Thúrë … palë … vinëo ninya, Nar ve …peva mí… Éli li…n lírë
Мелодия дрожала, срывалась — то ли от волнения исполнителя, то ли от того, что воспоминания стерлись. Однако не узнать ее было нельзя. Преисполненная тоски, какой-то болезненной нежности, она словно омывала ласковым теплом, трепетной любовью и одновременно терзала душу, разрывала ту на куски. Я подняла глаза, снова встречаясь взглядом с хищными блеклыми зрачками. Почему-то сейчас уже не было страшно. Остатки каменных стен зловеще покрылись трещинами — как тонкая паутинка — и с глухим стоном, слившимся с рычанием Азога, повалились вниз, обрушивая часть верхнего этажа. Я успела увидеть удивленный, растерянный взгляд, столь нелепо смотрящийся на искаженном яростью лице Белого орка, и в следующий миг все потонуло в облаке грязи. Сухой треск раздался прямо под ногами, трещины стремительно переползли на пол. Голова закружилась, и я рухнула вниз. Как же я… чертовски устала. — Фили! Нет! Крик потонул в грохоте, до омерзения громком хрусте ломающихся костей. Мир снова замер, резко охваченный тишиной, но сквозь это мертвое безмолвие прорвался на удивление громкий, отчаянный крик. В голове что-то резко щелкнуло и оглушительно зазвенело, будто что-то внезапно ударило по затылку. — Амарисиль! Не нужно было идти с ним. Могла ведь отказаться, оттащить обратно в сторону выхода. Могла ведь спасти и его, и себя. Фили…мертв? Тяжелая горячая капля упала на лоб. Кап. Еще одна — почти обжигающая — распласталась по щеке и соскользнула вниз. Я открыла глаза. Потолок зиял мрачной тьмой без единого проблеска света. Все орки мертвы? Почему Оркрист не светится? Взгляд медленно, словно в полудреме, проскользил по осколкам каменных плит и остановился на свисающей руке. Вся в крови. Светлые пшеничные волосы, часть лица, ворот одежды — все в крови, и сам он смертельно бледен. Лежал почти на самом краю, придавленный обломками каменной стены. Капля крови глухо стукнулась о лицо прямо возле глаза. Но я, не в силах ни прикрыть отяжелевшие веки, ни шевельнуться, ни закричать, могла лишь молча смотреть на последствие своих решений. Мертвое последствие. Меня затошнило. Я совсем не хотела, чтобы все обернулось чем-то подобным. Тем более — по своей глупости, наивности и из-за веры, что смогу что-то изменить. Изменила. Я поднялась на ноги, почти не ощущая тела. Было даже что-то странное в том, с какой легкостью я двигалась, несмотря на звенящую голову и нарастающую слабость. Попыталась вглядеться в черно-серый воздух, надеясь разобрать хоть какие-то очертания — орков, Азога, бездыханных тел гоблинов — но вокруг была мертвенно-непроглядная чернота. Удерживая руку на гудящей лопатке, я стала медленно продвигаться вперед. Откуда-то со стороны донесся легкий ветерок, и я бросилась туда, не надеясь уже выбраться из башни, и упала прямо в объятия Глорфиндела, обессиленно распластавшись на его руках. Почему-то первой мыслью было: «Как он умудряется появляться прямо рядом со мной?», а потом я самозабвенно расхохоталась у него на груди, почти захлебываясь слезами. Тошно… Боже, как же тошно. — Я вытащу тебя отсюда. И под тихое шептание Лаурефиндэ с готовностью провалилась в вязкую, густую пустоту.***
Меня кто-то расталкивает, слышу невнятную речь, мешанину из громких и зловещих голосов. Непонятно откуда появился терпкий запах лечебных трав — он пропитывает пространство вокруг, душит вязким, едким ароматом, и от него никак не отмахнуться. Я не могу больше ни чувствовать, ни думать. Ощущения, будто я бреду в пустоте, а она все никак не кончается. Абсолютнейшее ничто. И одновременно — всепоглощающее нечто. Будто застыла вне пространства и времени, не имея возможности ни выбраться, ни провалиться еще глубже в эту бездну. Мне снятся искаженные обрывки воспоминаний и невообразимая муть образов. Память словно услужливо подсовывает далекие, почти забытые картины прошлого и извращает их, как только может. Вокруг темно. Сознание тщетно пытается выбраться из этой мглы, но постоянно наталкивается на непреодолимую стену. Что это? Почему здесь так темно? Пришедшая пустота