Thúrë moicavë palë Caima vinëo ninya, Nar ve tyelpeva míri, Éli lirir tan lírë
Я обернулась и вздрогнула. Тело будто окатили ледяной водой. Безусловно, эта мелодия была мне знакома — слишком часто та мерещилась мне наяву и во сне. Ноги сами понесли меня дальше. Шаг. Еще шаг, полный безмолвной тревоги или предчувствия желаемого, и белоснежная колыбель качнулась мне в такт.Hilya Olórë Mallë
Calima, vinë, norenna.
Nauva mára ar milya
Tië lómello aurenna.
Девушка, сидевшая возле колыбели, не имела почти ничего общего с видением моего подернутого ужасом разума: кожа не отливала зеленой, а лишь слегка розовела под синим платьем, напоминая фарфор; теплый взгляд льдистых глаз любовно ласкал младенца, а пальцы эллет то и дело заправляли выскальзывающие пряди волос за уши. Она была невероятна в своей холодной красоте и такой искренней, теплой любви к ребенку, что невольно притягивала взгляд. — Она синда? — я засмотрелась на ее серебристые волосы, которые в рассеянном свете с улицы отливали жемчугом. Вайрэ равнодушно покачала головой чуть в стороне. — Не обманывайся суждениями об облике, ибо он не показывает главного. — Так все же? — я невольно скривилась. Подобная манера ответа на вопросы начинала слегка раздражать. — Айаннэ. Твоя мать. Я осмотрела эллет еще раз, пытаясь запомнить черты лица и этот мягкий, окутывающий теплом взгляд. Она была тоненькой и хрупкой на вид, словно едва повзрослевший ребенок. Однако тень скорби и даже некий отголосок усталости на лице выдавали ее возраст — она явно пережила то, что оставило слишком сильный отпечаток на душе. Значит, вот она какая — мама… — Она мертва? — Майар не умирают в привычном тебе понимании слова, — терпеливо объяснила валиэ, и взгляд ее, направленный прямо на эллет, вмиг потяжелел, — однако привязавшись к хроа, они теряют былую мощь, и их возможно убить. Однако дух Айаннэ еще в пределах Арды. — Значит… сейчас она жива, — вырвалось у меня, и я убито вздохнула. Она могла вернуться. Найти меня — если не в другом мире, то хотя бы в этом — и сделать хоть что-то, чтобы… Я резко одернулась. Чтобы что? Продолжать играть в семью? Делать вид, что между нами нет той огромной пропасти? Я закрыла глаза, пытаясь совладать с эмоциями. В них не было чего-то возвышенного — только горькое чувство одиночества и терзающая душу потерянность. Всю свою жизнь я цеплялась за чужой мир, надеясь привыкнуть, приспособиться, оказаться хоть кому-то нужной, а в итоге даже в родном мире ничего не поменялось. В груди свилось тугим комком скользкая змейка обиды, и я готова была погрузиться в нее с головой: слишком сильно я хотела любить и быть любимой. Женщина продолжала петь. Мелодия, как и в поблекших воспоминаниях, взволнованно дрожала, но мне хотелось продолжать ее слушать. Обволакивая своими переливами, песнь словно сулила долгожданный отдых, желанное тепло и любовь. Хотелось раствориться в ней без остатка, лишь бы заполнить ту, вдруг ставшую невыносимой, пустоту в душе. Хотелось понять Айаннэ и простить — если не ради нее, то хотя бы ради себя самой. — Что это за язык? Похоже на квенья, но некоторые слова мне не известны, — апатично отозвалась я, продолжая бессмысленно бродить по комнате. Язык песни интересовал меня в последнюю очередь, но внезапно возросшее напряжение словно само подталкивало к смене темы. — Квенья изгнанников. Она просит у Айнур твоего благословения. Я все ходила по комнате, почти не видя ничего из-за внезапно размывшегося изображения. Дотрагивалась до полок с книгами, вычерчивала оттиск на переплете пальцами, словно слепец, и все слушала голос матери. Только когда на отшлифованный стол упала прозрачная капля, а грудь стиснуло от недостатка воздуха, я вдруг поняла, что плачу. Вокруг — на полках, столе, в шкафах и на стенах — были разбросаны кусочки чужой жизни. Разрозненные. Местами совсем потрепанные. Но отчего то казавшиеся такими