае, я оставил ей препараты, следи за этим, чтобы не перебарщивала.
— Стой, чы что ей дал? — Тэхён подозрительно прищуривается.
— Лёгкие антидепрессанты, транквилизаторы, пару витаминов. И рожу попроще сделай, и так башка трещит из-за тебя. Следил бы лучше за тем, кого в дом тащишь. Не можешь справиться — не лезь.
— Обойдусь без твоих советов, — шипит Ким, мгновенно заводясь от насмешливого взгляда.
— Каждый раз как ты обходишься без советов, я потом разгребаю за тобой дерьмо. Не надоело?
— Я не очень настроен сейчас слушать жалобы на твою семейку.
— Мою семейку? Господи, тебе как будто пятнадцать. И смешно, и грустно.
— Приму это за комплимент, оказывается, я хорошо сохранился.
— Зря, это был не он.
Они оба замолкают, повисает тишина, которую Чонён демонстративно разрывает, громко отпивая свой остывший кофе и открывая холодильник. Мимолетного взгляда на неё хватает, чтобы понять, что она в разборках не заинтересована от слова «совсем», а вот в шоколадном рулете — весьма. Чимин закатывает глаза, тяжело вздыхая, как это делают родители гиперактивных детей.
— Мне реально остохренело возиться с тобой, Тэхён, — говорит он, снимая с переносицы очки и массируя покрасневшие глаза. — Если бы только знал, как глубоко у меня сидишь ты и твоя семейная драма, это просто пиздец.
Он открывает рот, будто собирается что-то добавить, но потом передумывает — это все бесполезно, — и топает на выход. Через несколько секунд Тэхён с Чонён слышат, как хлопает входная дверь. Вторая никоим образом не выказывает своей реакции на произошедшее, продолжая складировать шоколадные рулет за обе щеки, при этом не отрывая от него взгляда. Ложка работает, и только её тихий звон при соприкосновении с тарелкой нарушает повисшую тишину. Пока сама Чонён не решает, что неплохо бы Тэхёну не в лоб, а по лбу, и говорит:
— Я из семьи Ю, помолвлена с тобой не то с пяти лет, не то с шести, сейчас уже и не вспомню. Наша семья давно обеднела, но это вроде обещание, которое твой отец дал моей матери. За какие-такие заслуги, сама не знаю, не спрашивай.
Она молчит еще минуту, прежде чем перерабатывает еще порцию рулета, а Тэхён пытается не заорать.
— Когда ты якобы ушел из семьи, Чимин стал заботиться обо мне. Я стала чем-то вроде кошки, которые остаются, после того как хозяин умирает.
Она трамбует в рот последний кусок десерта, лицо — как будто говорит, что завтра обещают дождь со снегом.
— Главы хотят, чтобы я вышла замуж за одного из вас, статус фамилии Ю все ещё что-то значит для них. Чимина не хило так триггерит на это. — она усмехается как-то странно. — Меня, в общем-то тоже. Я говорю это к тому, чтобы ты подумал о возвращении в семью. Твой отец едва справляется. Еще немного, и все мы вернемся в крепостную мафию и древние противостояния. Смешно наблюдать.
— Ты думаешь, я могу с этим что-то сделать? — Тэхён выгибает бровь, силится поверить, что это ему только что задвинула девочка с мальчишечьей стрижкой и перемазанной в шоколаде мордашкой. — Почему ты думаешь, я ушел?
— Если ты рассчитываешь, что Чимин займет твое место, и все от тебя резко отстанут, то закатай губу. Пак тебя первым в подворотне прирежет, если ему придется вляпаться в это из-за тебя. Как и твою девочку.
— Силёнок не хватит. — Хмыкает Тэхён, но не продолжает, словив чужой насмешливый взгляд. — Давай тогда начистоту. Это побочные ветви выебываются? Или что это тогда за агитации на вступление в орден христа?
— Ну, во-первых, я не хочу ни за одного из вас замуж, — уже откровенно смеется Чонён, сосредотачивая все свое внимание на собирания крошек с тарелки. — А если честно, то вся семья давно стоит на болоте, и побочные ветви очень тужатся, стараясь вогнать её глубже. Я серьезно, Ким, еще немного, и они заговорят о преимуществах рабовладельческого строя. А ты сам знаешь, какое влияние семья имеет на государство.
— Тебе не кажется, что Чимин лучше подойдет на роль мафиозного Лютера? Манипулирование людьми, ковыряние в мозгах — парень преуспеет, вот увидишь.