не внушает ничего, кроме липкого ужаса. «Thúrë moicavë palë», — словно издеваясь, напевает жуткий женский голос. Вокруг эхом отдаётся звонкий детский смех. В этом месте он звучит слишком зловеще, мне хочется закрыть уши руками, чтобы не слышать его. Что-то на периферии зрения мелькает, словно намеренно пытается уйти от моих глаз. Что это? «Caima vinëo ninya», — заунывно продолжает голос. Белый лоскут одежды проскальзывает мимо, и мне удаётся обернуться. Мне мерещится незнакомая эльфийка, ее светлые волосы подобно ореолу обрамляют красивое, будто вылепленное из фарфора лицо. Она стоит, не двигаясь, больше походя на безмолвную статую. Чего она хочет? «Nar ve tyelpeva míri», — голос все нарастает, гулко отдается в пустоте, и от этого холодеет кровь. Позади снова слышится смех. Мороз пробегает по коже, пока я оборачиваюсь. Но ни ребенка, ни странной женщины больше нет. Я снова в темноте. Снова оглушающая тишина накрывает пространство своим куполом. — Éli lirir tan lírë, — раздается позади. Я успеваю повернуть голову — неторопливо, будто в замедленной съемке. Пустота в черных провалах глазниц смотрит аккурат на меня, и прекрасное лицо женщины расползается прямо на глазах, плавясь, будто горящая свеча. Я рвано хватаю ртом воздух, дергаюсь и, неловко оступаясь, падаю назад — в липкие объятия пустоты. Внезапный свет озаряет меня. Я распахиваю глаза, готовясь к очередной встрече с пугающим нечто, но оказываюсь в знакомой комнате, украшенной лентами и растяжками с поздравлениями. Воспоминания уже поблекли, выцвели, как и все чувства — и в душе, и вокруг осталась лишь звенящая пустота. Это был день рождения сестры — очередной день, когда я чувствовала себя лишней. Она задувает свечи и весело, заливисто смеется, погруженная в атмосферу праздника, а я — уже взрослая и невероятно далекая от нее — стою в стороне, точно за толстым слоем непробиваемого стекла. Я подхожу ближе, касаюсь ладонью скатерти — та проходит насквозь, рассыпаясь пылью прямо по коже. И все вокруг рушится, искажается. Стремительно сгорает и осыпается сизым пеплом. — Ты нас всех забыла. Я поднимаю взгляд на сестру и вижу в нем лишь свое отражение — расплывчатое и бесформенное. — Но это к лучшему, — внезапно улыбается та, пальцем прочерчивая в осевшем пепле дорожки, — потому что ты все рушишь. Я смотрю на нее, не мигая. Широкая детская улыбка более напоминает оскал оголодавшего хищника, и от этого все тело пробирает дрожь. Попыталась было отойти назад, но вздрогнула, наткнувшись спиной на что-то холодное и подозрительно похожее на… Я гулко сглатываю и оборачиваюсь. У Фили перекошенное от гнева лицо — жутко обезображенное, с алыми подтеками у рта и глазниц. Множество рваных ран, недостающие куски плоти — и все это залеплено грязью и темной засохшей коркой крови. Гном почему то оказывается одного со мной роста, и его рука без лишнего напряга всаживает мне в живот меч. Я открываю рот, не в силах выдавить из себя ни звука, и словно наяву ощущаю, как холодная сталь с мокрым хлюпающим звуком проходит все дальше в мое тело. Меня сковывают судороги, и я медленно сползаю на пол. — Это ты должна была умереть. Не я. Я начинаю задыхаться. Боль волнами расходится по телу, отдаваясь ударами в кончиках пальцев. Рана пульсирует и жжет. Больно. Черт. Кажется, у меня на глаза даже слёзы навернулись. Я чувствую мышцы, содрогающиеся вокруг раны, слышу свое прерывистое дыхание, которое хлестко отдает в голову, и пальцы утопают в горячей и маслянистой крови на полу. Почему все настолько… настоящее? В груди болезненно стягивает. Я застываю, глядя в стеклянные, затянутые пеленой глаза Фили. И мысли будто отключаются. — Это ты меня убила. Спокойно, размеренно подходит, и я не в силах отвести взгляд. Лицо гнома, как и у эллет, начинает плавиться и, точно воск, сползать вниз — по щеке, по линии челюсти и дальше. Стремительно оплывает, капая на эфемерный пол, оставляя за собой лишь клейкое послевкусие страха. И его голос отдается в голове, как стук набата. «Ты убила. Ты… убилаубилаубилаубила!