привычными, даже родными: забытый на покрывале гребень, одиноко застывшая на столешнице флейта, голубые ленты, свитые в клубок — все это имело свою историю, свое место в этом доме. И так странно, так неправильно и нелогично, что среди всего этого хрупкого баланса находился совсем чужой человек. И поэтому так больно было сейчас видеть все эти мелочи и понимать, что они никогда не стали бы мне принадлежать. Видеть умиротворенное лицо матери — такой родной, но чужой — и знать, что эта привязанность закончилась ничем. — Все хорошо, любовь моя? Внутри все задрожало, расцарапалось сотнями мелких когтей, и вся эта буря переживаний резко схлынула, стоило мне услышать звонкий мужской голос. Я обернулась, стараясь дышать глубоко и размеренно, окинула комнату взглядом еще раз и медленно, с трудом переставляя враз потяжелевшие ноги, подошла к эльфу. Высокий, статный мужчина с мягкими чертами лица отчего-то вызывал подспудное желание протянуть к нему руку. Эктелион, как и Айаннэ, не заметил моего присутствия. Он подошел к жене с обеспокоенной улыбкой и, уловив тень грусти на ее лице, мягко коснулся плеча. Почему-то больше всего в виде эльфа меня поразили руки — широкие ладони с худыми длинными пальцами, сильно выраженные фаланги и выступающая паутинка синих вен на бледной коже. «Телосложение точь-в-точь, как у Глорфиндела», — вдруг невольно пронеслось в голове. Я помотала головой, возвращаясь к осмотру эльфа. Тот как раз повернулся ко мне спиной, и мне удалось рассмотреть его замысловатую прическу: сверху темные, смоляного цвета пряди скреплялись серебряной заколкой, похожей на маленький цилиндр, и слегка закрывали собой диадему. Та была цельной, витой и украшенной хрусталем и алмазами — слишком помпезная вещичка в отдельности, но с монохромными и несколько простоватыми одеждами Эктелиона смотрелась на удивление гармонично. Чтобы получше рассмотреть лицо, пришлось сменить позицию, и теперь я стояла аккурат напротив родителей. Все это время они о чем-то переговаривались, но слова до меня не долетали, будто нарочно размытые кем-то. Пришлось значительно напрячься, чтобы вникнуть в суть. — Я совершила ошибку, и это — моя расплата, — растерянно шептала Айаннэ, и дрогнувший голос выдал ее волнение. — Мы сможем защитить ее, — уверял отец, — если буду не в силах я — у нее останешься ты. Валар примут… — Да что ты можешь знать о Валар! Я вздрогнула. В резком голосе матери слишком отчетливо прозвучали нотки отчаяния. Она вскочила, отмахиваясь от рук мужа, и отрывисто прошествовала к окну — распахнула створки и сжала пальцами виски с такой силой, будто ее преследовали жуткие мигрени. — Тише, любовь моя. Ты разбудишь ее. Эльф присел на край кровати, откинув полы насыщенно синего одеяния, и плавно качнул колыбель. Ребенку в ней, казалось, совсем не было дела до шума в комнате — девочка продолжала мирно спать. Я подошла чуть ближе, всматриваясь в младенца, и слегка нахмурилась — никогда не видела в них особого шарма, особенно в новорожденных. Я вздохнула. И сейчас мне пытались сказать, что вот это сморщенное нечто — я? Какой кошмар. — Валар не примут ее, — наконец совладав с эмоциями, Айаннэ тихо продолжила, — она унаследовала мою силу и вместе с тем — мои прегрешения. Это было неизбежно. О каких грехах она говорит? Что вообще могло заставить маму так сильно вспылить при словах о Валар? — Она всего лишь дитя… — Наше дитя, — мрачно уточнила мама, — дитя изгнанника и… Айаннэ осеклась на полуслове, так и не поведав, кем считала себя саму. Я не понимала. Не могла найти достаточно убедительного объяснения происходящему. Какие ошибки, какие прегрешения? От кого меня нужно было защищать? — Я боюсь, что эта сила станет для нее не спасением, а проклятием, — эллет глухо продолжила, — что уведет во тьму. — Что, если все же рассказать… — хотел было предложить отец, но Айаннэ тут же вскрикнула: — Нельзя! Да