Хранитель сокровищ

Катрин Легуа лишь для вида хорохорилась, упрямо, точно взнузданная лошадка, вскидывая голову в венце золотых волос. В душе она сожалела о дикой выходке, навлекшей неприятности и на неё саму, и на скорняка, на которого Катрин уже не сердилась, и на дядюшку Матье. Девушка могла только предполагать, какие кары полагаются человеку, разозлившему герцога Филиппа, прозванного Добрым отнюдь не за кроткий нрав. А если б ей дано было предугадать, какие события воспоследуют в грядущем, то, пожалуй, она позволила бы нахалу лапать себя сколько угодно. Быстрым шагом солдаты пересекли Рыночную площадь. Дядюшка Матье в съехавшей набекрень шапке, испуская жалобы, едва поспевал за ними. Он предвидел уже племянницу на эшафоте, свой разорённый дотла дом, горькую участь побирушки. — Со мной случится то же, что и с беднягой Гоше Легуа, мир праху его! — думал толстяк. — Нет, Гоше счастливее меня, он не видел, как мародёры громили его лавку, как его семья бежала из Парижа. А я всё увижу своими глазами, побреду по миру с протянутой рукой. И всё из-за взбалмошной девицы! Ах, ах, какой позор выпал на мою голову на старости лет! Поток его душевных терзаний прервался у ворот замка, где стража скрестила копья, преграждая Матье дорогу. Лишённый возможности последовать за племянницей, заговорить с ней, замолвить за неё словечко, дядюшка уселся прямо на булыжники мостовой, молясь святому Бонавентуре о благополучном разрешении дела. Меж тем Жак де Руссе сопроводил Катрин к главной лестнице Принзенхофа, тогда как любителя пораспускать руки лучники потащили дальше по двору. — Как, разве вы не в тюрьму меня ведёте? — удивилась девушка. — Следуйте за мной, — сухо ответил капитан, проклиная полученный приказ, который не имел права не исполнить. Капитан был молод и ещё по-юношески впечатлителен. Арестованная возмутительница спокойствия нравилась ему всё больше. Катрин примолкла. Она внезапно поняла, куда и зачем её ведут. Догадка подтвердилась, когда вслед за де Руссе она поднялась по лестнице, пересекла крытую галерею, затем зал, увешанный аррасскими гобеленами. Девушка, помнившая великолепие дворца Сен-Поль, в другое время непременно залюбовалась бы роскошью, раз уж предоставился случай. Сейчас все помыслы её были сосредоточены на ближайшем будущем. Капитан, подведя пленницу к дальней стене, откинул драпировку, за которой обнаружилась потайная дверь. Он легонько нажал на створку и та бесшумно распахнулась. — Входите! — приказал хмурый конвоир, разрубив кинжалом верёвки, связывавшие руки девушки. Катрин, растирая онемевшие кисти, послушно шагнула внутрь. Дверь тотчас захлопнулась за её спиной, полностью слившись с рисунком обивки. Человек, незнакомый с тайнами дворца, ни за что не обнаружил бы здесь скрытый проход. Пленница очутилась в богато убранной комнате с вызолоченными стенами, двумя стрельчатыми окнами и камином, в котором пылал огонь. Взгляд Катрин, созерцая обстановку, остановился на кровати под чёрным бархатным пологом, поддерживаемым парой позолоченных грифонов с изумрудными глазами. Девушку передёрнуло. Она представила себе, что вскоре должно произойти здесь — в этой комнате, на этой постели, что станет выкупом за её освобождение. Она много слышала о любовных похождениях герцога Бургундского, о его многочисленных фаворитках. Девушке предстояло влиться в их череду, немного потеснив Жанну де Прель, которая сама некогда потеснила Катрин де Скар. Впрочем, Катрин не уповала на длительную связь, ибо племянница суконщика в её глазах проигрывала знатной даме. Она думала всего лишь искупить свою вину за срыв торжества. Однако уже и это было тяжким наказанием, сравни заточению и пытке. Необыкновенная красота была её главным оружием, которым, однако, Катрин совершенно не желала сейчас воспользоваться. На то имелись две веские причины, проистекавшие одна из другой. Во-первых, она презирала Филиппа Бургундского: за его прохладное отношение к герцогине, фактически изгнанной со двора, вынужденной терпеть измены мужа и его побочных детей, а также за то, что герцог, будучи ещё