It's beginning to look a lot like Christmas
Everywhere you go
Take a look at the five and ten
It's glittering once again
With candy canes and silver lanes that glow
Тэхён входит в красиво украшенный зал, тщательно подготовленный принимать, угощать и поражать гостей, когда Дженни, улыбаясь самой себе, заканчивает первый две строчки своей любимой рождественской песни. Она уже не обращает внимания ни на что, кроме клавиш под ладонями и и чему-то своему под полуприкрытыми веками, гости, вошедшие в зал, и продолжающие прибывать, ожидаемо посвящают свое внимание пианистке. Ласково льющаяся музыка и органично вплетающийся голос будто делают праздничные гирлянды ярче, елку — привлекательней, рождественские венки — заметнее, шампанское — слаще. Сама пианистка кажется посланником самого Санты, хотя и одетая во все черное, хрупкая и ранимая, она живо и ярко улыбается своей игре и всем вокруг, превращая свои глаза в щелочки, и заставляя всех улыбаться в ответ.
Its beginning to look a lot like Christmas
Toys in every store
But the prettiest sight to see
Is the holly that will be
On your own front door
Очаровательная, очаровывающая и зачаровывающая музыка, искусство, делающее жизнь человечество другой, иной с самого начала времен, призванная завладевать сердцами и делать их добрее, открытее, распахивать друг другу свои объятья. Она одновременно триггер и способ, само воплощение сублимации бессознательного, тайного, что, как известно, однажды просто обязано стать явным. Музыка — объединяет, кружит, вальсирует, хватает за руки и дергает за юбки, пробирается между столов, шепчет, звенит, смеется, подначивает, музыка, музыка, музыка, и будто можно потрогать руками, протянуть её ладонь и переплести пальцы. Она не оттолкнет, не рассмеется зло, а приобнимет за талию, прижмет к груди и закружит, закружит там, в другом мире, куда нельзя заглянуть, не распахнув сперва своего сердца. Впусти, шепчет, впусти, просит, впусти, настаивает, впусти, врывается, переливается, греет, смеется.
Тэхён улыбается, потому что счастлив, и потому что ловит взгляд пианистки, которая, кажется, совершенно не удивлена его присутствию. Скорей всего, Лиса разболтала. Секрета не было, но с этой болтливой трещалкой его априори не могло существовать в этой реальности.
Тэхён различает приближающиеся шаги, когда некто подходит к нему практически вплотную, что для него не характерно — реакция и то самое «шестое чувство» чужого присутствия всегда срабатывали автоматически. Некто оказывается Чонгуком — Ким различает его парфюм ещё до того, как оборачивается, и слова Чона также остаются адресованы его спине:
— Твой отец здесь.
Тэхён не помнит, останавливалось ли у него когда-нибудь сердце, чтобы потом начать биться так стремительно и неудержимо, готов ли он был рвать чужую плоть руками настолько, но сейчас у него картинка перед глазами шла серными пятнами, и пока
tight within your heart слетало с пухлых губ на возвышении, он готов был грызть землю вокруг него, мультяшно вырезать пол пилой, чтобы она провалилась под землю, и сигануть следом, чтобы никто вдруг не посмел проверить, куда делать магия. Чтобы улететь далеко вниз, можно даже в самый ад, чтобы спрятать её там от глаз, от которых не смог спрятаться сам, упасть Люциферу в ноги, если потребуется, просить укрыть её и защитить, пока он не вернется.
— Успокойся, — будто из-под толщи воды, Тэхён слышит голос Чонгука, и только через несколько секунд ощущает, как сильно он сдавливает предплечье, не давая другу улететь туда, откуда его уже будет не достать. — Это просто прием в честь Рождества. Он ничего ей не сделает.
— Он узнает о ней, — будто задыхаясь, будто борясь с чьей-то крепкой рукой на горле, выдавливает Тэхён. Хваленый не раз контроль стремительно покидает его, просачиваясь сквозь пальцы. — Мне нужно…
— Брось! — другой голос, звонкий, будто раздраженный его, тэхёновой, глупостью, дает отрезвляющую пощечину. Чимин сбрасывает чонгукову руку с Тэхёна и решительно становится перед ним, жестко впиваясь в чужие зрачки. В хищном прищуре напротив Тэ чудится что-то гипнотическое, что-то, чего природой Паку отсыпано несколько больше, чем простым смертным. Уголком сознания Ким понимает, что тот манипулирует им, точно зная как привести в сознание, и осознанно позволяет это делать — сознание сейчас представляется нужным, как никогда. — Ты и сам понимаешь, что твой отец давно о ней знает, возможно, узнал даже раньше тебя. Хочешь закатить истерику — так и скажи, смотреть противно.