и кому? Твоему упрямому и взбалмошному другу? Турукано? — Любовь моя. Не надо. Тише. Я едва не подскочила, услышав мягкий укор в голосе Эктелиона. Да и как он называл ее… Это трепетное «Любовь моя» — подумать только! Айаннэ вздохнула, смягчившись. Тон ее по-прежнему звенел сталью, но раздражение это не было направлено на кого-то еще — разве что на саму себя. — Мой взбалмошный друг, к слову, — взгляд Эктелиона потеплел, а губы дрогнули в слабой улыбке, — довольно неплохо ладит с детьми. Я вскинула бровь. «Взбалмошный друг»? Это, случаем, не Глорфиндел? Не замечала за ним такой любопытной черты. — Верно, — мама вздохнула, но как-то устало, — а еще теряет разум из-за своих волос — души в них не чает. Я слабо рассмеялась. Речь точно шла о Глорфинделе. Эктелион произнес что-то еще, но голоса снова потонули в оглушительной тишине. Пришлось зажмуриться, потрясти головой, но звуки не возвращались. Даже наоборот — все вокруг вдруг начало терять очертания и материальность, таяло в ладонях, как клочья утреннего тумана. Первым, что удалось осознать при пробуждении, оказалась глухая боль и гудящая голова — и только после этого пришло понимание, что что-то было не так. Я заторможенно прижала ладонь к левому глазу и тут же испуганно отдернула, наткнувшись на плотный слой ткани. Я ведь не ослепла, нет? Попробовала моргнуть — веки будто бы опухли и раскрываться не желали. Да и черт с ними. Вокруг стоял удушающий запах какой-то лечебной дряни — настолько едкий, что дышать удавалось с трудом. Во рту было гадко и сухо, но сил на то, чтобы позвать кого-нибудь, совсем не наблюдалось. Я попыталась вдохнуть поглубже, но грудь крепко стянуло, а в голову тяжело ударила слабость. Отвратительно. Лучше б меня убили… Я приоткрыла правый глаз. Светло-зеленый тканевый потолок перед глазами убедил меня в реальности происходящего, но и та неумолимо стремилась ускользнуть от меня. Была битва, я попала в самую гущу… а что дальше? Судя по тому, что я была в состоянии слабо трепыхаться и хотя бы мыслить, досталось мне несильно. Вот только в голове царил такой хаос, что все произошедшее вспоминалось с трудом. Слева что-то зашевелилось, и я, сдавленно хрипнув, панически отшатнулась прочь. Тело, конечно, даже не дернулось — все силы уходили на то, чтобы оставаться в сознании. Теплая ладонь накрыла мою руку. Я утомленно повернула голову и увидела сидящего рядом со мной Лаурефиндэ. Паника мгновенно улеглась. Глорфиндел произнес негромко, будто опасаясь напугать слишком резким звуком: — Исиль, ты слышишь меня? — и тут же позвал, понизив голос до едва различимого шепота, — Мэлль? — Какая, — горло стягивало и царапало почти режущей сухостью, и я поморщилась, с трудом сглатывая вязкую слюну, — я тебе мэлль? — Язвишь… значит, в порядке, — облегченный шепот сорвался с его губ, и эльф сжал ладонь чуть сильнее. Не успела я даже попытаться попросить воды, как Глорфиндел уже навис надо мной с граненым стаканом. Пары глотков хватило, чтобы унять жажду и острое першение в горле. — Где мы? Я тут же потянулась пальцами к затылку, надеясь унять надоедливый зуд, но снова наткнулась на повязки. Глорфиндел за моими действиями следил настороженно, все еще не убирая теплой ладони с моих лопаток — ею эльф придерживал меня, пока я пила. В памяти вдруг всплыло бледное, застывшее в ужасе лицо человека, пронзенного стрелой в горло, и я не смогла сдержать дрожи. Воспоминания обо всем месиве минувшего дня накатили с пугающей ясностью: хриплое дыхание отброшенного к стенке гнома, рука Азога с летящей в лицо булавой, сверкающие извращенным удовольствием бесцветные глаза. И потом — лишь вспышка боли и сон, который оказалось так легко спутать с реальностью. — В шатре, насколько ты можешь видеть. Ты пробыла без сознания несколько часов. Негромкий, слегка вибрирующий голос Глорфиндела показался спасением: я и сама не поняла, как в ужасе