— Чимин — это Чимин, как бы мы все не хотели, у папочки Ким родилась инфантильная гусеница ты, а у семьи Пак — Чимин, который нихуя не подписывался на то, во что ты его рожей ткнул. Имей совесть, Ким Тэхён, вернись и разгреби свое дерьмо хоть раз в жизни!
Перемазанное в шоколаде лицо быстро исчезает из поля зрения, демонстративно хлопнув дверью, дабы выразить свою позицию для тех, кто в танке. Тэхён остался сидеть перед обчищенной тарелкой, пытаясь понять, как он умудрился вывести из себя самого того самого человека, которого не впечатляет ни ядерная война, ни кастрация котиков.
И что еще за инфантильная гусеница?
Тэхён трет лицо руками, как совсем недавно делал Чимин — все заебало, сколько можно пинать его? Все, чего он хотел — это свой жизнь подальше от клановых разборок и грызотни побочных ветвей. А тут оказывается, что ему уже жену нашли. Ладно, хоть адекватная. Если что, можно договорится, и отправить куда-нибудь… в Канаду, например. Будет на сноуборде кататься, чем не жизнь?
Нет, это определенно пиздец. Хотя, не меньший, чем то, Дженни катастрофически истощена, нестабильна, и с развороченной к чертовой матери амнезией.
Когда Тэхён максимально бесшумно прокрадывается в комнату, то находит только пустую разворошенную постель и шум воды из душевой. Несколько банок на тумбочке около кровати, рядом с нотными тетрадями и разноцветными ручками вызывают отторжение и пекущие где-то в глотке флэшбэки. Недолго думая, Тэхён стягивает с себя домашний свитер и направляется на шум воды. Он проходит мимо ванной по направлению к душевой кабинке, различая за полупрозрачным стеклом тонкий силуэт. Дженни пальцами вымывает пену из влажных волос, Тэхён чувствует запах собственного шампуня, наполнивший всю комнату. От осознания, что теперь она будет пахнуть им, уголки губ невольно приподнимаются.
Тэхён стягивает с себя штаны и нарочно хлопает дверцей шкафчика с запасными халатами, чтобы дать знать о своем появлении и не напугать зря. Дженни тут же замирает, но через несколько секунд снова возвращает свое внимание волосам. Тэхён вздыхает — он понятия не имеет, как она себя сейчас чувствует и о чем думает, и, признаться, немного боится. Что, если она снова захочет расстаться? Не пожелает делиться своими проблемами? Вдруг решит, что хочет разобраться со всем сама. Нет, Тэхён определенно не сможет её опустить вот так. Запереть её в квартире? Заставить остаться её с собой силой? Нет, это сумасшествие, он не может так с ней поступить. После этого ему точно не видать её доверия.
— Ну и долго ты там топтаться собрался?
Тэхён выныривает из своих мыслей, натыкаясь на прямой спокойный взгляд из-под слипшихся треугольниками ресниц. Девушка приоткрыла дверку душевой кабинки, выпуская пар и запах геля для душа. Тэхён вглядывается в нечитаемое лицо, прежде чем окончательно раздеться и аккуратно закрыть за собой дверцу. Дженни тут же падает в его объятья, и они оба не знают, кто стал их инициатором. Все, что Тэхён чувствует — это распаренное расслабленное женское тело, тоненькое и как будто слабое, но намного выносливей, чем кажется с первого взгляда. Оно прижимается близко-близко, уничтожая малейшие миллиметры пространства, удивительно спокойно и доверчиво. Горячая гладкая кожа ощущается очень правильно, особенно если вот так вот провести кончиками пальцев по остистым лопаткам, выпирающим позвонкам, пересчитать ими каждое ребрышко, прежде чем зарыться всей пятерней во влажные пряди на затылке.
Дженни стоит неподвижно, но при этом она расслаблена, спокойна, не дрожит и не выдает ничем того, что могло бы быть не так. Тихонько дышит во впадинку над левой ключицей, и через некоторое время касается этого места губами. Шумно вздыхает, как большая уставшая после прогулки собака, и отстраняется.
— Все хорошо, — опережает она любые вопросы, одним взглядом умоляет ни о чём не спрашивать, ласково убирая кончиками пальцев влажные пряди с чужого лица. Тэхён снова принимается за изучение её лица, находящегося так близко, но не находит там никаких признаков нервозности или надвигающейся бури. — Спасибо, что пришел за мной.
— Сомневаюсь, что существуют обстоятельства, при которых я бог бы не прийти за тобой.
