ты выбираешь жизнь, стоя на подоконнике.
посмотрите на себя. отвратительно.
мне кажется, в мои пять лет я уже знал, что весь род человеческий - сплошное разочарование. обыкновенная гниль.
в свои семь я осознал, что меня тошнит от ласковых прикосновений матери, когда та улыбалась и сладко заискивала передо мной, а секундой позже уже замахивалась тяжелой холодной рукой с длинными тупыми ногтями.
в свои десять я перестал разговаривать с кем-либо на месяц. детское треклятое сердце предательски сжималось, когда мои друзья, которые швырялись в меня камнями после школы, попадая по пухлому лицу и разбивая его в кровь, уходили без меня на обед или на перемены, а я продолжал слушать их любимые песни и следить за их интересами. вдруг я понадоблюсь, вдруг стану нужным.
ну и уебком я был, признаю.
в свои пятнадцать я лежал на полу, плотно смыкая веки и раздирая пальцами ладони в кровь, дабы притушить желание вонзить нож в спины своим родителям.
раздражали меня, сукины дети, желчные токсичные свиньи, что еще сказать.
в свои семнадцать я орал на всю улицу о том, что мечтаю, чтобы все живущие на планете представители людского вида сдохли к чертям собачьим от некроза их раскисших мозгов.
в свои двадцать я так и остался уебком, опустошенным потухшим и сумасшедшим. настоящий пассивно-агрессивный ублюдок. диссоциативный мерзкий потенцеально бессмысленный гений. токсичная дрянь.
и все же я восхищаюсь собой.
- а ты восхищаешься мной, Фрэнки?
я смеюсь. смеюсь так громко, так самозабвенно, что закладывает уши. третья самокрутка вышибает мне мозги. я бьюсь головой о стену, истерично, конвульсивно. я мечтаю проломить себе череп. я мечтаю сдохнуть от того, что мое серое разжиженное вещество вытекло через ноздри и глаза, через ротовую полость и ушные проходы.
моя черепная коробка вот-вот расколится на мелкие кусочки, но чувство небывалой эйфории, размешенно с ощущением подступающей паники, не дает прекратить мне смеяться. это не является страхом умереть без улыбки на лице, это опасение быть живым.
сладковатый дым жжет воспаленные эрозии на моем языке. гниющие зубы в скором времени размолют его в труху.
- я восхищаюсь тобой, - ответом мне звучит фраза из уст обкурившегося придурка. я бью его по лицу. он лишь тупо смотрит на меня онемевшим взглядом.
вшивая псина. не терплю.
Фрэнки улыбается раздробленной челюстью, пока его скула синеет в мгновение ока, делает глубокую затяжку.
глаза закатываются и закрываются.
вам плохо, вам так чертовски дерьмово, что я готов поднять бокал за процветание раковых опухолей в ваших головах, за метастазы, за всю ту дрянь, что редкостным паразитом выгрызает вашу сущность.
иногда постоянно мне кажется, что мир застыл под веществами. накаченный морфином, он катится вниз. напоенный гнилью, он не желает развиваться.
вы можете надеяться на кратковременную стабильность, но что вы собираетесь делать затем?
человечество неподражаемо в своих стремлениях узреть то, чего нет. искусственные воздушные замки поглотили вас целиком и полностью.
каждый день - прославление ультранасилия, вместе с тем - подавление воли к самозащите, самовнушение, что она ни к чему.
не эволюция наше спасение, наше спасение - вымирание.
но самое забавное и вместе с тем сбивающее с толку, что общество в бешеном восторге от того, что больно проказой и продолжает тухнуть день за днем. мы кормимся с рук бога своей же рвотой, свежим дерьмом и горами шлака, называя это благодатью.
вы дорожите лишь собственной жизнь - не жизнью как единицей мироздания. чужую же вы готовы отдать даром, еще и доплатить.
я люблю лицемерие, как основной двигатель вырождения человека честного, человека как вида.
хомо сапиенс захоронен там, где впервые изобрели оружие и продали его за деньги.
однако я все еще за атомные электростанции, ядерные заряды, боеголовки, миллиардные армии и войны.
то, чему уже нельзя помочь, можно только уничтожить.
- Фрэнки, - надломанным голосом слишком слащаво тяну я, - а давай поиграем?
я затеял игру. я затеял играть по правилам саморазрушения. собственный геноцид - это то, в чем вы так долго нуждались. конечная цель жизни ни разу не миллионы на счетах, конечная цель - смерть.