Тэхён одаривает Чимина благодарным взглядом — тот выглядит лениво и нарочито небрежно, смотрит из-под ресниц, будто человек напротив не заслуживает и крупицы его внимания, а он тут целых два предложения выдал. Вот только Чонгук, кажется, его чувств не разделяет.
— А этот что тут…
— Господи, Тэхён, ты видел его?! Твой отец… — на них налетает Лалиса, с огромными перепуганными глазами и нервными пальцами, мнущими черную сумочку. Она выглядит страшно виноватой. — Я правда не знала… Папа сказал только…
— Все нормально, — перебивает её Тэхён, выцепляя из рук пострадавшую сумку и пропихивая вместо неё бокал шампанского, позаимствованный в подноса мимо проходящего официанта. — Я разберусь сам. Где твой отец?
— Здравствуй, Тэхён, — будто из космоса прилетает приветствие, безмятежно-отрешенное, и вот от него Тэхёну хочется впасть в истерику несколько больше, чем от отцовского присутствия. Однако он выдавливает кривую улыбочку и поворачивается к Чонён.
— Привет, — выдавливает он, избегая смотреть девушке в глаза. Господи до чего же она странная. Полумна Лавгуд сбежала от Роулинг, инсталляция. Тэ не удивится ни разу, если она сейчас заявит, что видит мертвых и предсказывает будущее.
— Так, хорош пугать
наследничка, — заворачивает её Чимин, издевательски окидывая Тэхёна взглядом сверху вниз. От последнего не скрывается, как тот выделил его статус, будто пытаясь убедить в этом. — У него сейчас и так припадок сделается, предпочитаю в этот момент находиться на безопасном расстоянии.
Чонгук и Лиса провожают колоритную парочку взглядами, переглядываются сами и подходят ближе к Тэхёну.
— Только не говори мне, что это Пак Чимин, — свистящим шепотом требует Чонгук.
— Это разве не тот парень, который…
— Это он. — отвечая на оба вопроса разом, бросает Тэхён. — Мы работаем с ним вместе над делом Хёка.
— Ты с ума сошел?! — перекашивает Чонгука. — Решил вернуться в семью? После всего, через что прошел, чтобы сбежать от них?
— У меня не было выбора. — напряженно огрызается Тэхён. — Ребята, которые присматривали за Дженни, сказали, что он встречался с ней в больницн. Она стала чаще оглядываться, недавно у неё была паническая атака. Я чуть сам ласты не склеил, к кому еще мне было обращаться? Он здорово помогает мне сейчас.
— Ну не к отцу же!
— Я к нему и не…
— Сын?
Тэхён знал, что не надо было сюда идти. Когда Дженни написала ему, что будет поздно, потому что Лиса попросила подменить заболевшую пианистку — прийти на торжество показалось неплохой идеей. В конце концов, из-за занятости он и так довольно долго игнорировал подобные мероприятия, а тут и на работе раньше освободился, и Дженни не нужно уговаривать пойти — она будет там сама. Почему эта идея показалась ему такой хорошей? Почему никто не догнал его и не сказал «Куда, идиот?». Почему он не умеет видеть будущее, как эта Полумна Чонён? Как же много почему и всего один отец за его спиной.
Тэхёну всегда казалось, что вся жизнь перед глазами переносится только перед смертью. Когда ты на последнем издыхании, когда глаза закрываются, когда тело тяжелеет. Тогда в одну секунду проскакивает сотни кадров твоей жизни, радостные, эмоциональные, шокирующие, постыдные, отчаянные, важные моменты твоей жизни. Ведь это всего лишь отец, почему Тэхён снова и снова видит эти лица? Почему пальцы сводит судорогой призрачного касания холодного металла, будто вот он, курок, прямо под указательной подушечкой, нажми, и все закончится. Нажми, и отец похвалит тебя. Нажми, и запах крови забьется в поры, откуда его потом придется долго выковыривать, стоя под кипятком в душе.
— Здравствуйте, господин Ким, — вежливо здоровается Лиса первой. Чонгук не утруждается даже этим. Он сверлит отца своего лучшего друга тяжелым взглядом, и явно хотел совершать все самые неприличные действия в сторону того факта, что их отцы все еще близкие партнеры и друзья. Ему хочется сказать что-нибудь грубое, заставить родителя друга почувствовать свою вину, чтобы это холодное сдержанное выражение лица сошло с него, как растаявший воск.
— Не поздороваешься с отцом?
Тэхён поворачивается, крепко сжимая челюсти и чуть прищуривая глаза, будто боясь, что отец и по ним может узнать о нем что-то такое, что Тэхён от него скрывает. Как, например, то, что сынишка использует его людей, чтобы помочь своей девушке. Красота.