графом Шароле, мог помочь одному человеку, но не сделал этого. Во-вторых, Катрин в свои годы ещё ни разу не была с мужчиной, не подпускала близко ни одного из них, решительно отказывала сватавшимся к ней женихам. В сердце её восемь лет зияла незаживающая рана, оставленная первой любовью. Это произошло в апреле 1413 года, в Париже, в дни противостояния арманьяков и бургиньонов. Катрин, тринадцатилетняя девчонка, дочка золотых дел мастера с моста Менял, удрав с утра пораньше из дома, наблюдала, как восставший народ, поднятый живодёром Симоном Кабошем, штурмует Бастилию, где укрылся бывший прево Пьер Дезэссар, как осаждающие тараном выбивают ворота замка Сен-Поль. Она и спустя годы как наяву видела бунтовщиков, волокущих окровавленных связанных пленников на Монфокон, осыпая их плевками, побоями и бранью; разграбленный дворец, вытоптанный сад; молодую женщину, со слезами просившую пощадить юношу, почти мальчика, схваченного приспешниками Кабоша. Филипп был там. Он бесстрастно глядел на разыгрывающуюся перед ним вакханалию. Это его отец, Жан Бесстрашный, руками Кабоша поднял восстание. Это по его милости юному Мишелю де Монсальви грозила страшная участь. Ни герцог, ни его сын не пожелали вступиться за пленника, отдав его на расправу кабошьенам. Она, Катрин, вместе с приятелем по имени Ландри Пигасс пыталась совершить невозможное. Она помогла Мишелю бежать, укрыла в погребе своего дома. Той же ночью Мишель исчез бы из Парижа, но надежды на его спасение не сбылись. Беглеца обнаружили, зверски избили, на глазах Катрин растерзали ещё более жестоко, чем собирались поначалу. Но и это не всё. Разъярённая толпа разгромила дом Легуа, повесила его хозяина на собственной вывеске, обвинив в укрывательстве арманьяка. Кабош похитил Лоизу, старшую сестру Катрин, и надругался над ней, после чего бедняжка тронулась рассудком. Чудом Катрин с матерью и Лоизой удалось бежать в Дижон под крылышко дяди, Матье Готерена, торговца тканями. С той поры утекло много воды. Давным-давно впиталась в землю кровь захваченных в тот день арманьяков, истлели кости Пьера Дезэссара, сдавшегося бунтовщикам под честное слово Жана Бесстрашного и предательски казнённого. Лишь в августе тело прево сняли с виселицы Монфокон, тайно, при свете факелов, похоронив на кладбище матюренов. Не стало ни дофина, ни Жана Бесстрашного, ни Кабоша. Забылось некогда блиставшее имя Гоше Легуа. Утихла боль Катрин, но след, оставленный в пылком девичьем воображении златокудрым Мишелем, не изгладился. Она знала его всего несколько часов, но лик де Монсальви навеки отпечатался в её памяти. Даже скорбь по убитому отцу была не так велика, как грусть, охватывающая девушку при воспоминаниях о юноше, его рассказах о родной Оверни. Катрин уверена была в том, что больше никогда никого не полюбит, потому и чуралась мужчин к великому огорчению дядюшки. Время шло, однако никто не нарушал покой потайной комнаты. О Катрин словно позабыли, предоставив ей волноваться и строить догадки о намерениях монсеньора. Изрядно проголодавшаяся и утомлённая пленница, не найдя ничего лучше, прикорнула в кресле у камина, положив голову на пышную подушку. Так она и дремала, покуда в комнату не вошёл герцог Бургундский собственной персоной, сменив чёрные доспехи на чёрный же дублет. Разбуженная его появлением, девушка поспешно вскочила, судорожно пытаясь натянуть на плечо рукав порванного в суматохе платья. Опомнившись, она присела в реверансе, бормоча: — О, ваша светлость! Как мне стыдно! Филипп усмехнулся, глядя на эти неуклюжие проявления придворного этикета. Отступив на пару шагов, чтобы получше рассмотреть Катрин, он проговорил дружелюбным тоном: — Вы так сладко спали, прелестная нарушительница спокойствия, что мне жаль было будить вас! Однако пришло время поговорить. Вы храбры. Помешать процессии Святой Крови не каждый отважится. Скажите мне, кто же вы? — Ваша пленница, монсеньор… Более никто, — прошелестела Катрин, покосившись на кровать. — Никто? Ваше лицо кажется мне знакомым, хоть я никогда не встречал вас. А ведь я мог поклясться, что знаю