Дженни мягко, счастливо улыбается, прежде чем прижаться собственными губами к тэхёновым, тут же ощущая, как хватка на боках усиливается. Она хихикает, когда через пару секунд оказывается прижата к запотевшей стенке, а руки перекочёвывают на ягодицы.
— Еще раз так сделаешь…
Дженни тут же кивает, прекрасно зная, что речь не о провокационных касаниях, и зацеловывает напряженное хмурое лицо напротив, отчаянно извиняясь и благодаря. Она удобней обнимает руками сильную шею, когда чувствует хватку на бедрах, и Тэхён беспрепятственно подхватывает влажную хрупкость на руки, усаживая на свои бедра. Дженни чувствует чужой стояк задницей, закусывает губу, прогибаясь в пояснице и прижимаясь голой грудью, давая понять, чего она хочет и побыстрее.
Неспешный секс в душе после хорошего брейкдауна — почему бы и да. Дженни хихикает этой мысли и тут же давится стоном, когда чувствует своего парня внутри себя. Почти одновременно с этим он несдержанно кусает её в сгиб между плечом и шеей, и девушка откидывает голову, несильно стукаясь затылком о полупрозрачную стенку.
— Животное, — шепчет она прямо в ухо, оттягивая короткие пряди пальцами.
— Я думал, поэтому ты меня и любишь, — тут же откликается Тэхён, широким размашистым жестом зализывая место, где только что побывали его зубы.
— Всегда знала, что мыслительная деятельность — не твоя сильная сторона. — хихикает Дженни и тут же заламывает брови, не сдерживая низкого, музыкального стона — Тэхён убыстряется, сильнее сжимая бедра и явно оставляя свои метки еще и там, на гладкой чувствительно коже, везде, куда только может добраться. Скалится, глядя прямо в полуприкрытые глаза напротив, лижется и кусается — действительно, животное. Что-то такое, с первобытными инстинктами, вроде хватать за шкирку и тащить в свою нору, рычать на незнакомых и перегрызать глотки чужакам. Быть огромной зубастой собакой, защищать свое и лаять до звона в ушах.
Дженни опаздывает на учебу, а Тэхёну нужно пораньше явиться на работу, чтобы потом оттуда пораньше слинять: сегодня они должны доработать план окончательно, если ищейка достанет точное расписание Хёка на ближайшие три дня. Ищейки — гордость семьи Ким, найдут даже Нарнию, если понадобится, опасность лишь в том, что Хёк может почувствовать угрозу и начать действовать без схемы, отрубая логику, чтобы его передвижения невозможно было отследить. Тэхён знает, что уродец уже давно заволновался, как бы ему не хотелось, слухи о том, что наследник семьи Ким возвращается в котёл, расползались по искушенным кругам. Это легко можно было связать с его желанием свернуть известную шею, но на руку Тэхёну сыграли волнения внутри семьи: он запросто мог вернуться ради отца, помочь тому удержать власть, или перенять её самому, чтобы расправиться с недовольными. В конце концов, его никто никогда не воспринимал всерьез, даже когда его фирма вышла на первое публичное размещение. Про себя Тэхён усмехается — не зря. Вот он, буйно бьющий кулаком в грудь и заявляющий отцу, мол, идите вы все по маршруту, я сам по себе, я умный и самостоятельный. Приполз обратно, туда, откуда удрал, не сверкая даже пятками, просыпался меж пальцев, замел следы, как учили, и решил, что может начать новую, свою жизнь. Дерьмо, какое же это все дерьмо. Надо было понять еще тогда, когда искалечил того парня, что таким как он, дороги из котла не существует. Если бы не ушел тогда, возможно побочные ветви не зашевелились бы сейчас, и ему не пришлось бы ломать голову еще и над этим. Хотя, о чем это он? Эти годы, которые он провел, не оттачивая мастерство стрелять мимо цели и вдали от тренировок с наёмниками, кующих из него такого же, как они — он не смог бы променять их ни на что.
— О чем задумался? — Дженни вырывает Тэхёна из его мыслей, когда на светофоре загорается зеленый, а машина не трогается с места. Тот смотрит на неё долгим взглядом, и кладет ладонь на её бедро, прежде чем плавно тронуться. Дженни тут же накрывает её своей, и Тэхён перехватывает маленькую холодную ладошку, принимаясь разминать каждый гениальный пальчик.
