***
Вскоре мы увидели перед собой холм с витиеватой линией городской стены. За ней, точно притаившиеся зверьки, засели крохотные деревянные домишки и чуть в отдалении — сияющий золотом Медусельд. После приезда я долгое время пролежала на кровати, отвернувшись лицом к окну. Комнаты в Золотых Чертогах, любезно предоставленные Теоденом оставшимся эльфам, оказались на удивление хороши. Мне выдали отдельную, — то ли как единственной женщине среди солдат, то ли по просьбе Арагорна — и на жизнь я не жаловалась. Разве что чуть-чуть. Но даже с нашим прибытием дворец казался покинутым, вымершим. Большая часть комнат пустовала, а люди разбрелись по домам, чтобы залечить раны. В местный лазарет, обустроенный на нижних этажах дворца, выстраивались разве что галадрим. Я села, опустила босые ноги на пол. Оголенных плеч коснулся холодок — мартовская погодка не радовала, а непротопленные комнаты окутывала прохлада. Поежилась, шаря рукой по кровати, разыскивая в складках одеяла свою рубашку, которую забросила куда-то по приезде в Медусельд. Конечно же, ничего на кровати не оказалось, а значит заботливая служанка уже побывала в моей комнате и увидела, как я прекрасно пускала слюни в подушку. Замечательно. Размяв шею и плечи, я все-таки встала с кровати и попыталась найти хоть какую-то одежду. Очень хотелось есть. За окном уже посветлевшее небо сияло весенней чистотой, и я заторможенно остановилась на мгновение, всматриваясь в редкие обрывки облаков. Откуда-то из-за угла были еще слышны пересуды стражи, и звучал размеренно и четко кузнечный молот в глубине низеньких домов. Город снова возвращался к жизни. Все пытались меня успокоить. Сделать что-то, чтобы я почувствовала себя лучше: Орофин нарочито спокойно чистил мой меч, едва ли не полируя Оркрист до блеска, Халдир пытался втиснуть в руки фляжку с алкоголем, а Охтарон терпеливо бинтовал опухшую руку и саднящую голову — но ничего из этого радости не приносило. Я пыталась не думать о произошедшем, терпеливо отгоняя от себя мысли и переключаясь на что-то не столь важное, но выходило ничтожно плохо. Менелтор умер. От единой мысли о том, что почувствует Анариэль, когда на пороге их дома появится Орофин и протянет ей меч мужа, тошнота подступала к горлу и липкий промерзлый страх скатывался клубком в груди. Я не любила — так. Все это были легкие, как весенний ветерок, чувства: привязанность, симпатия, ощущение комфорта и минутное счастье. Однако даже я понимала, что, если бы на месте Менелтора был самый дорогой для меня эльда, мое сердце разбилось бы на куски. Впрочем, смерть для эльфов не была концом… Глорфиндел ведь смог вернуться, хоть тело его и осталось где-то там, под толщей вод Великого моря. Но смерть для меня оставалась смертью. Не просто потерей физической оболочки. И я не воспринимала ее никак иначе — это была дурная привычка еще с тех времен, когда я считала себя человеком. Вздрогнула, вдруг поймала себя на абсурдной мысли — представила, что Глорфиндела больше нет. Нет нашего дома, нет разговоров по душам и долгих рассказов у камина. Нет никого, к кому бы я могла вернуться. Одиночество и пустота… Наверное, это тоже любовь — своеобразная, немного иная, как привязанность к единственному, кто протянул руку и вытащил из бездны. Наверное… Наконец, просидев в прострации пару долгих минут, я стащила с кровати простынь, обматываясь ею на манер римских патрициев. Медлить еще больше не хотелось. Возвращаться к мыслям — тем более. Отправилась в главную залу я босиком и в весьма неприглядном для девы наряде. Медусельд и внутри был достаточно помпезно обустроен: в замке оказалось много затейливо украшенных колонн и арок, пол выложен то ли мозаикой, то ли каким-то изощренным узором, а стены — все в обесцвеченных от времени гобеленах. — Опять эти гобелены, — тяжёлый вздох затерялся в пустоте коридоров, — будто только и преследуют. Я прошла дальше по длинному темному коридору, шлепая босыми пятками по холодным доскам. Почти все полотна были однотипными — на них, сияя выцветшими доспехами, сидели на конях эорлинги с развивающимися на ветру стягами. Других мотивов не было или же они просто висели в другой части дворца. Я шла, больше не вглядываясь в них — казалось, будто ничто не способно было больше поразить и удивить. Все стало пресным. Серым и безвкусным. Зала до сих пор была объята темнотой, но воздух дышал теплом и чем-то пряным. Высокий потолок, удерживаемый колоннами, украшенными тусклой позолотой и знаменами, навел вдруг на мысль, что Золотой Чертог снаружи казался куда меньше, чем он был на самом деле. В центре зала, разгоняя полумрак, пылал в очаге костер. Я прошла мимо него, с опасливой растерянностью усаживаясь на лавку у вытянутого стола. Жар приятно лизнул ноги теплом. — Ох, athane, — приветливо хмыкнул себе в бороду Гимли, отставляя кружку с чем-то пенным в сторону, — стало быть, оклемалась? А одежку, что, люди пожалели? — Вроде того, — протянула я, косясь в сторону пустых кружек и объемистого глиняного кувшина. Горло свело внезапной жаждой выпить целую бочку воды, — никто еще не собрался? — Да куда там, — махнул рукой гном, — как прибыли, так разбрелись все по сторонам. Арагорн давеча с Гендальфом ушел говорить, Теоден с ними. Эльф наш тоже куда-то запропастился, сижу, вот, один. — А разве не нужно нам поторопиться? — задала логичный вопрос я, подпирая тяжелую голову здоровой рукой. Гимли недовольно загудел: — Надобно, да. Вот только Гендальф сказал, что в спешке правды нет — Сарумана в Изенгарде охраняют эти… silal. — Кто? — не поняла я. Гном торопливо зацокал языком, спеша подобрать нужное слово. — Энты, вот, — наконец объяснил он, вздыхая, и снова потянулся к кружке, — и зачем только вам всем этот проклятый старик дался? Я вздохнула. И правда, может ну его к морготовой бабушке? Знал волшебник наверняка не больше моего, вот только какая-то смутная мысль, терзающая голову на подкорках сознания, настойчиво уговаривала наведаться к магу и спросить обо всем лично. На всякий случай. «На всякий случай… на всякий случай пойти на совет, сбежать с гномами, отправиться в Хельмову Падь, навестить мага… Как-то слишком много в моей жизни случаев. Так и паранойю словить недолго». — Задать парочку вопросов хочу. Судя по всему, старый дед много чего знает, про майар особенно. Гимли неловко крякнул, подавившись пеной, но ничего не сказал: видно, роханское пиво — или что там у него в кружке было — разговорам не способствовало. Мы просидели вдвоем еще какое-то время под тягостные вздохи гнома, и вскоре терпение наше было вознаграждено. С лестницы, о чем-то угрюмо переговариваясь, слетели первые ласточки — Гендальф и Арагорн. Я проследила за приближением мага с каменным лицом. Нерадивый «учитель» даже взглядом в нашу сторону не мазнул — повертел в руках палку, что-то неразборчиво прокряхтел дунадану и удалился. Спасибо и на этом. Впрочем, ожидала я совсем другого: думала, маг снова заведет свою любимую тему, чтобы в очередной раз ткнуть меня носом в ошибки. Наверное, не до меня ему сейчас было — и это взаимно. — Что с твоим одеянием? — удивился Арагорн, подходя к столу, — Ты обмоталась занавесью? — В моих покоях нет занавесок, — серьезно отозвалась я, подковырнув ногтем трещину в столе, — тюли тоже. — Тю… что? Я только рукой махнула и задала терзающий меня вопрос, уже теряя терпение: — Так мы поедем в Изенгард или нет? Саруман там, наверное, без нас со скуки умирает. — Вскоре отправимся, — задумчиво бросил человек, — и Исиль… Ты бы оделась. — У меня штаны украли, — на полном серьезе пожаловалась я. На лице мужчины расцвели совсем противоречивые эмоции. Наконец, с ошеломленным видом что-то старательно обдумав, Эстель выдал: — Идем. Отведу тебя к племяннице Теодена. Она тебе помочь сможет куда лучше меня. Признаться честно, воительница Рохана никогда не вызывала во мне теплых чувств — негативных тоже. Она просто существовала для меня, подобно очередному приходяще-уходящему персонажу, который нужен был для развития главных героев. Мы