тебя имели группами, тебя имели пачками, тебя имели в рот, в щель между ребер и зубов, в зад и в кровящие уши. тебя имели
никто не нормален. нормальные сосут. в психдиспансеры закрывают за то, что ты убил кого-то; за то, что съел соседскую кошку сырой; за то, что поговорил сам с собой. в узкие же коридоры министерств и белого дома - за то, что ты изнасиловал троих, а твои люди с пушками в руках приказали этим шалавам молчать; за то, что производил некачественные лекарства, подешевле, а дети подыхали от рака; за то, что желчно не терпишь черных и считаешь женщин безмозглыми вагинами. за хорошие поступки вы получите на три дня меньше концлагерей и, возможно, вам засунут член в вашу изнывающую глотку. это максимум. не стоит гнушаться грехов. грехами стоит жить. поэтому я за процветание преступности, неупорядоченных половых связей, абортов, гомосексуальности и употребления разнообразных веществ. я за войны, за истребление черных, за геноцид белых, за претеснение женщин и уничтожение мужчин как личностей, за насилие над детьми, за детскую порнографию, за рабство и колонизацию. я за танцы на краю вулкана, я за крепкий член убийцы внутри невинной девочки лет пяти. мне осталось лишь подавить истошный крик, что вырывается из моего горла. я нацист, который ходит с венком из ромашек на фуражке политического руководителя нсдап. я очень долго плакал, а потом стал злым. или как там у Булгакова. но разве это имеет значение, когда вы пялитесь в бесцветную стену. часами, днями. неделями. сигареты давно кончились, таблетки выпиты - ими и питаюсь, воздух сперт запахом собственной рвоты. вы бы и рады блевать, но блевать-то нечем. я просидел так, кажется, сутки, может двое. однажды мне сказали, что в мире так или иначе существует вселенская справедливость. что ж, это оказалось ложью. твой бумажный кораблик уничтожат крупные капли дождя, и богу абсолютно насрать на то, что ты мал и хрупок, на то, что ты клеил этот корабль четыре херовых дня. я раскромсал свое бедро острым ножом, мечтая изъять оттуда ноющие пульсирующие вены. не получилось. я видел россыпь звезд на потолке, казалось, медленно покидая этот мир. и мне было жаль, жаль умирать, пропадать пустым местом, не оставляя после себя ничерта полезного, и даже каких-либо воспоминаний не оставляя. скрип кровати под натиском лишнего веса отдавался гулкими противными звуками в ушах, будто я находился за десяток миль от этого гама. в итоге я не умер, а лишь проблевался малым колличеством желчи и сукровицы. а потом заметил его. худое тело напоминало гору переломанных и раздробленных костей, свернутое в тугой клубок. невыносимый запах спирта или аммиака и какой-то травки мешался с ароматом пота и кислой спермы. я сразу узнал его. Фрэнки. он беззвучно рыдал, цепляясь за края моей кофты дрожащими пальцами и острыми зубами, подавляя животные всхлипы. широкие джинсы были приспущены, в сумраке я заметил две кровотощащие неглубокие раны чуть ниже поясницы, будто кожу сдирали арматурой или тупым ножом имели желание снять скальп. лица его я не видел. мы застыли так на долгое время. я успел провалиться в наркотическую кому, но резкий оглушающий шепот, будто шепот безумца наполнил мою голову: - они изнасиловали меня, Джерард. жестоко трахнули впятером, понимаешь? - с каждым словом громкость голоса нарастала, приобретая сиплый насмешливый холодный оттенок, пробирающий до костей и выворачивающий суставы, - один нагнул меня, сдирая своими лапами с меня одежду, второй держал, пытаясь засунуть свой блядский язык в мое горло, третий тыкал членом мне в ебало, а четвертый и пятый просто, блять, разом вставили мне по самые гланды, - голос мальчика сорвался, становясь хриплым криком и затухая на самой высокой