всех красавиц Брюгге! — Я не из Брюгге, ваша светлость, — произнесла Катрин, прикрывая руками грудь. — Я приехала сюда с дядей, он суконщик и покупал здесь ткани. Мы живём в Дижоне. Родилась я в Париже. Если же вы хотите знать, где видели меня прежде, — она глубоко вздохнула и продолжила срывающимся голосом, — то вспомните, ваша светлость, тринадцатый год, мятеж Кабоша, покои дофина. Вспомните вашу сестру, на коленях просившую вас за юношу из рода де Монсальви! Тогда, возможно, вы вспомните и меня. Катрин умолкла. Голова её закружилась от духоты и приторного аромата роз, украшавших комнату с кроватью под чёрным пологом. Мельком она разглядела в зеркале своё побелевшее лицо, на котором сияли огромные отчаянные глаза невиданного цвета. — Так вот где я вас видел! — воскликнул поражённый Филипп. — Вы та девчонка, что вступилась за негодяя, посмевшего плюнуть в лицо моему отцу! Сторонница арманьяков! Знаете ли вы, сколь опасно воскрешать в моей памяти те дни? — Знаю, ваша светлость. Знаю также и то, зачем меня привели сюда, — пытаясь успокоиться, ответила девушка. — И, коль на то пошло, я не из арманьяков. Я только хотела спасти ни в чём не повинного человека. За это дружки вашего батюшки повесили моего отца, разгромили наш дом, а меня с матерью и сестрой изгнали из города. Вот почему я теперь живу в Дижоне. Катрин собственными руками отсекала пути к спасению, но уже не могла удержаться над пропастью, куда должна была вот-вот сверзиться. Убийца её первой любви стоял перед ней. Кровь Мишеля де Монсальви на руках Филиппа Доброго. Катрин скорее умерла бы, чем простила его. Выдержка изменила всегда невозмутимому герцогу. Содрогаясь от гнева, он выхватил из вазы алую розу; не замечая, что ранит ладони о шипы, изломал стебель, смял в пальцах нежные лепестки, швырнул истерзанный цветок за окно. Катрин ждала, готовая к чему угодно — к насилию, к пыткам, к казни. — Что же вы намерены со мной сделать? — в отчаянии спросила она. — Что с вами сделать? — сумрачно повторил герцог. — Бросить бы вас в каменный мешок, как вы того заслуживаете. Вы напомнили мне об убийцах моего дорогого батюшки! Однако вы слишком… — раздираемый противоречиями, он сглотнул пересохшим горлом. — Слишком прекрасны, чтобы гнить в темнице. И чтобы прозябать в низшем сословии! Филипп направился к девушке. Та шаг за шагом отступала от него, пока не упёрлась спиной в столбик кровати. Дрожа от волнения, напряжённая, как сжатая пружина, она обратила к герцогу потемневшие от переживаний лиловые глаза. — Полноте! — ухмыльнулся Филипп. — Вы прямо-таки источаете ненависть, а я не хочу, чтобы вы возненавидели меня ещё больше. Мы расстанемся друзьями. И в знак моего расположения я прикажу примерно наказать хама, дерзнувшего посягнуть на вашу честь. Издав крик раненой птицы, Катрин быстро заговорила: — Молю вас, ваша светлость, простите его, как простила я! Со мной делайте что угодно, но освободите несчастного. Право, за такой проступок не следует карать столь сурово! — Ваше предложение звучит слишком соблазнительно, — выдохнул Филипп. — Мерзавец тысячу раз заслужил смерти, совершив то, чего не могу себе позволить даже я. Его горячие руки настойчиво сжали её плечи, дыхание участилось, в серых глазах зажглись хищные огни. Он зарылся лицом в её волосы, жадно вдыхая исходивший от них запах ромашки. — Я пощажу его, так и быть, — бормотал Филипп, перебирая подрагивающими пальцами золотые пряди. — Теперь я понимаю его. Перед вами невозможно устоять. Хорошая моя… Катрин замерла от ужаса, ожидая того мига, когда герцог толкнёт её на постель, окончательно разорвёт на ней платье, овладеет её беспомощным телом. Однако Филипп буквально отпрыгнул в сторону, будто его отбросила неведомая сила. Искушённый в амурных интригах, он не мог позволить себе одержать столь лёгкую победу. — Уезжайте немедленно! — вскричал он. Грудь его ходила ходуном. — Чтобы завтра вы были как можно дальше от Брюгге. Мы увидимся с вами в Дижоне. Помните мои слова. — Монсеньор? — подивилась Катрин, действительно переставая что-либо понимать. — Какие