я подхожу к все такому же серому столу, кристально чистому, выскабленному, как чрево неудавшейся матери, с одним единственным ящиком, с одним единственным предметом в нем. все свои рукописи, каракули я давно отнес на помойку и придал огню. перед сожжением я не
смог разобрать ни одного слова, ни одной буквы, будто тексты были сложены на древнетибетском, но дурацкая правда в том, что, когда мне казалось, исторгаю шедевры, я лишь черкал палочки по затертым листам в клетку. просто гребаные ровные линии, вразрез шедшие с линовкой бумаги. будто ребенок учился писать, но я разучивался мыслить, думать и анализировать. больше того, я вкладывал в эту писанину всего себя, теперь я бестолков и пуст, не осталось ничего, что можно было бы выразить по средствам жизни, и навыков выражать не осталось.
я достал из ящика револьвер двухмиллиметрового калибра. сталь приятно жгла воспаленную горящую кожу ладони.
я улыбаюсь.
- мы просто выстрелим.
под кроватью, среди пыли и грязи, среди шприцов и пустых пачек, нашлась коробка патронов.
я сажусь на дурно пахнущую постель, в глазах милого мальчика читается животный страх, вместе с тем чистое безразличие.
я вставляю в барабан один из шести зарядов, Фрэнки не сдерживает немых слез, но его взгляд горит нетерпением, будто одержимый сумасшедший смотрит на свою жертву.
сами вы своя главная жертва.
я приставляю дуло к своему виску. я поглядываю на парня напротив исподлобья, сквозь слипшиеся черные пряди. я облизываю горьковато сладкие алые губы. я сильнее давлю на оружие, чтобы вперить холодную сталь в свою буйную голову до саднящей боли.
Фрэнки страшно. Фрэнки боится. уже не сдерживаясь, беззвучно рыдает, не моргая пялится в мои глаза. его руки с недокуренным зловонным косяком дрожат, замершие на пол пути ко рту. рваное дыхание лейт-мотивом сопровождает звенящую тишину. я слышу, как замедляется его сердце, как почти неслышно хрустят его незажившие ребра, как с запястья капает редкими каплями кровь, как дым струится вверх и с громким глухим ударом соприкасается с потолком.
я спускаю предохранитель.
я слышу пустой слабый щелчок, свой разочарованный незаметных вздох и облегченный злой всхлип Фрэнки.
я вижу его некроз ржавой челюсти, как истертые суставы скрипят. его рот приоткрыт в бесцветном крике. слезы текут по острым чертам лица, солью разъедая кожу. красные белки глаз с раздраженными алыми сосудами и бронзовыми провалами посередине хаотично дергаются меж синеющих век с густыми ресницами, испачканными в белесом налете и засохшем гное.
я забираю из онемевшей руки тлеющую сигарету.
глубокая затяжка. слезящиеся глаза. жжение в горле.
я тушу косяк о кончик языка, ощущая, как ядовитая боль проносится по моим нервам, будто пуля ввинчивается в мозг крайне медленно, словно издеваясь.
блестящая, местами покоцанная сталь ложится в тонкую исцарапанную руку Фрэнки, которого охватила безудержная паника, и он остервенело мотает своей головкой на тонкой шейке.
- стреляй, малыш, - приторно шепчу в его немытое ушко, прикусывая кислую кожу.
головка мальчика перестает болтаться, а на лице расцветает ядовитая улыбка во все тридцать.
он открывает свой чудесный ротик, на что я смотрю не без мазохистского отвращения. дуло оказывается в его растраханной глотке, не вызывает рвотных позывов.
Фрэнки привык.
мальчонка жмет на курок.
я резко отворачиваюсь, ожидая, что кровь брызнет мне в глаза. или ожидаю не этого. может мне просто до помутнения боязно, может я просто слабак.
пустой щелчок впивается в мой слух, затем я слышу разгорающееся всхлипы, приходящие в прежнюю силу. опешившие глаза подобно острым кинжалам выкалывают мои. казалось, бронза в них расплавилась и сейчас стекает бесконечным потоком, оставляя ожоги на тонкой коже, увитой изнутри капиллярами, под глазами.
Фрэнки хочет вздохнуть, но он не может. не получается.
я бью его по щекам, шепотом произнося безразличные нелепости больше сам для себя. не то чтобы мне не плевать, но желания, чтобы этот тип сдох на моей постели от приступа удушья, у меня нет.
приемлема лишь смерть от дула в глотке.
в итоге я замахиваюсь и со всей дури даю Фрэнки по скуле, чувствуя ноющую боль в костях.