Тэхён не помнит, когда в последний раз видел своего отца. Он точно помнит его голос, потому что изредка тот звонит ему, самозабвенно веря в то, что имеет право знать о жизни своего сына. Его номер Тэ не заблокировал только потому, что это жест ну уж совсем отчаявшейся школьницы. Слишком унизительно.
Тэхён точно помнит, каким было лицо его отца, когда он подарил ему на день рождения его первый глок. Вместо машинки на радиоуправлении или летающего квадрокоптера, который достался Чонгуку, Тэхён помнит, с каким ужасом смотрел на переливающуюся черную сталь. Сейчас эти воспоминания по-смешному грустные, потому что еще через два года, Тэхёну торжественно вручили снайперскую винтовку. Он помнит эту гордость в глазах отца, помнит почтение в глазах его подчиненных — Тэхёна от них стошнило желчью, как только он добрался до своей комнаты. Затем он уткнулся опухшим зареванным лицом в пушистый живот плюшевого медведя, которого ему вручила по-праздничному сияющая Лалиса, тогда еще действительно ужасно разговаривающая на корейском, и провалялся без сна всю ночь.
В одиннадцать лет Тэхён чувствовал себя потрепанным жизнью стариком, которому приходится бороться за каждый день своей жизни.
— Тэхён?
Дженни смотрит настороженно, слегка дотронувшись кончиками пальцев до его ладони, но не хватаясь за неё: девушка не знала, стоит ли выдавать их связь при посторонних.
На её щеках играет румянец — она всегда ужасно довольная собой, когда играет. На лице аккуратный макияж и контрастно-алые губы, выделяющиеся на общем фоне. Затянутая в черное фигурка кажется еще нежнее и тоньше, летящий шелк брюк делает её совсем невесомой, несмотря на тяжелые тональности одежды и общего настроения, нависшего над их кружком. Широко распахнутые глаза убеждают «все хорошо», «я сделаю, как скажешь», «я все равно буду рядом».
— Тэхён, не представишь нас?
Тэхён был копией отца — широкий разворот плеч, высокий рост, пропорционально высеченные черты лица. Внутри тоже — жесткий, несгибаемый, терпеливый и хладнокровный. Наверное, это и сделало его лучшим стрелком в своей семье? Или это были «стреляй, или выстрелю я»?
«Просто стреляй!»
— Дженни, познакомься, это мой отец, Ким Дохван.
— Очень приятно, господин Ким, меня зовут Дженни Ким.
Отец Тэхёна — не показательный антагонист из фильмов для школьниц. У него нет краснеющего от злости лица и хитрых глаз, он не смотрит с презрением или пренебрежением, он не кичится деньгами или положением. Он высокий, широкоплечий и подтянутый, у него красивое лицо, доставшееся сыну, и холодные умные глаза. Но отец Тэхёна всегда при встрече смотрит на чужие руки.
— Добрый вечер, я многое о вас слышал.
Тэхён может позволить себе лишь дважды подряд моргнуть от ярости, поглощающей волной кипятка окатывающей его с ног до головы, но по его лицу ничего нельзя сказать: не умей он обуздывать свои эмоции, не преуспел бы так в своем профиле. Но отец открыто заявляет что следил за ними, следил за Дженни. Говорит об этом, и смотрит на сына — проверяет, не растерял ли навык, не забыл ли того, чему учили.
— Я наблюдал за вами, когда вы играли. Вы, должно быть, учились не в Корее? Ваш английский безупречен.
— Да, я закончила школу в Новой Зеландии, потом жила там несколько лет, — отвечает ровно, без запинки.
— А как же ваши родители? Довольно сложно отпустить своего ребенка — тем более дочь — так далеко.
— Мои родители всегда поддерживали меня — и в этом решении в том числе.
— Они присутствуют на торжестве? Я бы хотел поздороваться с ними. — Легко перехватывает бокал с подноса мимо проходящего официанта, но даже не подносит ко рту.
— К сожалению, нет. Они погибли в автокатастрофе.
— О, мне жаль.
— Ничего, — Дженни улыбается немного грустно, и Тэхён абсолютно не знает как ей помочь. За все детство отец едва ли разговаривал с ним — долгие часы занятий и тренировок занимали практически все его время, иногда родитель приходил и молча наблюдал. Сейчас Тэхёну очень хочется сказать что-то, чтобы защитить Дженни, заставить отца замолчать и прекратить свои расспросы, заставить его развернуться и уйти, в конце концов. К сожалению, способностей к манипулированию он у себя никогда особо не наблюдал, и как общаться с родителем — представление имел весьма смутное. Однако Ким-старший не заметил, или предпочел не заметить настроение сына, и снова задал вопрос:
— Если не секрет, в каких вы отношениях с моим сыном, Дженни?