встретились с ней в проходе. Прекрасная дева шла прямо навстречу и несла в руках стопку одежды, и вид у нее был противоречивый: то ли рассеянный, то ли недовольный. Однако, едва завидев в конце коридора Арагорна, дева просияла лицом и зашагала быстрее. Я даже моргнула в удивлении от столь быстрых перемен. Эстель, явно не желавший проводить с Эовин больше положенного времени, буквально всучил меня в ее заботливые ручки и наказал найти, наконец, штаны — дабы я голым задом не светила перед толпой местной стражи. А вот принцесса, которая, в противоположность дунадану, общаться как раз-таки хотела, с его уходом заметно омрачилась, но все же повела меня дальше — в стылый полумрак прохода. Я плелась сзади и обдумывала все увиденное. — Как вы себя чувствуете, госпожа? — Эовин натянуто улыбнулась, осматривая меня с головы до ног. Кажется, мой нелепый вид чуточку успокоил ее сердце, раз в следующее мгновение девушка восторженно выдала, — Вы ведь участвовали в битве? Весь дворец о вас болтает. Я скептично дернула бровью, убыстряя шаг. За день я уже успела растратить всю энергию, и на банальные разговоры с мало интересующей меня Эовин остатки тратить не хотелось. Вот только портить еще даже не налаженные отношения с племянницей короля тоже казалось глупым решением. Я равнодушно отозвалась: — Сносно. Да. Эовин моя отрешенная задумчивость явно не пришлась по душе. Дева тут же с увлечением выдала, не собираясь сдаваться: — Как это было? Вы действительно сражались с полчищем врагов в одиночку? А то, что о вас говорят — истина? Вы взаправду умеете колдовать? Я слышала, все эльфы этому обучены, а ваша королева и вовсе сильнейшая в колдовстве! Я даже растерялась от ее напора. Эовин остановилась у дверей, оглядываясь на меня, точно спрашивая разрешение, чтобы войти. — Это не колдовство, — я первой нарушила молчание, приглашая деву войти в мою скромную обитель, и задумчиво произнесла, — скорее, сила окружающего мира, направленная в нужное русло. А владычица Галадриэль… она не волшебница, просто сильная эллет — в ней даже крови майар нет… И она, будучи простым эльфом, была куда могущественнее меня и того же Элронда. Может, стоило поучиться как раз у дочери Финарфина? Если ее саму обучала Мелиан, владычица Лориэна должна была обладать поистине выдающимися талантами. — Майар? Кто это, госпожа? От доверчивого взора Эовин я вдруг почувствовала тошноту. — Не важно. Можете считать, что колдуны, вроде Гендальфа. — Так вы и с волшебником знакомы? Рефлекторно насторожилась, но все же кивнула, протягивая руки к стопке приготовленных вещей. Однако Эовин моего намека не поняла и так и осталась стоять у двери, взирая на меня с ожиданием. — Я благодарна за заботу, — вздохнула я с нарочитым дружелюбием, — не смею вас больше отвлекать. Дева и бровью не повела — так и осталась недвижимо пялиться на меня, будто на музейный экспонат. Я улыбнулась в попытке разбить установившуюся между нами тишину и принялась одеваться, стараясь хоть немного закрыться от ее глаз. Эовин, точно запоздало сообразив, что мне под ее пристальным взглядом могло быть некомфортно, торопливо отвернулась и взяла с кровати простыню. — А ваш доспех забрали эльфы, — вдруг вспомнила дева, — тот светловолосый господин. Я задумчиво покачала головой, затягивая узлы рубашки. Светловолосых эльфов в Медусельде сейчас было где-то около трех, но ни один из них забрать мое обмундирование не мог — этим промышлял русоволосый Охтарон. Кажется, меч мой он тоже убрал куда-то от греха подальше, не говоря уже о панцире. Надо бы тот почистить… Я вдруг вспомнила Менелтора. Как мы сидели все вместе под раскидистыми кронами мэллорнов, защищенные могущей стойкостью этих деревьев, и не волновались о будущем. Верили, что победим. Что добро в очередной раз восторжествует. Это были глупые, такие ничтожные надежды… Моя рука застыла на подступе к одежде. Эовин смотрела. Внимательно следила за выражением моего лица, точно знала, какие мысли заполнили мою голову. Знала