зажмурилась, потонув в тягучих воспоминаниях. Эльф понял — он всегда с поразительной легкостью читал мои эмоции, словно открытую перед собой книгу — и осторожно прижал меня к груди. Помогло. Помогло ровно до тех пор, пока я не почувствовала пропитавший его волосы, одежду и кожу металлический запах крови. — Меня сейчас стошнит… Наставник слегка вздрогнул, мышцы его напряглись, но отозвался он вполне спокойно: — Воды? Вынести тебя на улицу? Я торопливо покачала головой, зажимая рот ладонью. Это он так показал, что не против, если меня на него вырвет? Святой эльф… — Дыши глубже. Все хорошо, — пальцы его успокаивающе массировали руку, и я сосредоточилась на этом ощущении, — вот так. За пологом палатки вдруг что-то хрустнуло, раздалась громкая ругань на всеобщем. Если бы у меня были силы, я бы подскочила на месте сию же секунду. Голова внезапно закружилась, снова накатила тошнота, и в висках оглушительно застучала кровь. С похожим треском ломались кости и черепа еще живых гоблинов на Вороньей высоте. — Исиль, сосредоточься на моем голосе. Не выходило. Липкий страх сковал тело, ледяными пальцами сжал горло, не давая вздохнуть. Захотелось истерически рассмеяться и закричать во весь голос — лишь бы услышали. Страшно. Чужие руки все пытались ухватить за запястья, скользили, словно змеи по коже, и я принялась отбиваться, уже не видя перед собой никого и ничего. — Хватит, хватит, хватит! Руку пронзило судорогой до самых костей, и я сложилась пополам от боли и тихо завыла, сжавшись в комок. Лишь когда стальная хватка сцепилась на плечах, — с силой, почти до синяков — и меня безжалостно встряхнули, я надрывно расхохоталась прямо эльфу в лицо, не обращая внимания ни на боль, ни на промокшие чем-то горячим бинты на голове. — Исиль! — выкрикнул наставник на грани испуга. А я все хрипло смеялась, не в силах остановиться. Будто кто-то резко взвел спусковой крючок и выстрелил, не давая мне ни шанса на побег. Эмоции хлынули почти мгновенно. Наверняка, выглядела я безумно — все слышала, все понимала, но не могла остановиться. Нужно было взять чувства под контроль, обуздать ничем не обоснованный страх, но он словно душил, связывал руки, заставлял еще больше сходить с ума. Перед глазами вдруг мелькнул рукав походных эльфийских одежд. Я не успела среагировать: почувствовала лишь резкую боль и звон в ушах и даже не успела осознать, когда именно потеряла сознание. Открыла глаза я еще более усталая и выжатая, чем до этого — оно и понятно: билась в истерике я все-таки приличное время. — Как ты себя чувствуешь? Я заторможенно повернула голову. Повязка неудобно стянула часть волос и кожи, и я поморщилась: их явно меняли совсем недавно — запах, казалось, грозил разъесть мозг, подобно кислоте. Пришлось знатно постараться, чтобы собрать разбегающиеся, как китайцы в Москве, мысли в кучу и ответить: — Как будто по мне проехались катком, — прохрипела я, но все же пояснила, — голова болит. — Прости меня. Мне пришлось тебя ненадолго оглушить. Я поморщилась при первом же взгляде на его обеспокоенное и виноватое лицо и покачала головой. — Спасибо за это, — я вяло улыбнулась. Отвратительная слабость уже уходила из тела, но куда медленнее, чем хотелось, — не хочу снова истерить. Попыталась сесть, но словила лишь головокружение и потемнение в глазах. Глорфиндел, однако, тут же подхватил меня под руки и осторожно усадил, удерживая все так же за спину, словно маленького ребенка. «Мой друг, к слову, неплохо ладит с детьми». Ха. Именно так и есть, отец. — Такое бывает, — ласково продолжал наставник, — даже у самых сильных воинов бывают моменты, когда… Я слабо отмахнулась, показывая, что услышала и поняла его попытки успокоить. Уже было легче — в голове царила приятная пустота и сонливость, но силы постепенно возвращались. — Давай выйдем на улицу, — попросила я. Глорфиндел, немного засомневавшись, все же