« Я кричу, зажимаю уши ладонями, пытаясь хоть на мгновение отрешиться от его голоса, но тот не умолкает — все повторяется как мантра и отдается эхом от несуществующих стен. Сердце ухает куда-то вниз, в горле — ком. Я срываю голос, не в силах даже вздохнуть. — Нет… я не убивала… — бормочу я, тщетно пытаясь убедить в этом саму себя, — я не виновата… Обжигающие слезы катятся по лицу, пока я судорожно качаю головой. — Что она бормочет? — новый, незнакомый голос прорывается сквозь кошмар, и я благодарно радуюсь временной передышке. Фили исчез… — Она бредит. Пытаюсь ухватиться за голос, — такой родной, привычный, нежный — но едва цепляюсь за связующую нить, та тут же рвется, еще сильнее погружая меня в чистейший хаос. — Прочь… прочь. Farn! Kela… Amin uuma merna ta!, — я кричу, пытаясь вырваться из зловещего кокона тьмы. Окружающее меня пространство резко закручивается в воронку, а потом я распахиваю глаза.***
Вокруг было темно и душно, будто в маленькой комнатке, донельзя забитой людьми. Я двинула рукой, пальцами пытаясь нащупать то, на чем лежала, но они словно погрязли в мягкой пустоте. Каменные темные плиты складывались в незатейливый узор в нескольких метрах над головой, и вся атмосфера вокруг почему-то напоминала склеп. Стайка мурашек пробежала вдоль позвоночника, и я съежилась: тепло стремительно утекало из тела, уступая необъяснимому холоду. Это все еще не реальность… Я приподнялась, усаживаясь на колени. Холодный темно-серый пол почему-то навеял мне ассоциацию с Ангбандом, о котором я читала в библиотеке Имладриса. Мой взгляд упал на руки — они трепетали, как плохо настроенное изображение, забиваемое пикселями, и судорожно тряслись то ли из-за холода, то ли от страха. Только однажды у меня возникло такое же состояние — тремор, бегающие мурашки; сильное, почти всепоглощающее желание уйти. Я попыталась прокрутить в голове почти забытые воспоминания, но и они не принесли ничего, кроме желания вернуться в спасительное беспамятство. Ситуация была слишком похожей — только не было запаха и звуков. — Эй, кто-нибудь здесь есть? — как-то жалко и пугливо произнесла я, и мой голос разнесся по всему залу, уходя вглубь коридоров. Я встала, больше не чувствуя ни усталости, ни боли, и покачнулась от непривычной легкости в теле. Ноги будто не касались земли — то ли парили в пустоте, то ли наоборот — утопали в ней. Я оглянулась. Взгляд сам по себе остановился на висевших гобеленах — те слишком выбивались из всепоглощающей серости вокруг и пестрели на фоне абсолютно безжизненного камня. Я подошла ближе. Тонкие нити сплетались между собой, вычерчивая изображения чего-то непонятного — то ли бесформенных существ на полотне, то ли наоборот — их полное отсутствие. Захотелось дотронуться до вышивки пальцем, прочувствовать легкую шершавость пряжи, но я отдернула руку на полпути. На мгновение вдруг показалось, что подобным жестом я лишь оскверню их красоту. Отойдя на полшага назад, я подняла голову, пытаясь рассмотреть гобелен целиком, но тот был невообразимо большим, почти бесконечным. Кусок передо мной был всего лишь крохотной частью полотна, которое неизменно тянулось вдоль стен и исчезало в пустоте за каменными колоннами. Я двинулась вправо — вслед за движением рисунка — и на ходу провожала взглядом изображения, пытаясь понять их смысл. Гобелен начинался чернотой, — казалось, будто все цвета вселенной смешались и взорвались, расползаясь по холсту — однако в ней постепенно загорались и мерцали едва заметные мазки жизни. Они расползались дальше, формируя неясные сгустки света, переплетались в бесформенные фигуры, сразу же перетекая дальше — в другие, еще более загадочные. Темное полотно постепенно сменялось кобальтовым синим, смешивалось со светлыми переливами и ослепляло серебром и золотом, очерчивая звезды, и вокруг светлых, искрящихся силуэтов сгущалось нечто эфемерное, но словно бы и осязаемое одновременно. Мысль не успела сформироваться в голове до конца, как я уже знала: гобелен рассказывал историю Арды — ее создание. И где-то в самом конце полотно обязательно заканчивалось ее гибелью. Ноги понесли меня вперед. Я бежала вдоль