Девушка опускает глаза чуть ниже лица напротив, на уровень первой пуговицы на выглаженной хрустящей рубашке, и нервно облизывает нижнюю губу. Тэхён чувствует, как пропадает тепло из его руки по мере того, как ладошка удаляется, и он не согласен, поэтому бескомпромиссно выдает:
— Мы встречаемся.
Тэхёну жутко хочется смеяться, очень-очень громко. Если это не сюжет из дорамы, то определенно нечто не менее абсурдное по своей сути и вызывающее у него отвращение. Где-то здесь, возможно даже наблюдает за ними, обещанная ему, как в средних веках невеста, которая явно спит с Чимином, и у них там взаимный лав-хейт. Тут он, Тэхён, богатый наследничек безбедного родителя, представляет ему на роскошном приеме свою девушку-сироту, которая явно чувствует себя неудобно…
— Ох, простите, я не ответила сразу — не знала, хотел ли Тэхён сохранить это в тайне.
Окей, возможно, неудобно она себя и не чувствует. Тэхён замечает, как Дженни решительно переплетает их пальцы, и как делает небольшой шажочек ближе к нему — даже сквозь ткань костюма Тэхён чувствует её прижимающееся к боку тело. У девушки прямая спина и спокойная вежливая улыбка, она вышколено держит лицо и если и чувствует себя неловко, то ни один её жест не выдает этого. От недавнего легкого замешательства не осталось и следа.
— Вы готовы были бы сохранить ваши отношения в тайне, если бы мой сын этого захотел? — на бесстрастном лице Кима-старшего появляется заинтересованно-снисходительное выражение лица. — Разве вам не было бы обидно?
— Нисколько, — легко отвечает Дженни, глядя мужчине прямо в глаза. — У нас у всех есть свои тайны, к чему обиды?
— Возможно, это обозначало бы отсутствие у него серьезных намерений по отношению к вам?
— О, это всего лишь обозначало бы отсутствие у него доверия по отношению к вам.
Чонгук давится шампанским. Сдержанный смех срывается с губ господина Кима, и он наконец делает глоток из своего бокала:
— Вы так смелы, это подкупает, знаете ли. Значит, считаете, он мне доверяет?
— Благодарю, господин Ким. Если вы не разозлились на мою дерзость, позвольте быть честной и в этот раз: мы оба всего лишь не считаем, что что-то, относительно жизни вашего сына, способно скрыться от вас.
Может показаться, что Дженни родилась, и ни на один день своей жизни не покидала этого высшего общества. Она не позволяет себе чрезмерно жаться к Тэхёну, но выдерживает именно то самое расстояние, чтобы показать: этот мужчина — мой. Она не хамит, но и не теряется, выдерживает нейтрально-доброжелательную маску, будто это для неё пустяк. Тэхён уверен — она не раз бывала на таких мероприятиях с родителями, но после этого прошло столько времени и столько всего изменилось в её жизни, что сложно предположить, каким образом она умудрилась сохранить эти навыки.
— А вы, значит, собираетесь…
— Поэтому меня несколько оскорбил ваш вопрос о моих родителях. Разве вы не знали, что я потеряла их совсем недавно?
Дженни по-птичьи склоняет голову к правому плечу, выражение лица едва ли меняется. Вся компания стоит неподвижно, наблюдая за развернувшимся диалогом, и вряд ли кто-то чувствует больше дискомфорта, чем Ким Тэхён. Это он должен был противостоять своему отцу, он должен был заставить его замолчать и уйти, оставить их в покое и прекратить свои унизительные проверки на прочность. Вместо этого он снова ощущает себя зареванным подростком, который из-за слез перед глазами не может различить
живые мишени, по которым его заставляют стрелять. Но стоит отдать должное — Дженни едва не задвигает его за свою узкую спину, явно чувствуя чужое настроение даже через нервно оледеневавшие пальцы.
— Лалиса, вот ты где! Везде ищу тебя… — в тот момент, когда незнакомый Дженни высокий мужчина с густыми усами приближается к ним, все отчетливо слышат громкий хлопок лопнувшего напряжения — все сказанное ранее будто улетучивается в сток и перестает нависать над голосами карающей гильотиной.
— Привет, пап. Ты помнишь Дженни? Она училась со мной в одной школе.
— Конечно, добрый вечер. Признаться, ваша игра всегда впечатляла меня, но сегодня вы явно сумели превратить наш вечер в сказку. — Дождавшись вежливой улыбки от девушки и благодарного поклона, он сразу поворачивается к Киму-старшему и протягивает ему руку в знак приветствия. — Дохван, давно не виделись. Как идут дела?
Мужчины непринужденно и естественно отделяются от более юного кружка, и через несколько минут к ним присоединяются два дамы в вечерних платьях и еще один мужчина.