принялся искать по палатке мои сапоги. Молча разглядывая раскладной дорожный столик, я могла лишь пытаться собрать по крупицам и мутным осколкам память. Вот только практически вся битва теперь являла собой размазанное пятно. Говорят, мозг в состоянии «забывать» слишком стрессовые ситуации — такое ощущение, будто мой устал настолько, что попросту не способен был запомнить всю эту мешанину из тел и орудий. Оно и к лучшему. Лаурефиндэ методично шнуровал сапоги, поставив мою ногу на свое колено, и изредка поглядывал на меня из-под ресниц. Я понимала, что он переживал за меня, а мое апатичное состояние пугало его еще больше. Я была не из тех, кто рассказывал о своих проблемах другим. Вот только даже мое молчание с остальными эльфами в Имладрисе не означало, что к Глорфинделу я относилась так же: он был единственным, кому я рассказывала практически обо всем. Эльф заслуживал хотя бы этого. —Послушай, — рука Лаурефиндэ опустилась на мое плечо, и я вздрогнула от неожиданности, — если ты хочешь поговорить обо всем, что произошло… — Пока что не хочу. Глорфиндел коротко кивнул, показывая, что услышал. Я согнула локти и устало уперлась предплечьями в ноги. Повязка возле глаза начинала натирать, и, вспомнив про нее, я уточнила: — Что с глазом? Глорфиндел поднял на секунду голову, внимательно очерчивая взглядом мое лицо, и ласково ответил: — Висок слегка рассечен, и веки припухли. Лекарь наложил мазь, поэтому вскоре все пройдет. Ты на удивление быстро восстанавливаешься. Я не рискнула говорить, что причиной тому была бегущая по венам кровь матери. Да и к чему это сейчас? Сон с участием Вайрэ после всего произошедшего казался лишь нелепой игрой воспаленного разума. Лаурефиндэ обеспокоенно проследил, как я поднималась — с кряхтением и постаныванием, почти повиснув на нем, — и, недолго думая, подхватил на руки. Я не стала противиться и с благодарностью обвила шею эльфа — почти горячую на контрасте с уличным воздухом. Несколько людей на соседней улице жгли костры. Черный густой дым завис в воздухе несколькими столпами и пах премерзко. Многие тащили павших — прямо по укрытой легким слоем снега дороге, ухватив тех за щиколотки, — а остальные подбирали с земли окровавленное оружие и позолоченные синдарские шлемы. Там и тут, скрытые в обломках старых башен, пестрели палатки эльфов, возле которых караулили стражи. Глорфиндел старался обходить и людей, и эльфов, старательно пряча от моих глаз все ужасы войны, но я все равно смотрела на них со странным безразличием. На сочувствие и слезы просто не было сил. — Я рада, что ты в порядке, — сонно пролепетала я, утыкаясь носом в шею наставника. Он больше не пах кровью — только чем-то цветочным, напоминающим лекарственный отвар из ромашки, но и этот запах ослабевал на прохладном воздухе улицы. — Кажется, эта реплика должна была быть моей, — Лаурефиндэ негромко хмыкнул, отчего грудь его ощутимо завибрировала. Мне нравился этот звук, похожий на мурлыканье кота: он означал безопасность и спокойствие. — Скажи, — я замялась, раздумывая, как лучше подойти к странному сну, — ты помнишь Чертоги Мандоса? Или Валар? — Почему тебя это интересует? Глорфиндел продолжил идти, — спокойно и уверенно — но я знала, что он, скорее всего, захочет сменить тему. Однажды я уже спрашивала его о подобных вещах, но он всегда отнекивался, переводил тему, ссылаясь на то, что не желал вспоминать подобный жизненный опыт или что помнил все лишь обрывками. Но сейчас мне действительно хотелось знать: был ли разговор с Вайрэ правдой или лишь обыкновенным кошмаром. — Мне кое-что снилось, — уклончиво начала я, — странное, даже по меркам… эльфов. Не знаю, как объяснить, но ты бы счел меня безумной, расскажи я тебе подобное. Глорфиндел остановился, с непроницательным видом принявшись разглядывать мое лицо. Не знаю, чего он этим хотел добиться, но смотрел внимательно, словно пытался понять