то, какой разбитой и жалкой я была на самом деле. Чувство растерянности и какой-то всеобъемлющей опустошенности вдруг сменилось злостью. И стыдом. — Хватит, — проскрежетала я, — перестаньте так на меня смотреть. Мне не нужна ничья жалость. — Ох, я нисколько… — залепетала дева, пытаясь заверить меня в обратном, но я молча покачала головой и указала на дверь. Пусть. Пусть злится на меня, обижается — что хочет делает. Выносить еще чье-то общество я больше не могла. Тихо хлопнула дверь. Я осталась в одиночестве, все еще съедаемая изнутри виной и стыдливым ощущением бесполезности. Мне было тошно и обидно. За истерику, за устроенный хаос и потерянный контроль, из-за которого наверняка погибли случайные эорлинги; за грубые слова в сторону Эовин, но обиднее всего — за то, что мою слабость видели все. Я устало осела на кровать. Еще даже не успела сделать ничего толком, а уже ощущала себя абсолютно опустошенной, будто выжатой. Иссушенной до треска. Я устала. Очень устала. Хотелось кричать.***
Я слезла с коня и, удерживая одной рукой поводья, осталась стоять на месте, рассеянно осматривая лес. Он возвышался над равниной огромной темно-зеленой стеной, а из его глубины веяло мраком, холодом и… смертью. Промозглый ветер, гулявший по степи, тихо трепал листья, и лес шептал: уходи, убирайся прочь. Блеклые силуэты трав и деревьев растворялись в вечернем тумане. Фангорн утопал в зловещих тенях. Идти туда никому не хотелось — даже кони испуганно пятились, не желая делать и шагу в стылую тьму. В ней, точно скрючившись в предсмертной агонии, расползались корявые силуэты деревьев, цеплялись друг за друга и скрывали за собой свет. У меня, ко всему прочему, разболелась голова. Раздирающая, непонятная боль, не имеющая ничего общего с недавним падением от взрывной волны, при взгляде на лес лишь усиливалась, как если бы в разум кто-то настойчиво лез. Я схватилась рукой за висок, надеясь отрешиться от боли, но сосредоточиться на словах Гендальфа не выходило. Митрандир бесстрашно вел отряд вглубь, не обращая внимания на мои потуги. Меня, стоило отметить, это полностью устраивало, но причину внезапной боли понять я не могла. Для сотрясения было поздно, — я уже сотрясла себе все, что можно и нельзя — да и с битвы прошло почти полдня, так что причина была явно не в этом. Восстанавливалась я быстро. На смену промозглому ветру вдруг пришла духота. Мы медленно двигались дальше — Теоден и братство на лошадях, а я, ощущая подступающую тошноту, предпочла прогуляться пешком. Кто-то рассказывал истории, кто-то обсуждал дальнейшие действия, но я не вслушивалась, мрачно шагая рядом с лошадьми. Жест мой без внимания не остался: Гимли, сидевший позади Леголаса, вдруг опустил голову и позвал: — Что-то ты бела, точно снег. Хотя и у меня к лесу этому не лежит душа. — Все в порядке, — рефлекторно отозвалась я и покачала головой. Мысль оборвалась, так и не успев толком сформироваться, да и думать о чем-то существенном не получалось совершенно, будто сознание утонуло в вязком тумане. Я вдруг поняла, что ощущения приглушились, растворились в стылом воздухе леса, и только головная боль оставалась на месте. Попыталась проморгаться, надеясь сосредоточиться хотя бы на чем-то, но на глаза будто повесили тюль — вроде бы видно, но нечетко, приглушенно. Я вырвалась из душного забытья, когда мы достигли твердыни, и ощутимо вздрогнула, не понимая, что именно заставило меня очнуться. В ушах все нарастал оглушающий звон. Вокруг все было залито водой. Стылая и потемневшая, она накрыла собой землю, утопила в себе обломки построек и механизмов, лестниц и колес. Всюду был хаос. Покореженные ворота были сорваны с петель и валялись где-то в стороне, погребенные под толщей воды; стены низеньких построек проломлены, разрушены на куски, будто над Изенгардом пронесся смерч. И посреди этого бардака, точно мрачное предупреждение, возвышался Ортханк — все такой же нерушимый. — Нужно разобраться с колдуном, запертым в башне. Тягучий бас, сопровождающийся