— Скажи, — медленно проговаривает он, одновременно наслаждаясь отзывчивостью мягкой ладошки и следя за дорогой. — Есть что-то, что ты не могла бы мне простить?
Ладошка замирает в его пальцах, и через какое-то время парень чувствует, как холодеют кончики пальцев. Когда Тэхён поворачивает голову, он натыкается только на профиль, растерянно глядящий на дорогу, но не видящий её. Пухлые губы приоткрываются, принимают ту форму, которую Тэхён наблюдает каждый раз, когда девушка глубоко задумывается. Она молчит еще несколько светофоров, и когда Тэхён уже начинает думать, что она забыла про его вопрос, тихий голос заполняет салон:
— Я бы очень хотела спросить, не хочешь ли ты мне что-то рассказать, но раз ты задаешь мне такие вопросы, то догадываюсь, что ответа я не получу, верно?
Она несколько секунд кусает губы, прежде чем продолжить.
— Я — просто прямоходящий пиздец, Тэхён, будем уж честными до конца. Вчерашний припадок — это просто комбо всего, от чего любой нормальный мужчина бы собрал вещи первой необходимости и отбыл в самое неожиданное направление. Я причинила тебе много боли, не говоря уже о неприятностях, и я не могу с уверенностью заявлять, что не причиню еще больше. Но ты рядом. Всегда со мной. Ты говорил, что любишь, когда должен был делать все возможное, чтобы избавиться от меня. Ты стал самым близким для меня человеком, я думаю о тебе, когда иду по улице и когда сочиняю музыку, я хочу обнимать тебя до тех пор, пока ты не забудешь обо всем плохом, пока не высохнут все твои слёзы, пока ты не почувствуешь себя самым счастливым человеком на планете. Я не умерла, когда не могла есть и спать, не умерла, когда не погибли родители, но я не знаю, что произойдет, если исчезнешь ты. Возможно, это глупо — вот так вот растворяться в человеке и терять себя, но нет, Тэхён, ты не сможешь сделать ничего, что я не могла бы простить. Я знаю, что чтобы ты не сделал, это не ради того, чтобы причинить мне боль, даже если это причинит.
Тэхён на несколько секунд чуть сильней сжимает ладошку, прежде чем поднести и прижать её к своим губам, согревая теплым дыханием. Всё, о чем он может думать — утрамбовалось на пассажирском сидении по правую от него сторону в клубок нежности и самоотдачи, верности, доброты и всепрощения. Казалось бы, чем больше переживет человек предательств, тем сложней ему довериться в следующий раз, тем больше подозрений его гложет: измятый однажды листок за новый не выдашь, из треснувшего однажды доверия всегда будет течь вода. Но в системе, сидящей с ним в одной машине, произошел какой-то сбой, установки поломаны, данные утеряны, база чиста, как совесть младенца.
— Как ты это делаешь? — невольно вырывается у Тэхёна, и Дженни мягко улыбается, меняя руки в тэхёновой ладони, и запуская освободившиеся пальцы в волосы на затылке. Она мягко поглаживает загривок, путает волосы, греет своим вниманием и заботой, которыми так хочется делиться.
— Мне тяжело верить людям, пойми меня правильно, — говорит Дженни, мягко массируя и лаская чужой затылок. — Но есть что-то, от чего я не могу отказаться. Не должна. Не хочу. Да, наверное, больше всего я именно не хочу. Мне всего двадцать один, и я не хочу лишний раз говорить о том, что пережила, а что нет. Иногда кажется, что вокруг меня абсолютно все — ложь, иногда это даже подтверждается, но разве это моя проблема? Разве я сама делаюсь это этого хуже? Пусть это остается на совести тех, из-за кого я падаю, а я сама лучше побыстрее встану и отряхнусь, чем буду тратить время на то, чтобы страдать от того, что меня снов облапошили. К тому же, не всегда ложь — зло, иногда люди делают это, чтобы защитить. Да и я не всегда честна, к чему требовать этого от других? Поэтому я не виню Джиёна, я ему благодарна.
— Ты действительно удивительная.
— Да нет, я всего лишь приспособившаяся. Но могу я тебя попросить? — Дженни выжидающе смотрит на Тэхёна, и продолжает, только после его кивка. — Не нужно защищать меня. Я знаю, что выгляжу слабой в твоих глазах, и никак не могу это опровергнуть. Просто рассказывай мне все, ладно? Я не стану осуждать, я из тех людей, который осуждают саму идею осуждения, и поверь, я смогу влезть в твою шкуру и понять, почему ты это сделал. Все, чего я хочу — это знать, что с тобой происходит.