причину моего беспокойства. Мы так и застыли посреди улицы: он, держащий меня на руках, и я, нервно теребившая пуговицу на его рубашке. — Что тебе снилось? — Я словно оказалась в месте, где… — я замолчала, стараясь подобрать нужные слова, — где когда-то восседал Мелькор. Ассоциация с Ангамандо — первое, что мне пришло на ум. Вокруг было много темного, серого, будто в старом заброшенном замке. А еще на стенах были гобелены — большие, почти во весь мой рост. Я заметила, как посерело лицо Лаурефиндэ, и осторожно дотронулась до его плеча. Он долго молчал, все не двигаясь с места и явно обдумывая что-то, а потом спросил: — Что еще ты видела? — Там была… Вайрэ? Я неуверенно потерла шею, сомневаясь в своей адекватности. Стоило ли вообще поднимать эту тему? Может и нет, но эльф казался мне единственным, кто был в состоянии прояснить все происходящее со мной. Вдруг я действительно сошла с ума? — Это прозвучит дико, но она говорила со мной, даже какую-то песню спела, — продолжила я, судорожно стараясь собрать разбегающиеся мысли воедино, — сказала, что я спутала нити какие-то, что судьба желает быть мною узримой. Глорфиндел на секунду прикрыл глаза, нахмурился, и в следующее мгновение сдержанно выдохнул. Я восприняла это как просьбу продолжить, и сразу же вывалила на него все подробности своего сна — какие помнила. Мы поднялись на одну из уцелевших башен Дейла. Многие из них были задействованы под наблюдение за горой и беженцами, но эта пустовала из-за невыгодного местоположения. Отсюда была видна лишь далекая кромка леса и дымящиеся обломки Озерного Города. Лаурефиндэ, все еще задумчивый и обеспокоенный, наконец остановился. Он усадил меня на один из ящиков прямо возле стены, и все же неуверенно подытожил: — Выходит, их связывала общая тайна — тайна твоего рождения. Теперь я понял, почему никому не было известно об их союзе. — Но все же, — пробормотала я, расковыривая древесину ногтем, — почему Айаннэ так беспокоили Валар? От кого меня надо было защищать? — Могу лишь предположить. Глорфиндел задумчиво прикусил нижнюю губу и, немного подумав, покачал головой. Меж бровей его залегла неглубокая складка. — В то время эльдар могли опасаться многого, — наставник помедлил, — но думаю, речь шла о Моринготто. С учетом твоей силы и происхождения… — Мы не знаем точно, был ли сон правдой, — отрезала я. — Был, — настаивал эльф, — в нем чрезмерно много деталей. Лаурефиндэ вздохнул и взбил волосы ладонью. Он был явно озадачен, а я слишком многого не понимала, чтобы хоть как-то внести ясность. Если бы в моей жизни присутствовали герои, описанные в книгах, с куда большей вероятностью можно было бы предположить истинную причину всего произошедшего. Но ни Эктелион, ни таинственная Айаннэ не были описаны Толкиным с особым усердием — не помню, чтобы мама вообще упоминалась. Даже Лаурефиндэ сейчас казался совершенно не таким, каким должен был. Оно и понятно: жизнь в Арде уже давно выходила за рамки выдуманных строк. — Ты сказал, — вдруг вспомнилось мне, — что причиной была моя сила. Но у меня ведь ее нет! Наставник сжал губы в тонкую полоску. В глазах его мелькнуло что-то, подозрительно напоминающее грусть, но тут же пропало, оставив после себя лишь привычное бесстрастное выражение. Ответом мне стали лишь слегка приподнятые брови. — Ты не заметила? — Не заметила что? — в тон ему отозвалась я. Глорфиндел явно хотел сказать что-то в ответ на мои слова, но внезапно появившийся на башне эльф прервал нас. — У меня весть для леди Исиль, — молодой темноволосый эльда почтительно склонил голову перед Лаурефиндэ, и наставник кивнул в мою сторону, — только что прибыли гномы. Они разыскивают вас. — Спасибо. Я постаралась улыбнуться, но настроение, испорченное недавними событиями, от упоминания гномов сникло еще больше, и улыбка вышла кривоватой. Не хотелось думать, кого именно не вышло спасти. Кандидатов