скрипом, заставил меня неверяще повернуть голову. Перед нами, вытягиваясь ветвями к пасмурному небу, стоял энт. От его могучего вида и всеобщей разрухи вокруг я невольно сглотнула — если этот хаос вызвали энты, то силой они обладали просто огромной: об этом красноречиво свидетельствовали вывернутые столбы и перевернутая каменная чаша, над которой еще стелился пар. Я сделала ладонью козырек и осмотрела вышедшего на балкон старика. Сарумана видеть раньше мне не довелось, но слышала я о нем предостаточно: начиная от их натянутых отношений с Гендальфом, заканчивая уязвленной гордостью белого мага и желанием превзойти Митрандира во всем. Однако от властителя Изенгарда опасности, в отличие от последнего, я не ощущала вовсе. Сейчас Саруман Белый походил на обычного старика, сгорбленного, худощавого и уставшего от груза пережитых лет. «Внешность бывает очень обманчива». Гробовая тишина, прерываемая лишь нетерпеливым ржанием коней, повисла в воздухе, но только на мгновение. Саруман подошел к перилам ближе, ткань его посеревших одежд колыхнулась на ветру, и, осмотрев нашу разношерстную компанию, старик спокойно предложил: — Почему бы нам не созвать совет, как в старые добрые времена, — заискивающий голос его вдруг прорезало нечто властное, — о, Теоден Могучий? Я цепко следила за изменениями в атмосфере. Если Фангорн при первом взгляде казался темной и душной обителью зла, то затопленная площадь перед Ортханком стала для нас глотком света и воздуха. Временным. Стоило Саруману выйти наружу, воздух будто пропитывался чем-то обманчиво спокойным и льстивым, а голос старца туманил рассудок не хуже раскуренных благовоний. Предпочтя не отсвечивать и навлекать на свою больную голову проблем, я терпеливо ждала конца разговора, чтобы с чистым сердцем вклиниться меж двумя майар. Однако Сарумана ничто не останавливало от своих собственных планов. Я вздрогнула от его голоса, когда маг обратился ко мне: — Кто это тут у нас, — притворно подивился волшебник, — неужто ученица Лаурефиндэ пожаловала проведать старика? Я промолчала, кожей ощущая, как взгляды всех собравшихся остановились на мне. — А он то тебя все ищет, — маг грузно оперся на посох, продолжая как бы невзначай, — умно, умно… — Он? Лаурефиндэ? — устало предположила я, но Саруман лишь скривился. — Нужна ты ему так же, как корове пятая нога! — расхохотался старик, но его слова нисколько не задели меня, — Сколь вы глупы. От взора его убежать невозможно, скрыться — тем боле. Ты вина всему и решение. Если бы Гендальф справился со своей задачей, никого из нас тут бы не было. Но в этом крылось и благо… Должен ли я выразить благодарность за то, что ты сбежала тогда вслед за гномами? Я замолкла, совсем теряя нить разговора. Вина, решение? С чем Митрандир должен был справиться? Смутные мысли уже терзали мозг вместе с нарастающей болью в висках. Я старательно обдумывала слова старика, пытаясь вспомнить, выудить из памяти хоть какие-то фрагменты, сопоставляла с сюжетом, надеясь связать их между собой. А Саруман наблюдал за моими потугами с такой снисходительностью, будто взирал на меня с высоты небесного трона Манвэ, не меньше. — О ком и о чем ты говоришь? — я задрала голову и шагнула ближе, опасливо ступая по скрытой за мутной водой земле, — Когда я ушла за гномами, Гендальф звал меня на совет. Это и было его заданием? — Не вслушивайся в лживые речи, дитя, — встрял вдруг Митрандир, однако вопреки столь удачному моменту для вмешательства выглядел маг слишком спокойным, — Саруман растерял последние остатки благоразумия… Я не выдержала — нарочито лениво повернула голову и твердо приказала, чеканя слоги для пущего эффекта: — За-мол-чи. Гендальф смерил меня неверящим взглядом, невольно скривившись. Не каждый день малявки вроде меня открыто пренебрегали его «мудрыми» советами и заставляли заткнуться, но вести диалог мирно мне не хватало терпения. Мой голос, глубокий и вибрирующий, буквально придавил всех собравшихся к земле, заставив вздрогнуть от смены