Тэхён слышит, как облегченно выдыхают Чонгук и Лалиса — они волновались едва ли не сильней, чем он сам. Последняя особенно напряглась, когда появился её отец — отношения с родителем для неё как американские горки. Дженни выглядит спокойной и даже немного отрешенной, но её рука ощущается холодной и слабой, будто у неё нет сил даже на ответное пожатие.
— Мы отойдем, — Тэхён благодарно кивает друзьям и мягко тянет пианистку за собой. Она послушно следует за ним и, будто очнувшись от донимающих мыслей, вскидывает голову.
— Куда?..
— Мы должны будем вернуться, но я хочу наконец рассказать тебе кое-что. Простите? — Тэхён подхватывает под локоть проходящую мимо работницу в строгой униформе, обращая её внимание на себя. — Моей спутнице нехорошо, можем мы воспользоваться балконом на пятом этаже?
— Разумеется, — кивает она, — Я принесу для вас пледы и чаю.
На какой-то крейсерской скорости Тэхён буксирует девушку через холл, мимо большой сияющей ёлки, прямо к лифтам, но вдруг замирает, и болтающаяся на прицепчике Дженни чуть не въезжает носом в напряженную спину.
— То обещание про прощение ещё в силе?
Дождавшись недоуменного, но уверенного кивка, Тэхён возобновляет движение и ведет Дженни к лифту, где, приложив пластиковую карточку к выпуклому корпусу системы безопасности, нажимает кнопку пятого этажа. Уже в лифте, как только за ними закрывается дверь, Дженни порывисто прижимается к со спины — так легко ощутить её сбившееся дыхание, но она позволяет. Позволяет понять, насколько она слаба перед этим обществом и его отцом, просит поддержки и защиты.
— Прости меня, — шепчет Тэхён, аккуратно разворачиваясь в её руках и скрывая в ответных объятьях. Сейчас, в одной только тонкой водолазке она кажется еще меньше и беззащитней, чем в своих обыкновенных свитерах и толстовках. Совсем малышка. — Я такой слабак.
Дженни не отвечает, только тяжело вздыхает, и сильнее давит на лопатки, пытаясь уничтожить любые миллиметры, которые только могли возникнуть между ними. Жмется, как маленький ребенок, маленькое храброе дитя, что с блестящими глазами стояла перед жестокими дворовыми мальчишками, не позволяя им обижать беззащитного щенка. Самой страшно и боязно, очень хочется, чтобы кто-то из взрослых проходи мимо и обязательно заметил, пришел на помощь, разогнал мальчишек. И сбежать хочется, заскочить домой и хлопнуть дверью, будто позади монстры наступают на пятки, но тогда щенка мальчишки затюкают, будут смеяться и таскать за хвост и уши. Маленькая, храбрая девочка. Тэхён невольно думает, какой она была в детстве? Кто из двух сестер был заводилой, а кто спокойно ковырялся в песочнице?
Лифт негромко звенит, извещая их о прибытии. Дженни тут же отстраняется, будто позволила себе слабость, и ободряюще улыбается. Все еще молчит. Глаза не прячет и взгляда не уводит, но молчит, когда они покидают лифт, и тогда, когда Тэхён открывает перед ней дверь на небольшую веранду с с круглым стеклянным столиком, двумя креслами и диванчиком. В одном из кресел уже сложены аккуратными квадратиками несколько пледов, но буквально следом за ними входит девушка, и кладет на столик еще два. Говорит, что скоро им принесут чай, и спрашивает, не желают ли они еще чего-нибудь. Тэхён благодарит её и качает головой, ждет, пока закроется за ней стеклянная дверь, и поворачивается к пианистке. Та уже взяла один из пледов, и завернулась в него, словно в кокон — на дворе декабрь, водолазка и брюки не особо и греют. Тэхён мнется несколько, дожидается, когда женщина, которую он перехватил в коридоре, занесет им поднос с двумя чашками и чайником, и только тогда садится рядом. Ему нужно собраться с мыслями и будет лучше, если никто случайно не прервет его — тогда он вряд ли найдет силы продолжить.
— Не думал, что снова смогу заговорить об этом с кем-то, — бормочет он, вручая Дженни изящную чашку, и затем наполняя свою. Дженни все также молча не сводит с него глаз, перехватывает Тэхёна за нервным заламыванием пальцев, и строго смотрит на него:
— Тэхён.
С каким отчаянием он поднимает расширенные перепуганные глаза — снова нужно открыться и рассказать, снова нужно окунаться в то, отчего так страшно и веет затягивающей темнотой. Но ведь он уже делал это однажды, сейчас ведь не будет так плохо? Сейчас ведь будет легче? Ведь сейчас слушает тот единственный человек, которому действительно важно.