— Я знаю, — Тэхён в очередной раз целует чужую ладошку, и отпускает. — Хорошо. Договорились.
Он притормаживает недалеко от центрального входа, и Дженни благодарно улыбается, потянувшись за поцелуем. Тэхён тут же накрывает своими губами чужой рот, укладывая свою руку на тонкую шею, чтобы притянуть поближе, перегнувшись через коробку передач. Ненавязчивый запах его шампуня, идущий от распущенных волос окутывает его, расталкивая уголки губ и довольной собственнической улыбке.
— Увидимся.
— Ага.
Она расскажет ей обо всем сегодня.
Метро выплюнуло Дженни на ближайшей к ресторану станции, от которой ей все еще предстояло идти пешком до ресторана Лисы. Подруга написала ей, когда та уже была на парах, что вечером у неё в ресторане намечается торжество, порученное ей отцом по какому-то важному для его поводу, а нанятая заранее пианистка заболела. Яростно злоупотребляя капслоком, Манобан умоляла спасти ситуацию, и Дженни, не обремененная этим вечером подработкой в баре, при мысли о которой у ней теперь желудок сворачивался в фигу, согласилась выручить приставучую макаку. Поэтому теперь она, сонная и ошалевшая, судорожно вспоминала, в какую сторону поворачивать. Она умудрилась уснуть, укачанная размеренным стуком, наполнявшим вагон, и недавними переживаниями, выбившими из неё так много сил.
Потратив еще около двадцати минут на то, чтобы пешком добраться парадного входа, она набрала Лису. Можно было бы конечно зайти внутрь и попросить кого-нибудь из работников найти для неё хозяйку заведения, но Ким отлично знала, что в такие моменты все судорожно перебегают от столика к столику, проверяя, тщательно ли натерты приборы, разглажены ли скатерти, пересчитывая бутылки горячительного и подгоняя кухню, чтобы не заставлять потом гостей томиться в ожидании блюд. Сама не раз побывавшая в шкуре официантки, Дженни предпочла остаться снаружи, чтобы не доставлять никому лишних хлопот. К тому же, в памяти все еще свежа воспоминания о шикарности и дороговизне, о коих кричали мельчайшие детали интерьера, и она все еще чувствовала себя неуютно в таких местах.
— Я пришла, куда мне теперь?
— Уже? — трубка зашуршала, там что-то звякнуло, и Дженни на всякий случай понизила громкость вызова, наученная прошлым опытам общения с тайкой, едва не закончившимся для неё контузией. — Ты помнишь, куда я вела тебя в прошлый раз?
— Лиса, солнце, я не помню, что ела на завтрак!
— Ладно, намек понят, сейчас выйду.
Ни слова больше — ох уж эти деловые люди! — телефон зашелся гудками сброшенного вызова, а меньше, чем через минуту из центральных, главных дверей ресторана вылетела Лалиса, уже облаченная в дорогущее вечернее платье, обтягивающую стройное тело до талии, и расклешающееся множественными юбками, кропотливо расшитыми мелкими узорами, до середины голени. Собранные в высокий хвост волосы на этот раз были выкрашены в русый, открывали вид на длинную тонкую шею и ключицы. Дженни присвистнула:
— Надеюсь, Чонгук будет тут, я сама отгонять поклонников не собираюсь, так и знай.
— Будет, куда он денется, — хмыкнула Лиса, и направилась в сторону от главного входа, к неприметной двери за углом. Приложив белую пластиковую карту к устройству, на подобие домофона, девушка дождалась звукового сигнала, и потянула ручку на себя. — Я привезла с собой несколько нарядов, нужно выбрать, что подойдет тебе больше, и…
— Угомонись, ради бога, дай мне сначала программу.
— Точно-точно, хорошо, что напомнила, я уже и забыла об этом. — Лиса коварно расплылась. — Все мысли только о том, как тебя одеть да накрасить. Чтоб все слюнями подавились.
— Если ты призабыла…
— Да помню я, помню, что ты с инопланетным народом связалась, — деланно недовольно перебила Лиса, как будто не сама строила из себя Фею-Крестную. Она повела Дженни длинными хорошо освещенными коридорами, целому бетонному лабиринту, обеспечивающему работу не только ресторана, но и гостиницы, расположенной над ним и находящегося под руководством старшего брата Манобан. Они заскочили в одну комнату, чтобы взять распечатки с вечерней программой, в которую, разумеется, входила не только пианистка, но и какая-то популярная группа, саксофонист и живой оркестр с классическими, не стираемыми историей музыкальными композициями, которые должны были угождать музыкальным пристрастиям гостей до самого конца вечера. Дженни там посвящался листок со списком произведений и отдельный файл с нотами.