ноте. - и что, они порвали тебя? Фрэнки поднял на меня свои бездонные огромные глаза, полные жгучей боли. - они сломали мне руку, избили арматурой, спустили на мозги и залили задницу кислотой, но все, конечно же, просто прекрасно. тебе плевать, мне плевать. это, черт возьми, так смешно. хули ты не смеешься? хули ты, блять, сам не имеешь таких как я где-нибудь в подворотнях? ты тухлое дерьмо, Джерард Уэй. пустое место, - парень не сделал ни одной паузы в своей длинной тираде, порываясь встать и пойти вон, подальше от меня, прочь от пустого места. - почему мне должно быть не насрать на говно вроде тебя, Фрэнки? - я остановил его, а мальчонка даже не пытался сопротивляться. - я не знаю. я засмеялся. впервые за долгое время искренне и громко, но затем, отчего-то, тихо заплакал. а пока соленые слезы прожигали мои щеки, я обнимал сухое хлипкое тело, что смеялось вместе со мной, затихая временами от боли. я все еще созерцал созвездия на потолке, а тени в сумраке мне представлялись моими мечтами. я видел себя счастливого, не в фуражке гестапо, без клейма внутри грудной клетки, без серийного номера на руке, набитого ржавой иглой, без блевотины на собственной одежде и без гноящихся язв на языке. а вместо серых стен - картины, полные кричащей яркости, вместо опиумной трубки - тонкие кисти, вместо холодной сырости подвала - теплота настоящего солнца, что выжигает глаза, вместо губительного прозрения - капля слепоты, которая дает вам силы на каждодневные тупые улыбки, банальные операции и сдерживаться от того, чтобы не содрать с себя кожу прямо сейчас. я протягивал руки к своим грезам, а они выдирали и ломали мне пальцы, оставляя воспаленные обрубки. - с тобой или без тебя, я сделаю это. через неделю, в день весны, на центральной улице, - хрипло выдает Фрэнки, кажется, не дышит. ему бы дожить до этого херового праздник, замечаю я про себя и криво усмехаюсь. я не пойду на это. я трус. я шакал. я пустое место. стрелять в толпу все равно что стрелять в толпу - не попасть не удастся. я уже явственно видел, как мостовую орошает свежая теплая кровь, а всеобщая паника отупляет людей, превращая в скот на убой. их глаза открыты, но они нихрена не видят, их руки и ноги в порядке, но они не способны ступить и шагу, их глотки минуту назад орали песни, схожие с ультразвуком, но они молчат, как тупорылые свиньи. жалкая картинка. мне действительно жаль, что моего Фрэнки повяжут секунд через пятьдесят, если этот резвый сукин сын не пустит себе пулю в лоб мнгновением раньше. - я проведу эту неделю с тобой. не знаю, кто из нас произнес эту фразу, но она стала для меня топором промеж глаз. мальчонка был мне противен, таким и остается, но я преклонялся перед его смелостью и ослепляющим желанием мести. он был достаточно умен, чтобы понять своими куриными мозгами, что это акция самосожжения ни черта не докажет миру, но Фрэнки был одержим, совершенный псих. а я лишь думал, насколько это будет красиво, элегантно и утонченно, насколько чужой страх будет пьянить и будоражить истерзанное сознание. вы мстите, не чтобы отомстить. вы мстите, чтобы удовлетворить собственную бездушность и невежественную подлость. вы мстите, чтобы не найти себя через какое-то время в психиатрии, ведь ваш мозг - довольно слабый аппарат, посему и не в силах выдержать все ваши извращенность и натиск животных инстинктов. вы зверь, сменивший шерсть на нагую плоть, но вот сердце под вашими ребрами до сих пор собачье, сердце псины, в самом дурном смысле этих слов.мы будем снова любить, и снова смеяться. и мы будем снова плакать и танцевать. и это будет так прекрасно. так прекрасно, что я не смог вообразить. все мы мертвы сейчас, потому что те ублюдки стреляли в наши спины в упор.