— Ты не слабак. — Качает головой Дженни, смотрит так упрямо, будто готовиться доказывать это, как какую-то теорему. — Тебе страшно — это нормально. — Она запутывает потеплевшие от кружи пальцы в волосы и мягко поглаживает затылок. Тэхён может чувствовать запах её шампуня — так близко она находится. Такая теплая и своя, ласковая и нежная, только с ним. Набрасывает на них двоих свой плед, и придвигается еще ближе, чтобы поделиться своим теплом. Готова отдать все — бери, мне не жалко, ты только не мерзни.
Они оба укутываются в один плед, сверху накидывают еще один. Дженни скидывает туфли и подтягивает к груди коленки — комкуется, умащивается, возится пару минут, прежде чем замирает, прижавшись к чужому тёплому боку. Тэхён не удерживается и накрывает её ноги третьим пледом, подтыкая его со всех сторон, как заботливая наседка. Берет руку. Сжимает. Вздыхает.
— Я убивал.
Ба-а-ам.
Что?
Бух, трах, шмяк, хлоп.
Кажется, с таким звуком внутри у Тэхёна все обрывается, разламывается, как при землетрясении в семь баллов, и рушиться к хренам.
Ладонь, созданная для фортепьяно, судорожно сжимается в мгновенном порыве естественной человеческой реакции, и так и замирает с чужой, мужской, большой и теплой, и они как две проекции своих хозяев — хрупкая малышка-пианистка, со всех сторон укутанная большим и сильным Ким Тэхёном, который…
— Людей.
Зачем-то уточняет, будто предыдущее утверждение допускает что-то другое. Ладонь в его руке больше не дергается и никаких поползновений не совершает, хотя Тэхён был готов, положа руку на сердце, он отвратительно честно был готов выдержать перепуганный взгляд, выдернутую из его хватки ладонь, как она отшатнется, встанет, как в глазах застынут слезы и
не подходи. Как спросит
за что
почему
как ты мог
Как спрашивал он сам себя изо дня в день.
— Как так вышло?
Тэхён, похолодев, чувствует, как ладошка выскальзывает, мягко, но настойчиво, сначала упивается большим пальцем, затем поднимается ползет наверх. Когда он закрывает глаза и не сдерживает обреченного вздоха, чужие пальцы проскальзывают между его, переплетаясь, и ободряюще сжимают — я здесь, я рядом, тебе нечего бояться.
— Сначала это был пластиковый лук и мишени на дереве. У меня получалось, мама радовалась, отец молчал, но одобряющие так молчал, — понимаешь? — я был счастлив уже этому. Ходил, хвастался всем, пулял стелами с присосками с охранников… Потом каждый месяц стал приходить врач и проверять мои глаза — я никогда не жаловался на зрение, но он продолжал приходить, выписывал витамины, но они были вкусные, желейные, детские, грех возмущаться. Меня никогда не баловали, мать убивалась по отцу, отец — по делам семьи, я — сам по себе. Потом отец подарил мне пистолет, привёз в какие-то подвалы. Там были люди. Потом я понял, что это предатели, которых он поймал. И он сказал: «Стреляй». У меня случилась паническая атака, и меня увезли оттуда. Через месяц отец снова привез меня туда и сказал, что если я не выстрелю, то он привяжет меня рядом с ними, и сам уж не промахнется. Не помню точно, сколько мне тогда было лет. Тогда казалось, что я уже так стар, хотя худшее было впереди. Все познается в сравнении, да?
Я стрелял в них. Раз за разом, я учился стрелять мимо людей — сказано было только выстрелить, никто не уточнял, как я должен был это делать. Не всегда получалось — я попадал, они кричали и умирали. Но чем больше из них оставались с царапинами от прошедшей по касательной — тем сильней гордился отец. Это какой-то безумие, но он действительно гордился мной тогда. Говорил, что мое упрямство приведет меня к трону. Какому, нахрен, трону? Все, чего мне хотелось — это обратно мой пластмассовый лук и желейные витаминки. Хотя потом до меня доперло, что он просто заботился о моем зрении как о ценном стрелковом ресурсе — до сих пор не могу есть мармеладных мишек. Кормили, как свинью на убой. Только наоборот. Пиздец, ирония.
Когда я
привык и перестал воспринимать прогулки до подвалов и обратно чем-то ужасным, отец решил что я созрел, и перевел меня в снайперскую команду. Мне тогда действительно уже было плевать, кого и как убивать, я не разглядывал их лиц и не слышал мольбы, я стрелял мимо из вредности, а не потому, что не хотел убивать. Бывало, меня избивали за это, но я был подростком, юношеский максимализм, добавить кривую психику, щепотку природной упёртости, смешать, но не взбалтывать. Отец понял, что в подвалах от меня ничего не добиться, изначальный энтузиазм по поводу моего характера сдулся, когда стало понятно, что хваленые качества работают против него самого. Перевёл меня в команду снайперов, условия просты: если я не снимаю жертву, они снимают всех вокруг неё. Мне было плевать, но там были и их дети, жены, прохожие, я не мог позволить… Так забавно, когда в фильмах наследники мафиози клевые такие ходят, в рубашках в цветочек, по клубам тусуются, переговоры тащат.