на эту должность, впрочем, было хоть отбавляй — начиная племянниками Торина и заканчивая бесконечным списком синдарских имен. Пришлось гулко сглотнуть, подавляя подкативший к горлу комок тошноты. Всего на мгновение перед глазами мелькнуло изображение Фили — придавленного обломками, со стекающей по запястью кровью — и тут же растворилось. От очередной волны подступающей паники меня отвлек настойчивый, но довольно осторожный жест Глорфиндела. Он снова взял меня за руку, переплетая пальцы, и я невольно схватилась за них, повысила голос, надеясь, что вестник не услышит дрожь: — Я буду через несколько минут. Синда торопливо скрылся за лестницей, и Глорфиндел, который прекрасно успел прочесть весь спектр эмоций на моем лице, вдруг предложил: — Хочешь, я сам встречусь с ними? Я грустно улыбнулась и покачала головой. Предложение было бы кстати, если бы с гномами на Вороньей высоте сражалась не я. Бросив еще один долгий взгляд на тлеющий Дейл, я решительно поднялась. Ноги мелко задрожали, но предплечье Лаурефиндэ помогло устоять. Оставалось только пересилить себя и спуститься по винтовой лестнице к гномам — именно туда мне хотелось идти в последнюю очередь. Однако встретили они меня на удивление радостно — но с тенью печали на лицах. Хуже всех выглядел Кили, и я, увидев выражение его лица еще за несколько метров, едва не повернула обратно. — Здравствуй, Исиль, — Балин, сменивший походную одежду на повседневную, приветливо похлопал меня по руке. Я приобняла его в ответ, стараясь не смотреть на младшего племянника Торина без крайней необходимости. «Ты виновата в смерти его брата. Имей смелость хотя бы поднять глаза», — твердило сознание. По телу разлилась волна мелкой дрожи, и я выдавила с невероятным трудом: — Примите мои соболезнования, — взгляд мой уперся в черные сапоги, виднеющиеся из-под гномьих одежд, — и простите, что не смогла помочь. — Соболезнования? Не смогла помочь? Ты, верно, шутишь? Вздох застрял в горле. Я невольно сжала губы еще сильнее. Они были злы на меня, это точно! Вот только вместо дальнейшей экзекуции, Двалин вдруг заливисто загоготал, и его громадные руки тяжело ухватили меня за плечи, выбивая из легких весь воздух. Я удивленно пыталась вдохнуть, пока отчего-то радостный Кили вдруг полез обниматься. Отразившийся на моем лице шок, видно, не стал для них препятствием. — Да если б не ты, девчуля, — массивный гном все никак не переставал радостно похлопывать меня по плечам, — и Торин, и Фили бы точно померли! Да и твой эльф уговорил Трандуила прислать лекаря. Без него тяжко пришлось бы! Я решительно не понимала, что происходит. «Мой» эльф? Трандуил прислал лекаря? Торин и Фили выжили? А как же… мертвое тело гнома на Вороньей высоте? Забудьте все, что я когда-либо говорила — вот сейчас была ситуация сюр. Самая что ни на есть. — А-ай, да ты ее сейчас сломаешь, старый дурак! — вступился за меня Балин, в притворном недовольстве кряхтя на брата. Тот не остался равнодушным и по-братски меня приобнял. Я уже не скрывала своего ошалелого вида и лишь глупо хлопала глазами. — Ничего, откормим! — хмыкнул он себе в усы, — как только восстановим Эребор, так сразу приезжай, девчушка! — Стойте, стойте! — запротестовала я, категорически не понимая, что произошло, — почему вы меня благодарите? Гномы недоуменно переглянулись, явно не представляя, что могли значить эти слова. Наконец, Кили объяснил: — После того, как мы встретились, Торин скомандовал отход. Но неожиданно одна из стен башни развалилась, — гном принялся активно жестикулировать, будто приходившиеся совершенно не к месту жесты помогали ему не сбиться с рассказа, — и дядя разглядел там Азога. Он хотел сам уже туда пойти, но потом вы с Фили… — Иными словами, — осторожно кашлянул Балин, — мы видели вспышку света и то, что ты сделала. Не раз доводилось слышать, что твой народ владеет магией, вот мы и подумали… Я