атмосферы. И я прекрасно чувствовала эту бурлящую по венам мощь, позволяя ей показать, наконец, что меня стоило воспринимать всерьез. — Ты кормил меня сказками и ни слова не говорил о происходящем, — мои веки раздраженно сузились, я была чертовски устала и зла, — так дай выслушать того, кто готов со мной говорить. Верить или нет — я решу сама. Даже не смогла сдержать усмешки, внезапно вспомнив, что когда-то боялась мага до дрожи. — Хо-хо, — не остался в стороне Саруман, — Гендальфа Серого поставили на место! Или мне стоит говорить «белого»? Впрочем, звания ты этого не достоин, и мы оба знаем это. — Поменьше ненужной полемики, — вздохнула я. На сей раз тон мой прозвучал тверже, — тебе ведь известно, кто я, Курумо? — Давно меня не величали этим именем, — Саруман на верху башни нарочито медленно перехватил посох и, снова оперевшись на него, взглянул вниз, — разве можно не знать? Жалкий приплод великой матери, ее тусклая тень — в тебе нет ничего: ни силы, ни амбиций, что были у нее. Проклятая нолдорская кровь вымыла из тебя все зачатки достоинства! Я пропустила выпад мимо ушей, уже преисполнившись мрачной решимости. Болтать со стариком весь день в мои планы не входило, оттого хотелось лишь сильнее поторопить его. Вот только у айну на беседу были свои планы, а считаться с моими он бы не стал в любом случае. Оставалось лишь подыгрывать, то и дело возвращая мага к нужной мне теме. Как утомительно… — Да, мне это часто говорят. Особенно часто — жалкие майар, чья гордыня затмила глас рассудка, — равнодушно парировала я, предвкушая нужную мне информацию, — каково это, быть во всем хуже Митрандира, довольствоваться его подачками, знать, что именно он получил Нарью? Считаешь, что он не достоен зваться Белым? Да и ты то не особо хорош — считал себя великим, взлетел так высоко, но от этого падать будет еще больнее. Арагорн, стоявший ко мне ближе всех, неверяще оглянулся, шокированный моими словами. За сегодня я несколько раз перевалила за отметку «здорового цинизма» и уже не стеснялась в выражениях, чем всех немало удивляла. Гендальф мрачно хмурился, сжимая пальцами посох, а остальные предпочли изображать полное отсутствие всякого присутствия — молчаливо переглядывались или неловко прятали взгляд. — О нет, — вдруг нахмурился маг, — все же от матери у тебя осталось хоть что-то. Ее поганый язык! А от отца — безумие! — Ты знаешь мою мать. Скажи мне, кто она на самом деле, — уже теряя терпение, приказала я. — Стало быть, и сама не знаешь. Невежественная, глупая девка… Я прикрыла веки, мысленно повторяя про себя детскую считалочку, и растянула губы в угрожающей улыбке. Терпение… Старик, видно, развлекался подобным образом, раз все время оттягивал правду — хотя это у всех майар в крови. — Скажи мне, кем она была и где найти ее, — я старалась говорить спокойно, но из-за острого раздражения тон все равно вышел жестким. Да и со стороны моя натянутая улыбка, должно быть, выглядела так себе, раз стражники Теодена в который раз перехватили свои пики в руках. — Найти? — расхохотался маг, точно сама мысль об этом была безумней некуда, — Из пыли и пустоты не сотворишь и камень. Он развоплотил ее, растер фэа в труху за неверность. Наш Митрандир знает не понаслышке, каково это — перестать существовать. — Ты лжешь. Я знаю, что она жива и еще в пределах Эа. — И кто тебе это сказал? — снисходительно отозвался тот, — Валар? Или, может, Гендальф? Их слова — поволока лжи, и они дергают тебя за ниточки, как бумажных кукол в людских представлениях. У меня есть кое-что для вас! Саруман обратил свой взор на Митрандира. Я не стала торопить — это было так же бесполезно, как биться головой о кирпичную стену — и тихо продолжила стоять по щиколотку в воде, пытаясь совладать с подступившей злостью. — В Средиземье кое-что уже давно гниет. То, чего ты не увидел, Гендальф. Но великое око видит всё. Даже сейчас оно использует эту возможность. Из рукава одеяния вдруг показался шар. Гладкий и черный, он не бликовал на свету, точно