мальчик ложится на кровать, хрипло принимая в себя воздух, выжимая из глаз последние слезы. он старается быть тише. он старается не раздражать меня.
он ненавидит меня. хороший мальчик.
меня передергивает. я бегом поднимаюсь по бетонной лестнице, на ходу натягивая кожаную куртку, судорожно ища пачку сигарет по карманам, а нахожу лишь пару вырезанных статей из газет и осколок зеркала.
я подобрал его в одном заброшенном здании после выхода из клиники. я праздновал свое освобождение тем, что нашел старое треснутое зеркало в одном из притонов в пригороде и долго смотрел на уродливый шов на шее, перетянутый черными нитями, сочившийся ржавчиной.
и это один из пародоксов этого мира. плохое происходит. каждую секунду, каждую минуту, каждый день, каждую неделю, каждый год, каждое десятилетие. плохое происходит. здесь, там, в том квартале, в той стране, на той улице, в другой вселенной. вы клятвенно заверяете окружающих, что вынесете пользу из этого, но пойдете дальше с высоко поднятыми головами. но все, что вы делаете, так это перемалываете внутри себя все произошедшее дерьмо и не только не учитесь на ошибках, вы их прославляете и создаете из них объект для новых страданий.
потому что каждый из вас великомученик. потому что каждому из вас комфортно в том аду, который он создал собственноручно.
мне комфортно передергивать на свои шрам на шее, на рубцы на руках и голове. на свои швы и безобразные раны в душе.
я добрел до ближайшего маркета, что светился лишь одной мигающей буквой "м", все остальные были мертвы своей неоновой быстрой смертью.
помещение встретило меня горьким тухлым электрическим запахом хлорки. что интересно, здесь были панорамные окна, чистые, на удивление. я застыл перед ними, наблюдая по истине розовый закат, будто кто-то пролил на небеса невесомую акварель и рассыпал горстки блестящего кокаина на это коралловое безобразие. в серости и бесцветии полок, покрытых пылью и паутиной, выделялся только закат.
в этом-то и вся проблема, в этой жизни вы можете похвастаться лишь блеклым алым небом из окна дешевого маркета да сломаным револьвером калибром в два миллиметра.
кассир походил на скелета, обтянутого все той же бледной серо-зеленой кожей. из сигарет у них были только камел, а кола лишь вишневая дрянь с заменителем сахара и кучей витаминов. тогда я подумал, что эта ягодная херня убьет меня быстрее, чем героин.
я возвращался в свой подвал, гонимый ветром и невыносимо сильным травяным запахом. небеса полнились седыми облаками и багровели, градиентирую в темно-фиолетовое с кляксами синего месива.
дни перерастают в ночи, нам становится холоднее.
Фрэнки все еще не двигался. ровное дыхание нарушало безупречную мертвенную тишину подвала, затянутого легкой сладковатой дымкой.
я завалился рядом с тощим тельцем, протягивая ему холодную банку вишневой колы, от упоминания которой мои кишки сворачивались в трубочку.
- ты урод, Джерард, - безразлично сказал мальчонка, заключая жесть в объятия и так холодных рук, - ты принес сигареты?
- камел, Фрэнки, ничего больше, - в тон парню ответил я, закуривая.
он отнял сигарету от моего рта, но затягиваться не стал, лишь вобрал терпкий дым в себя.
- я выпью твою колу, - меня это разозлило. да какого черта он вообще со мной разговаривает, какого черта вообще происходит.
мой показушный мальчик смеется.
- делай, блять, что хочешь, - отвечаю я, кидая банку в его довольное личико, которое улыбается так по-детски, так по-настоящему.
Фрэнки льнет ко мне, помещая головку на моей еле живой груди. я пихаю его острым локтем под изломанные ребра, в колотую рану, которую недавно сам степлерил. он стонет от боли, неслышно, на выдохе. но отстраняться и не думает.
- иди нахуй, - скалюсь я, - черт с этим дерьмом.
и вы никогда не поймете, что вы вид слабый. вы никогда не поймете, что хуже ядерных догм и ядерных бомб только человеческое тепло, а хуже человечности нет в целом мире. зачем вам цепь, если вас можно лишь потрепать по волосам и лишь открыть рот для ласкового словца, даже сказанного с явным сарказмом. пока вас любят - вы не опасны. пока вы чувствуете себя значимым - вы безвольная дрянь. вы нелицо. вы никто, пока костлявая рука лелеет ваше самолюбие.
я гладил голову Фрэнки и думал, насколько громок будет хруст, если я случайно сверну ему шею.
прыгай, черт тебя дери.