— Тебе принципиально важны именно эти песни? — покривилась Ким, пробегаясь по каждому пункту, и в итоге не одним из них не оставшаяся довольной.
— Да нет, главное, чтобы в вечер вписывалось, ты меня знаешь. А что, не нравится? Это не я составляла, а та пианистка с менеджерами. Я боролась с саксофонистом, этот дармоед…
— Я могла бы снова исполнить то, что я знаю наизусть. Здесь — сплошная банальщина, американская попса, переписанная под инструменталку, да и выглядеть это будет не очень, если я постоянно буду ковыряться в нотах.
— Я доверяю тебе и твоему безупречному музыкальному вкусу, — заверила Манобан, одновременно с этим открывая свой собственный кабинет. — Выбирай композиции на свой вкус. Тематика новогодняя, но сама знаешь — всем, по сути, все равно, главное, чтоб хотя бы одна рождественская песня затесалась.
— Договорились, — довольно улыбнулась Дженни, и плюхнулась в большое кресло напротив стола Лалисы. Она тут же вытащила листок со списком композиций, и, стащив с барского стола простой карандаш, стала быстро чиркать там названия тех, которые собиралась исполнить сегодня. — Штук семь, достаточно?
— Конечно, — не сразу отозвалась Лалиса, уплывшая в астрал за разглядыванием костюмов и платьев, в которые она могла бы облачить сегодня пианистку. — Пусть потом потеет саксофонист, этот дотошный гриб…
Набрасывая программу и уточняя к некоторым их них ноты, сверяясь с личным архивом, скачанным на телефон, Дженни впервые за долгое время чувствует себя в своей тарелке. Нужной. Счастливой. Способной приносить людям радость, применимой к чужой жизни, пусть и не долго, мельком, одним мгновеньем, но она приткнется к обществу, станет его частью, сделает свою музыка частью чьего-то вечера, возможно, чьих-то воспоминаний. Что может быть прекрасней?
Прошло около часа, прежде чем Дженни перестала проверять ноты и напевать себе под нос, а Лиса вывалила всю косметичку на свой здоровенный дубовый стол, и перебрала все, до последнего тюбика, критично рассматривая оттенки и иногда цепляя чужой подбородок, чтобы поближе всмотреться в оттенок глаз или черты лица.
— У меня в конце концов два варианта: платье или брюки? — заговорила Манобан первая, привлекая внимание Дженни к двум вешалкам. На одной висело красивое вечернее платье лилового цвета с каким-то глубоким подтоном, в которых Ким ни черта не смыслила, другой представлял собой комплект чего-то темного и непонятного, сливавшегося друг с другом, но из того, что подруга предложила платье или брюки, Дженни догадалась, что это были именно вторые.
— А я так не могу остаться? — попытка жалобных глазок с треском провалилась хотя бы потому, что тайка её предсказуемо проигнорировала и настаивающим жестом поднесла оба наряда ближе, почти ткнув ими пианистке в лицо. — Ладно, могла бы и не спрашивать, брюки, конечно.
Бесформенное черное нечто при примерке оказалось приятной тонкой водолазкой, второй кожей плотно облепившей тело и черными шелковыми брюками клеш, в которых, если стоя смирно, брюки можно были и не признать за многочисленными складками тонкой ткани. Покрутившись вокруг с придирчивым лицом дизайнера, выпускающего модель в на подиум в лучшем наряде своей последней коллекции, Лиса сдернула с какого-то отбракованного наряда широкий пояс с мощной серебряной бляхой, размером с ладонь, и скрыла за ним стык водолазки и брюк, подчеркивая и без того выраженную тонкую талию. — Обалдеть! На тебе все так круто выглядит! — хлопнула она в ладоши. — Нини, если бы не твой рост метр в прыжке, могла бы быть моделью!
— Это комплимент?
— Я еще не решила. Скорей всего, нет.
Попыхтев, но так и не отвесив бойкой тайке карающего пендаля, хотя та, по идее, должна была проигрывать в шустрости, с её-то каблуками, Дженни снова уселась в кресло, на этот раз подставив лицо под макияж.
— Смотри, если сделаешь из меня черную вдову, я все смою и пойду пугать народ не накрашенной физиономией, — пригрозила Дженни.