Чимин — мой двоюродный брат, наши отцы близки, доверяют, мне кажется, только друг другу, поэтому мы все детство были вместе. Всегда все знали, что если со мной что-то случится, то Чимин займет мое место, потому что ближе него и его семьи у моего отца никого не было. Не знаю, как обстоят дела сейчас, но судя по тому, как интенсивно Чимин излучает ненависть и желание подохнуть в муках — ничего не изменилось. Ему это никогда не было интересно, он с детства отличался способностью читать людей, ему позволяли заниматься этим. Он старше меня на два года, пока я мазал сопли, он выучился на психиатра, и даже снова поступил. Вы сейчас учитесь в одном университете, насколько я знаю. Представляю, как он бесится из-за того, что приходится строить из себя преемничка. Так что его ненависть ко мне вполне оправдана. Я ведь знал, что то, от чего я сбегал, придется тащить на себе Чимину. Дерьмовый из меня вышел друг, да?
Собственно, удрал я, когда чуть не забил парня до смерти. У меня уже ехала крыша от требований отца и семьи, я все чаще отрубался на крыше прямо с винтовкой под кайфом — меня вытаскивали страхующие, дважды я чуть не попадался. Это странно наверное — окончательно свихнуться от того, что избил кого-то, но я никогда раньше не находился так близко к своим жертвам. В подвалах — я даже лица их не различал, они все связанные сидели далеко, иногда даже их криков слышно не было. Особенно когда меня тренировали, их отсаживали все дальше, чтобы я тренировал зрение и меткость. Когда меня
повысили до снайпера, стало еще проще. Но в тот раз… Не знаю, как объяснить, чтобы ты поняла. Его кровь стягивалась у меня на руках, высыхала так быстро, что у меня пальцы деревенели. Он смотрел на меня такими глазами… Этот парень — единственный, кто мне до сих пор снится. Я контролирую всю его жизнь — чтобы родителям хватало денег, чтобы на работе начальник не гандонил, чтобы девушка, с которой встречается, была хорошей, чтобы случайно не сбил велосипедист, чтобы… в клубе до него не доебался кто-то, вроде меня. Я нанял людей, которые наблюдают и контролируют всю его жизнь, но он все равно иногда снится мне, и потом я просыпаюсь с ощущением его крови на руках и лице. Он ведь…
— Прекрати оправдываться передо мной, — Тэхён так резко поворачивает голову, что едва не сталкивается с девушкой носами, так близко она находится. Он судорожно ищет на её лицо осуждение или злость, но она выглядит спокойной. — Если ты чувствуешь вину, значит ты делал что-то не так. Если ты считаешь себя виноватым, значит у тебя есть совесть. Если ты пытаешься это исправить — значит, ты хороший человек. Не оправдывай себя передо мной, если ты не хочешь делать этого перед собой. Никто не заслуживает твоих оправданий, Тэхён. И я уже говорила тебе — я никогда не стану осуждать. Только не тебя. Я вообще не заслуживаю права осуждать кого-либо.
Последние слова она выдыхает почти шепотом, притягивая свободной рукой тэхёново лицо на подбородок к себе. Гладит пальцами щеку, повторяет тот же путь кончиком носа, упирается лбом в его лоб. Полные губы раскрываются, обдавая Тэ горячим дыханием и откровением последних фраз, чтобы затем практически целомудренно сомкнуться на его нижней губе. Ни один из них не закрывает глаз, они замирают на несколько долгих секунд, дрейфуя в зрачках напротив, прежде чем парень грубовато сгребает лицо пианистки в свои ладони, которая тут же безропотно раскрывает рот, пропуская ищущий язык, моментально сплетающийся с её собственным, оглаживающим нёбо и ровный ряд зубов. Кто говорит, что с закрытыми глазами ощущения от поцелуя сильнее — просто никогда не целовались с открытыми. Дженни на несколько мгновений кажется, что мелькающие со скоростью света картинки в чужих зрачках напротив не то сведут её с ума, не то затянет внутрь, туда, где немое кино, духовые оркестры, сходит с ума Бетховен, зарождаются галактики, умирает Жизель, появляются титры и гаснет солнце. Она тихонько хнычет от напора, но ни один из них не опускает век, вцепившись друг в друга глазами, не желая терять извращенного контакта. Когда с оглушающим в вечерней тишине звуком разъединяются губы и протягивается тонкая ниточка слюны, оба продолжают рассматривать собственное отражение в зрачках напротив. Тэхён облизывается первыми и порывисто тянется припухшими губами к мягкое щеке, выцеловывает дорожку к уху, украшенному металлическими шариками и застежками, ни один не оставляет без внимания, пока Дженни неуклюже заползает на колени, как разбуженная рано утром кошка. У Тэхёна перехватывает дыхание, когда она трогательно склоняет голову к уху, открывая белый участок кожи над горлышком черной водолазки и пахнущее апельсиновым маслом место за маленьким ушком. Длинные пальцы судорожно вцепляются в широкие плечи, когда Тэ размашисто лижет участок между челюстью и шеей, после путаются в волосах, безвозвратно портя прическу. Тяжелое дыхание порохом оседает на открытых участках кожи и стыдливо сменяется приглушенным жалобным стоном, Тэхён опускает ладони на женские бедра, с силой сжимая их и вжимая обладательницу в себя. С пиджаке жарко, в штанах тесно, вьющиеся на загривке волосы принимают вид абсолютного беспорядка, покорно принимая вмешательство настойчивых пальцев.