вобрав в себя всю тьму этого мира. Старческая рука подняла его выше, вровень глаз, и от узловатых морщинистых пальцев вдруг поползло нечто алое, огненное. Палантир медленно вспыхнул огнем, а воздух внезапно потяжелел и застыл. Я поморщилась — виски вдруг пронзило такой болью, что я на секунду потерялась в ощущениях. — Он знает, что ты здесь, дочь отступников. Знает и воспользуется возможностью, как бы старательно ты не бежала в свой возлюбленный Имладрис. Он знает… Скроешься от него в этот раз, и все земли падут к его ногам — даже сила Вильи не поможет устоять пред всепоглощающей тьмой. Скоро он нападет на вас, и вы все умрете. Ты — последней, будешь наблюдать, как корчатся в предсмертных муках все, кого ты знала, потому что Гендальф накинул тебе ошейник, как шелудивой псине, и ведет тебя и всех остальных на верную смерть. Вы знаете это, не так ли? — Я достаточно наслушался, — гневно закряхтел Гимли, растерявший за наш недолгий разговор всякое терпение, — убейте его и дело с концом! — Нет, — отрезал Митрандир, — довольно, Саруман! Одумайся! Спустись и сможешь спасти себе жизнь! — Одуматься здесь нужно вам! Гендальф никогда не поколеблется, чтобы пожертвовать теми, кто близок к нему, кто исповедует любовь. Скажи-ка, какими словами ты напутствовал полурослика перед тем как отправить его на гибель? Тропа, на которую он ступил, ведёт лишь к смерти! Эту же дорогу ты избрал и для нее — одна смерть ради жизней многих! Не так ли ты объяснял свой выбор, о мудрейший Олорин?! Я застыла, оглушенная и резко лишившаяся дара речи, думая, что ослышалась. Надеясь, что ослышалась. Казалось, будто время замерло в этом моменте, но мир жил: охнул неверяще Гимли, сжал челюсть Леголас, Арагорн обернулся на Митрандира с широко распахнутыми глазами. А я все стояла, не в силах шевельнуть и пальцем, ощущая какое-то мрачное удовлетворение от услышанных слов. — Ее смерть? — бесцветно повторила я, — Что ж… Это похоже на правду. — Поверь, дитя, я не стал бы причинять тебе вред, — заверил маг, но я отмахнулась от него, сжала кулаки. — Причина — моя мать? Или я просто сама по себе не угодила? — язвительно процедила я. Почему-то мелькнула мысль, что я слишком спокойна для того, кого хотели убить, но я растерянно отмахнулась от нее. «Ответы, которые скрывали так долго, не могут быть хорошими по определению». — О, позволь мне ответить, — снова встрял Саруман, — все мы знаем, как опасна тьма, как лживы ее речи… — Прямо как твои! — не удержался Гимли, однако колдун и бровью не повел. —…и как короток век тех, кто столкнулся с ней один на один. Ты само ее воплощение. И имя у тебя под стать: прекрасный, но оскверненный тьмой цветок Телпериона, до сих пор продолжающий пускать свой тусклый искаженный свет. Снова имя, снова цветок. Снова воплощение тьмы. Наверное, я проклята Эру, раз все только об этом и твердят… Кажется, кто-то подхватил меня под локоть и что-то произнес, но даже голос Сарумана сейчас доносился словно через толщу воды. — А знаешь, кто первым заметил твою сущность? Великий владыка Трандуил, — не скрывая насмешки, продолжал Саруман, — конечно, Элронд все понимал — тяжело пригреть змею на шее, не зная о ее существовании! Однако ему не хватило мужества отправить на убой «невинное» дитя, взирающее на него глазами олененка. А Трандуил смог. — Как смеешь ты порочить имя моего отца! — не выдержал Леголас. Он резко взметнул лук, прицеливаясь, но я схватила уже натянутую тетиву ладонью. Она врезалась мне в ладонь, но отрезвила недостаточно, чтобы я смогла произнести что-то связное: — Опусти. — Верно, верно, — нисколько не изменившись в лице и тоне подтвердил Саруман, но вдруг переменился. Голос его приобрел угрожающий подтон, — говорю я не с тобой, Леголас, сын Трандуила! Молчи, коль разговор не для твоих ушей! Так, о чем я… То послание леди Артанис, знаешь ведь, что было в нем? Я опустила поднятую руку и растерянно взглянула на мага снизу. Пусто. В послании не было написано ни строчки. Ярость исчезла. Вместо