— Хорош прибедняться! — отрезала Лалиса, мягко очищая кожу ватным диском от того, что на неё уже было. — Если уж инопланетный гость запал на твою не накрашенную физиономию, тут точно есть чем гордиться — он жутко переборчивая жопа. Тем более, я бы не предлагала мутить страшной тёлке.
Если бы Дженни пила, она бы подавилась, но на самом деле только попыталась на ощупь пнуть ржущую у самого уха тайку, но промазала.
— Стой, не бей меня! — ухахатывалась с собственной шутки та. — Я тебе сейчас тональник пятнами намажу, будешь знать!
— Напугала, как же, — все-таки достала её Дженни, прихлопнув по вертлявой жопе. — Шутейки твои, в самом деле…
— Ты первая это придумала не помнишь? — удивленно выдала Манобан, не прекращая порхающими движениями колдовать над чужой кожей.
— Когда это? — нахмурилась Дженни, тут же получив щелбан. — Эй!
— В школе еще. Реально не помнишь? Ты тогда дрыхла в библиотеке перед индивидуальными по музыке, а ко мне очередной ухажер пристал. Я тогда еще только перевелась, по школе тут же разнесли все про мою семью и отца… Каждый день, её-богу, по несколько человек подходили, ужас! И тот настойчивый такой был, я еще в корейском не очень сильна была, пыталась объяснить ему, что надо к экзаменам готовиться, что мне не хочется ни с кем…
— А я вылезла и сказала ему, что мы лесбиянки, и в школу ты перевелась ради меня. Господи, я вспомнила! Как же он меня выбесил! Мне тогда такая музыка снилась, я думала, что успею записать, а этот курчавый недоумок все испортил!
— Ты даже помнишь, что он был кудрявый? — обалдела Лиса.
— Конечно, — самодовольно хмыкнула Дженни. — Я ему до самого выпуска кнопки в рюкзак сыпала. Такая музыка! А я так и не вспомнила. Утырок. Надо было...
Смеясь и вспоминая школьное прошлое, они даже не сразу услышали стук в дверь. В приоткрытую дверь сунулась невысокая девочка-официантка:
— Госпожа Манобан, мы открываем вечер через пятнадцать минут, первые гости уже в лобби. Желаете проверить зал?
— Да, сейчас! Я приду через три минуты.
Когда Дженни открыла глаза, в зеркале отразилась её лицо с темно очерченными бровями, глаза, выделенные только тонкой линией подводки и тушью, красные губы и… — Ты что, веснушек мне намалевала? — ошалела Ким, рассматривая себя расширившимися глазами ближе.
— Не желаю слышать никакой критики. — Обрубила Лалиса, собирая свое косметическое богатства, раскиданное по журнальному столику. — Это порыв художника.
— Да и хрен с тобой, — легко согласилась Дженни. — Главное, что на себя похожа. С тобой сходить?
— А пошли.
Влезшая в лодочки на высоком каблуке, Дженни одернула брюки, почти полностью скрывшие обувь, и неловко потопала следом.
— Боже, как неудобно! — тут же запричитала она, с трудом поспевая за широким стремительным шагом тайки. В отличие от подруги, она на каблуках стояла давно, как будто в прошлой жизни, когда еще были живы родители и детская беззаботность. — Может, я в своих останусь?
— Нельзя, — пробормотала Лиса, прохаживаясь между столами, поднимая с некоторых из них бокалы и рассматривая их в свете лампы. — На штанины тогда будешь наступать.
Дженни буквально с открытым ртом рассматривала рождественское убранство. В самом центре зала стояла красиво украшенная ёлка, перемигавая то теми огонёчками, то другими. Вокруг неё стояло несколько высоких столов с базовой сервировкой в два прибора с красиво разложенными на блюдечках салфетками и маленькими мерцающими свечками в красных и зеленых подсвечниках. У стен, под уютными светильниками, тут и там стояли обычные столики с красивыми полукруглыми диванчиками и кожаными стульями, то тут то там попадались большие живые цветы и крупных резных горшках. Со стен свисали гирлянды, удивительно гармонично вписываясь в общую картину. От разглядывания Дженни отвлек телефон Лалисы. Договариваясь о чем-то, судя по всему, с охраной, она выглядела очень серьезной и такой… взрослой? Ни налета детства и раздолбайства, коими её постоянно попрекал отец — она училась в университете и параллельно управляла собственным рестораном, разбираясь при этом в бизнесе, как он того и требовал.