На несколько мгновений Дженни отстраняется, впиваясь помутневшим горящим взглядом в тэхёново лицо, обводит кончиками пальцев контуры полных губ, под нижним веком, широкие густые брови и замирают на висках, крепко ухватываясь ладонями за щеки.
— Ужасно хочу тебя, — срывающимся шепотом сообщает она; то, что это плохая идея, предусматривает интонация её голоса; то, что ей плевать, предусматривает одуревающая решимость, застывшая на лице. Тэхён не сдерживает усмешки — испортил пианистку, как пить дать. Он уже тянется с чужим припухшим от поцелуев губам, вспоминает, как дойти до номера, который брат Лалисы любезно выделил специально для него ещё… звонит телефон. Тэ не отказывает своему порыву смачно выругаться.
— Алло! — рявкает он в трубку, окидывая хихикающую Дженни многообещающим взглядом.
— Ты где шляешься? — шипит в трубку Чимин, совсем не подозревая о том, как провокационно заползают тонкие пальчики в узкие промежутки между рубашечными пуговками, самыми кончиками оглаживая напрягшийся живот.
Ведьма.
— Я что, бегать должен за тобой? Это кому вообще… Тебя там что, ебут? — Тэхён чуть не выпускает телефон из рук от такой формулировки, пока Дженни, все это время находящаяся так близко к нему, что услышать Пака не составляло никакого труда, путается в слоях пледов и сваливается с тэхёновых колен в приступе оглушающего смеха. Тот ошарашенно смотрит на экран телефона, будто не может поверить в то, что услышал, и мстительно щипает вздернутую кверху попу.
— С чего ты взял?
— Пыхтишь, как антилопа на убой, охренеть как трудно догадаться, — плюется ядом Чимин и самодовольно хмыкает в динамик. — Откладывай потрахушки, это срочно.
— Насколько? — нетерпеливо переспрашивает Тэхён. Пак запросто мог поиздеваться и согнать Тэхёна без причины — от него никогда не узнаешь, что правда, а что нет, пока он сам этого не захочет. Но надеяться никто не запрещал.
— Я вот понять пытаюсь, ты всегда меня так бесил, или это свободная жизнь так развращает людей? Дуй вниз, если тебе еще интересен персонаж из трех букв. И это не хуй, Ким Тэхён, я серьезно.
Дженни все еще хохочет, но Тэхён слышит, как сквозь стену. Может, две стены и слой воды. Далеко-далеко, как будто только эхо доносится, как будто он резко оказался на дне океана. Прямо как Спанч-боб, мелькает в голове рандомная мысль, и тут же уносится.
Пианистка не сразу улавливает сменившуюся температуру атмосферы, пока забавно барахтается пледовом коконе. У Тэхёна один план в голове сменяется другим, зубы вцепляются в нижнюю губу, ноготь принимается скрести хрящик правого уха, как он делает всегда, когда сосредоточен сверх меры.
— Помоги мне вывести её отсюда.
Дженни непонимающе поднимает голову, прекращая смеяться. Она наконец-то замечает напряженно сведенные к переносице брови и сжатые в тонкую полоску губы. Из разномастных глаз исчезает знакомый блеск, они наполняются чем-то чужим и жестким, будто кто-то заливает там все бетоном, цементирует каждую эмоцию и напоследок поворачивает ключ в тяжелом замке. Дженни не признается даже себе, но оно пугает.
Тысяча вопросов роится в голове, сотни формулировок сталкиваются, как атомы в бройлерском движении, и девушка так и не успевает выбрать правильную, прежде чем Тэхён наклоняется к ней, чужая рука ложится на шею, а темнота поглощает сознание.