стены, жадно ловя глазами рисунок — он все никак не заканчивался. Перед взором мелькали знакомые картины: вспышки пожара, залитая кровью гавань, сменяемая холодными оттенками льда, золото чьих-то волос, бордовые стяги со звездами и снова кровь. Почему же во все времена ее было слишком много? В конце коридора, уходящего куда-то в пустоту, внезапно мелькнул свет. Я дернулась, на мгновение остановилась, пытаясь понять, привиделось мне или нет. Однако слабое мерцание усиливалось, и я не стала себя сдерживать: помчалась по бескрайнему коридору навстречу неизвестности. — Осторожно, дитя. Я проскользила по гладкому камню, оглядываясь. Теперь вокруг было нечто, подобное залу, и в нем приглушенно слышался перестук и легкое, ненавязчивое пение. Гобелен все продолжался. Женщины, которой мог принадлежать голос, нигде не было — как будто едва слышимая фраза звучала из самой пустоты. — Мотылек, летящий на свет, в конечном счете обжигается. Испуганно вздрогнув, я заозиралась вокруг. Что-то в этом зале не давало мне покоя, да и бескрайнее полотно прямо перед глазами лишь разгоняло страх. Я подошла ближе, с опаской оглядывая белоснежные стены и башни незнакомой крепости, которые были объяты пламенем, а в розоватом небе — прямо над городом — парили шелковые и блестящие силуэты драконов.Нежнó сияние дочери небесной, Что расцвела, не зная земных бед, В долине, скрытой от войны смертельной, Где не найдет эльдар их Роковой Завет.
Светлая, немного печальная мелодия лилась из женских уст, и отзвуки ее будто обволакивали душу. Завораживающе, умиротворенно звучала та и прогоняла своими переливами все тревоги, заставляя повиноваться неспешному ритму.Мать медленно плетет белесую косицу, Пока дитя смеётся звездною пыльцой…
Я шагнула дальше — на звук, пытаясь разглядеть хоть что-то, отличное от мрака и разноцветных нитей гобелена. Голос звал. Голос журчал переливами, и тут же замирал, срывался, многозначительно останавливался — будто поющая дева с каждой нотой проживала сюжет песни.…вокруг лишь грохот грозный, треск небес глубинный. Живи… но обернётся все бедой.
Я вышла из-за поворота, первым делом замечая огромный ткацкий станок. Выполненный из темного отшлифованного дерева и изукрашенный резьбой, он выбивался из обстановки еще разительнее, чем гобелен. Я вдруг присмотрелась: висящее на стене полотно резко обрывалось, но обработанный край оставался будто бы недоделанным.Живет, не зная истины рождения Средь смрада городских машин.
Я оглянулась. Женщина, сидящая на небольшой скамейке возле станка, неспешно ткала рисунок на новом полотне, и пальцы ее летали над нитями, то захватывая их, то отпуская. Серебристые волосы ее струились, перетекая на пол и заканчиваясь там чем-то эфемерным, иллюзорным — будто сливались с камнем и пропадали в его глубине. При моем приближении эллет подняла голову и, ни на секунду не отвлекаясь от своего занятия, снова пропела:Дитя, что стало человеком, К чему стремишься ты теперь?
Стайка мурашек пробежала по коже. Создавалось ощущение, как будто девушка пела, обращаясь ко мне. Голос стал отрывистее — она вдруг запела быстрее, тревожно наращивая темп, и под этот взволнованный ритм пальцы запорхали еще живее.Врата смыкаются в пространстве — Путь светлый обратился тьмой. Теперь ты там, где быть желала. Прикрыла синь твой легкий взор.
Я замерла на месте. Слова песни отдавались в душе слишком отчетливо, будто все естество знало: музыка звучит для меня и про меня. Я осторожно сделала шаг, приблизившись к станку. На части гобелена виднелись силуэты гномов, падающий вниз дракон и зарево пожара возле врат Эребора. Догадка заставила глупо дернуться, — но всего на мгновение — и я спросила: — Кто вы? И где мы находимся? Женщина не сводила с меня глаз, продолжая допевать куплет. Губы ее все еще слабо изгибались в улыбке, но в ней не было эмоций, — ни радости, ни печали, ни злобы — лишь вселенская пустота, какое-то странное безразличие ко всему живому.Война не станет ждать заветного ответа На все вопросы, что задашь, А лишь огнем ворвётся в мир чудесный, Пытаясь очернить одежд атлас.