— Я горжусь тобой, — мягко тронула её за локоть Дженни. Кому как не ей знать, как важны иногда слова поддержки и одобрения от близких, от тех, чье мнение ценно, о ком заботишься. Но как редко мы их произносим! В современном мире человек привык переживать свою жизнь в какой-то раковине, затыкать уши наушниками, глаза телефоном, отгораживаться от других, про себя хвалить и осуждать, при этом так неохотно выходя на контакт с внешним миром. И если второе все-таки справедливо стоит засунуть себе туда, откуда оно просится, то почему не сказать слова одобрения? Почем не подарить человеку положительные эмоции, похвалив его работу, творчества, одежду или макияж, как уложены сегодня волосы, или как сияют глаза. Этими маленькими мелочами кому-то можно повернуть весь день на другую волну, заставить человека улыбнуться, испытать что-то доброе по отношению к другому, почувствовать себя особым и значимым в серой массе, бесконечной торопящейся толпе. Поэтому Дженни улыбается, и мягко обнимает заметно нервничающую Лису. — Ты большая умница.
Всегда бойкая и расторопная девчонка сначала было тушуется, а потом благодарно и порывисто принимает объятья, отвечая своими, не менее теплыми и согревающими.
— Спасибо тебе, — отвечает она. — Ты всегда рядом, когда мне это действительно нужно.
Дженни улыбается, в ободряющем жесте похлопывает подругу по плечу, прежде чем направиться к величественно устроившемуся на небольшом возвышении фортепиано. Первые гости, держа в руках бокалы кто с игристым, кто с красным или белым вином, входили в зал через радушно распахнутые двери, здороваясь с Лалисой и перебрасываясь с ней формальными приветственными фразами. Дженни еще не начинала, ожидая отмашку от Манобан, и рассеянным взглядом скользила по лицам входящих, с удивлением примечая даже Чон Чонгука с Хосоком. Тот, встретившись с ней глазами, сначала удивленно приподнял бровь, а затем расплылся, салютуя ей бокалом. Пианистка хихикнула в кулак и подмигнула парню. Отношения между ними в последнее время заметно потеплели. Стоит ли считать это хорошим знаком? Пока Дженни размышляла над этим, Чон младший подобрался к ней.
— Не видела еще Тэхёна? — поинтересовался он о насущном.
— Он тоже будет здесь? — удивилась Дженни. Он ничего ей об этом не говорил.
— Да, отец заста… — прочитав недоумение в сведенных к переносице бровях Дженни, Чонгук осекся, сам непонимающе нахмурившись. — Он еще не говорил тебе о своей семье, да? — догадался он.
— Говорил, — пробормотала Ким, инстинктивно поглаживая клавиши кончиками пальцев, будто надеясь найти в них нужные ответы. — Но я думала, они практически не общаются.
— Так и есть, — кивнул Чонгук и отпил из своего бокала. Он уже жалел о том, что вообще открыл свой рот. — До недавнего времени. Но я тебе об том не говорил. Если что, он сам расскажет.
— Ладно. — Дженни погрузился в раздумья, пока Чонгук мялся рядом, обремененный тем, что выболтал о лучшем друге. Не придумав ничего лучшего, он брякнул:
— А я тебя издалека даже не узнал. В кои-то веки выглядишь человеком. Что творит косметика!
— А я тебя вот сразу узнала, — тут же оживилась Дженни, просияв язвительной улыбочкой. — Твою кроличью мордаху ни с чем не спутаешь.
— Так, говоришь, я единственный и неповторимый?
— О, да, твои передние зубы сияют в ночи, как млечный путь.
Перекидываясь подколами и издевками, они не заметили, как их настигла карающая тайская длань.
— Я там для кого мельницу изображала? — яростно зашептала она, отчитывая подругу и своего парня, полная решимости обрушить на них свой праведный гнев. — Дженни, ты готова? Через минуту я выключаю фоновую музыку.
Подбодрённая пикировкой с достойным соперником, отплевавшись сарказмом и язвительными фразочками, Дженни, почти спокойная развернулась к клавишам, набирая полные лёгкие воздуха, наполненного дорогим парфюмов прибывших людей. Она прикрыла глаза, быстро размяла каждый пальчик и согрела их своим дыханием, досчитав до пяти, после того, как остановилась незатейливая классика из колонок, она дала возможность залу и находящимся здесь ощутить и прочувствовать тишину, прежде чем наполнить её своими звуками своей музыки. Чтобы наполнить её собой.