нее распускалась, как плотоядный цветок, внезапная четкая, выверенная пустота. Фрагменты мозаики окончательно встали на места. Пазл сложился в куда более ужасающую картинку, и я оказалась к ней не готова. — Вижу, что знаешь. И вот тогда мы все узрели истину: в шкуре олененка затаился волк! Волк, способный выжигать деревни, подобно его слугам. Верно же, Теоден Могучий? Я вздрогнула. Сформировавшаяся мысль еще не успела просочиться в мозг, как я уже чувствовала огромное ужасающее нечто над головой, сулившее мне отнюдь не самые веселые и радужные времена. — Ведомо ли вам, что деревенька в Истфолде сожжена была вовсе не слугами Саурона? Твой наставник так рьяно защищал тебя от людского гнева, но делал он это не из-за возвышенной любви или привязанности! Потому что тебя не за что любить, кроме как за собачью преданность! Ты, как щенок, бегаешь за ними по пятам, чтобы почувствовать себя значимой и нужной, но даже ему ты без надобности! Я отшатнулась, понимая, что задыхалась. Схватилась за горло в наивной попытке совладать с эмоциями, но смогла только рвано выдохнуть. Горло стиснуло острым желанием рявкнуть на колдуна, заставить замолчать, но я могла только слепо смотреть вперед. И слушать. Слушать каждое слово, нарастающее вокруг точно гул. —…он без колебаний оставит тебя! Это стало последней каплей. — Заткнись! Я заорала — во все горло, и вода под ногами забурлила от магии. Сила плеснулась наружу, хлестко заставила всех отпрянуть и застыть в ужасе. Визгливо заржали кони, темные плащи взметнулись вверх; кто-то из людей хрипнул, готовясь закричать, а остальные побледнели, схватились за оружие. Над залитой водой поляной разразилась мертвая тишина. Она распростерлась над мутной гладью вместе с паром и дымом, и голос мой — неестественно спокойный и ледяной — прогремел в ней громом: — Не смей говорить о нем. Не смей даже упоминать его имя своим паршивым ртом. Саруман гнусно расхохотался, но безумный его смех внезапно потонул в хрипе. Старец дернулся, оглянулся за спину, встречаясь взглядом с предателем, и в руке Гримы блеснул кинжал. Он вошел в спину старца так плавно и быстро, что майа не успел понять произошедшее — Грима вырвал лезвие, торжествующе ухмыляясь, а Саруман, обессиленно отступив назад, вдруг слетел со стены. Я вскрикнула и успела только притянуть ладони к лицу, скрывая гримасу отчаяния и ужаса. Он падал долго, мучительно долго, трепыхаясь в воздухе как оторванный с дерева лист. И через мгновение рухнул на землю — прямо в пучину мутной воды и груду обломков. По воде поползли круги. Багровые разводы тут же расползлись по сторонам. В ушах оглушительно застучала кровь. Нет… Он не может умереть! Не после того, как почти рассказал мне о матери! Я подорвалась с места, оставляя застывших в шоке спутников позади. Вода тормозила, мешала продвигаться вперед, точно утягивая колени на дно, но я добралась до мага — с шумом и плеском — и невидяще уставилась на его труп. Меня будто окатили ледяной водой. Белые одеяния, уже посеревшие от грязи и пропитавшиеся влагой, расползлись вокруг его скорченного тела, и только багровое пятно посередине груди, точно обрамляющее острый железный обломок, было неестественно цветным. Я отвернулась, давя подступившую тошноту, не в силах смотреть на пронзенное насквозь тело старика. Нет, он не должен был умереть сейчас… Слишком много вопросов, которые я должна была ему задать… слишком много ответов, которые я не получила. — Саруман поплатился за свои деяния, — внезапно произнес Гендальф. Глухой и тихий, его голос больше походил на шепот, но раздался над затихшим двором слишком громко. Я взглянула на братство. Каждый из них смотрел на меня так, будто наконец что-то для себя решил. Я даже понимала, что. Изо рта не вырвалось ни слова. Я только хмыкнула, растянула губы в мрачной гримасе и, найдя взглядом блеснувший в воде палантир, пнула тот ногой. Шар вспыхнул, прокатился вперед, остановившись лишь у ног Гендальфа. — А теперь я жду объяснений, Митрандир.