Я неожиданно ощутила себя так легко и свободно, словно не было на плечах ни ужасающей ответственности за жизни других, ни всех подспудных страхов — будто с тела упали ржавые цепи, которые тянули на дно. Впрочем, моя невольная улыбка померкла, стоило только вслушаться в последующие строки:Путь непростой преодолеть ты в силах: Песок зыбучий — под ногами снег. Возьми клинок отцовский в руки с силой, Чтобы приблизить ваш родной рассвет. За силу плата слишком кисла — Потерей обернется Рок. Чтоб не взлететь тем стрелам близко — Задумайся о цели в срок.
Эта женщина, на первый взгляд кажущаяся светлой и радостной, теперь отчего-то предстала в моих глазах до удивления ужасающей в своем спокойном равнодушии. В глазах эллет вдруг мелькнуло что-то хищное, словно та почуяла мой минутный страх, но взгляд ее потеплел, сменился темным удовлетворением. Пальцы ее замерли в воздухе, так и не поддев натянутую на станке нить. — Амарисиль, — тихо, но очень твердо резюмировала она, — тебе здесь не место. Я предпочла смолчать — мысли разом спутались в голове, и я никак не могла придумать, что ответить. Что это было? Песня была предупреждением? Тогда причем здесь Рок? Женщина, однако, продолжила ткать полотно, равнодушно продолжая: — Ты спутала нити, прикоснулась к незримому, — эллет снова оторвала взгляд от рисунка и выжидающе застыла. Я торопливо спросила: — Вы меня накажете за это? Женщина мягко улыбнулась, качая головой, будто в трансе. — Не мне решать за Владыку Судеб. Я всего лишь отображаю события — не воплощаю их. Холодок пробежал по коже. Я все же озвучила догадку, терзавшую меня с самого здесь появления: — Вы — Вайрэ? Женщина кивнула и отложила челнок, привставая. Я пригляделась: тело ее словно размылось дымкой, сохраняя лишь общие черты. Так и выглядят духи? — Но как я здесь оказалась? Я ведь не… — голос дрогнул, но я продолжила, — умерла? — Ты живее многих живых, — Валиэ шагнула ближе, любовно очерчивая пальцами станок, — сюда попадают не все. Обремененные хроа — тем более. А значит, так было предначертано. Судьба желает быть узримой твоим взором, и не тебе ей противиться. Я обреченно улыбнулась, понимая, что такого кошмара у меня никогда в жизни не было — и вряд ли будет. Кто только не снился, а вот Валар впервые! Захотелось неверяще отмахнуться, рассмеяться, списать все на разыгравшееся воображение и подернутый кошмарами разум, вот только что-то на грани сознания твердило: «Поверь». Словно заметив мое смятение, валиэ продолжила: — От видений судьбы нельзя отвернуться. Они не то, что можно узреть глазами — лишь душой. Следуй за мной, дитя. Мы плавно прошествовали назад, к тому самому полотну, изображавшему стены белой крепости и драконов. Палец Вайрэ прочертил что-то на полотне, огибая фигуры эльфов, и валиэ спросила: — Знаком ли тебе город? Я подошла ближе, снова всматриваясь в переплетение нитей, но на ум не приходило даже отголоска воспоминаний или догадки. Крепость на полотне была окружена горами, словно спрятанная в чьих-то ладонях. Неужели это Гондолин? Я тут же поделилась мыслями, и женщина довольно улыбнулась. — Твой отец служил там Хранителем Великих Врат, а что до матери… Я помню ее чрезмерно своенравной и амбициозной. — Моя мать была человеком — для людей это в порядке вещей, — я пожала плечами, внутреннее не соглашаясь с такой оценкой: все-таки амбиций в последние годы у нее практически не было. — Я говорю о родной матери, — спокойно отрезала Вайрэ, — она была из майар. Известно ли тебе о них? На осознание ушла целая минута. Слова валиэ медленно проникали в мозг, и в следующее мгновение впились стальными когтями, пронзая грудь до самых костей. Сердце вдруг забилось — и в следующую секунду ухнуло вниз. Все, во что я верила раньше, было неправильным. Даже для прошлого мира я была абсолютно чужой.