вдруг вспомнила то непередаваемое ощущение, сравнимое разве что с ласковыми объятиями, которое настигло меня на вершине башни. Вспомнила, как обжигающая, почти бурлящая сила потекла по венам, стремясь защитить; вспомнила и ослепляющую вспышку, и распавшийся на куски шар с шипами. Вспомнила гоблинские пещеры, горящую шишку в моих ладонях. И все произошедшее, словно кусочки пазла, вдруг сложилось, обрело ясные очертания и смысл. Вот о чем говорил Глорфиндел: я и сама не замечала своей силы. —… и даже несмотря на то, что его валунами придавило, он оказался целехоньким! — воодушевленно продолжал ликовать Двалин, видимо, говоря о Фили. — Да и с Азогом ты помогла, — негромко усмехнулся Балин, довольно поглаживая бороду пальцами, — косвенно, правда. Если б не стена, не был бы он таким измотанным и побитым. Торин поэтому и управился быстро, хоть и ни за что этого не признает! Теперь я знала — гномы выжили, я смогла их спасти. И это знание приносило невероятное облегчение, разорвавшее все цепи напряжения, которые сковывали меня последние несколько часов. Я вздохнула, позволяя губам растянуться в улыбке. — Ах да, — вдруг опомнился Балин, доставая из-за спины подозрительно знакомый сверток, — мы нашли твой меч. Я едва не отпрянула от неожиданности. На руках гнома лежал чистый отполированный Оркрист, выглядывающий из-под складок тряпицы. И когда только я умудрилась его потерять? Ума не приложу! — Спасибо вам, — я резко замолкла, обхватывая рукоять ладонью. Меч удобно лег в руку, словно был создан для неё, — спасибо. Он многое для меня значит. Мы молчали несколько минут — я, рассматривающая в руках клинок, и гномы, то и дело посматривающие в сторону горы. Наконец, я решилась спросить: — Что будете делать дальше? — Проводим Бильбо с Гендальфом, а там уж разберёмся, — ответил Балин, пряча улыбку за пышной бородой. — А он разве еще не ушел? — удивилась я. — Да куда уж там, — хмыкнул молчавший до этого Кили, — завтра после полудня отправляются вместе с армией Лихолесья. — Значит, свидимся еще. Мы тоже собирались отбыть с владыкой Трандуилом. — Мы? — недвусмысленно протянул Балин, — уж не с тем ли эльфийским лордом? Я рассмеялась, понимая, что речь зашла о Глорфинделе. Отчего-то на душе стало легко, будто отвязался огромный камень, утягивающий меня в пучину отчаяния и вины. Я подтвердила, улыбаясь: — С ним, да. — А он ведь за тобой побежал как угорелый, — вдруг поделился Двалин, смешливо поднимая бровь, — на Воронью высоту. Мы распрощались на радостной ноте, и гномы отбыли в Эребор. Я долго стояла и смотрела на заходящее солнце, пока Лаурефиндэ не накрыл мои плечи своим плащом. Мы простояли в звенящем молчании на холме еще несколько минут и, насладившись падающим снегом, медленно пошли в сторону лагеря. Через месяц после прибытия в Имладрис я собрала все свои вещи, закинула на спину колчан со стрелами, взяла теперь уже мой Оркрист и, словно тень, выскользнула за порог, уходя далеко на Восток. На столе в моей комнате осталась лежать записка, на которой чернела витиеватая вязь тенгвара. Может быть, Глорфиндел нашел ее сразу после моего ухода, а может, смог узнать о моем исчезновении лишь на следующий день. Однако он выполнил мою просьбу. Он дал мне время, чтобы я смогла найти больше сведений о себе и своем прошлом, чтобы смогла самостоятельно пережить произошедшее и смириться со своей сущностью. Все-таки он знал меня лучше всех. Моё время в этой истории закончилось. Кто знает, что будет завтра? Может, я снова стану частью чего-то увлекательного и захватывающего, а может остаток своих дней проведу в одиночестве и странствиях. В любом случае, чтобы узнать, как сложится жизнь, нужно двигаться вперед. Думаю, сейчас как раз настало время, чтобы написать новую историю. Осталось только найти мать и спросить у нее, почему все получилось именно так, как получилось — большего мне и не нужно было.