дела могут связывать принца крови с племянницей простого суконщика? — Ты прекрасно знаешь, — проворчал Филипп, борясь с искушением вновь схватить девушку в объятия. — И не бойся любви принца крови — она не наносит бесчестия. Мы снова встретимся. Я всё устрою как нужно. Он и сам не заметил, как вырвалось у него это «ты» вместо «вы». Катрин закрыла пылающее лицо руками, глухо простонав из-под сомкнутых ладоней: — Сжальтесь, ваша светлость! — После того, как ты завладела моим сердцем? Если ты не умеешь читать желание в мужских глазах, то ты не дочь Евы! А сейчас иди, иначе я могу с собой не совладать. Впрочем, погоди. С этими словами Филипп извлёк из сундука с резной крышкой отороченную соболями накидку и набросил на плечи Катрин. Растрепавшиеся волосы и порванное платье, открывавшее взору слишком многое, исчезли под складками бархата. — Гораздо лучше, — удовлетворённо улыбнулся герцог, — теперь ваши прелести не так бросаются в глаза. Покончив с одеянием, он покинул комнату, а по возвращении вручил ошарашенной девушке скреплённый печатью свиток. — Это охранная грамота, — пояснил Филипп. — Где вы остановились? — В гостинице «Цветущая шелковица», что на Шерстяной улице. Дядюшка всегда останавливается там, когда приезжает в Брюгге. Нынче вечером мы собирались в обратный путь… — В таком случае пусть ваш дядюшка поторопится паковать багаж. Мои люди позаботятся о том, чтобы вы без помех достигли городских ворот. Подавшись вперёд, он поцеловал Катрин в полуоткрытые губы. Всё случилось так быстро, что девушка не успела почувствовать ни испуга, ни отвращения. — Мне очень хотелось, — извиняющимся тоном проговорил герцог, окончательно переходя на «ты», подчёркивая тем самым близость их отношений. Катрин заметила эту вольность, но не вздумала пенять. — Теперь иди. Капитан де Руссе проводит тебя до гостиницы. До встречи, радость моя! Он отворил одному ему приметную дверцу. Катрин вышла в знакомый зал с гобеленами, где поджидал де Руссе, с поистине щенячьим восторгом во взоре. Он согласен был следовать за девушкой не только в «Цветущую шелковицу», но и на самый край земли. Катрин поспешно направилась к капитану в надежде скорее покинуть дворец и тем самым избавиться от дальнейших притязаний, если вдруг монсеньор снова потеряет голову. Кроме того, дядюшка Матье, должно быть, совсем испереживался. — Подожди! Подожди! — окликнул Филипп. — Я ведь даже не знаю, как тебя зовут. — Катрин Легуа, ваша светлость, — поклонилась девушка, несколько удивлённая тем, что монсеньор выведал о ней всё, но только не имя. — Вот как меня зовут. Кивнув, герцог удалился в свои покои. Впервые он, не тронув, отпустил женщину, которую возжелал. Впрочем, Катрин Легуа понятия не имела о собственной исключительности. Не теряя зря времени, вместе с порядком изведшимся дядюшкой она в тот же вечер покинула гостиницу, а вслед за тем и Брюгге. Восторженный капитан составил дяде и племяннице, а также их слугам эскорт, сопроводив до ворот Святой Екатерины. Предосторожность, предпринятая герцогом, была совершенно не лишней: брюггенцы не жаловали тех, кто осмеливался помешать священной процессии. Де Руссе, хорошо это знавший, охранял Катрин с бдительностью сторожевого пса. Однако приятная миссия завершилась у городских ворот, распахнувшихся по его приказанию и именем герцога. Путь Катрин лежал в Дижон, тогда как капитану надлежало вернуться к своему господину. Жак де Руссе не отказал себе в удовольствии посмотреть, как маленький караван удаляется по дороге, тянущейся среди перерезаемых каналами фламандских полей. Затем ворота захлопнулись и капитан, пряча вздох, повернул коня, следуя обратно в замок. Здесь надобно заметить, что Филипп Добрый сдержал своё слово, повелев выпустить на все четыре стороны бедолагу-скорняка. Тот, следуя примеру Катрин, оставил негостеприимный город, направившись в Гент, зарекаясь впредь даже смотреть на смазливых девиц. Что же касается самого герцога, то он, выпроводив Катрин, послал за своим казначеем, Гареном де Бразе, заявив, что хочет немедленно видеть его по неотложному делу.