Хранитель сокровищ

Беспокойство Катрин за Абу-аль-Хаира постепенно сошло на нет. Выведав у жены истинную цель приезда маленького араба, Гарен утратил всяческую подозрительность и подружился с гостем. Катрин, ища общества лекаря для разговоров об Арно, не раз заставала его мирно беседующим с казначеем. Мужчины обсуждали различные болезни и методы их лечения, рассуждали о философии, спорили о творчестве поэтов. Быстро уставая слушать их, Катрин демонстративно уходила, а собеседники этого даже не замечали. Впрочем, расспросы о том, как и чем живёт Арно при королевском дворе, вместо радости приносили лишь расстройство. Абу, поняв, что прежде всего хочет знать девушка, не щадя её чувств, поведал: многие дамы вздыхают по капитану де Монсальви, и он отвечает им взаимностью, познав, оставляя, словно выпитый до дна кубок. Ни одна женщина не затронула его сердца, но Арно умел изображать увлечённость, расточая слова нежности, тем самым облегчая себе победу. Невольно Катрин призадумалась, скольким девушкам до встречи с ней шептал он те нежные слова, прозвучавшие в харчевне. Катрин тосковала. Всем своим пробудившимся для любви существом она жаждала ласк, её угнетали ночи, проведённые в одиночестве. Огонь в её крови разгорался понапрасну, лишь из гордости в такие часы Катрин преодолевала искушение пойти к Гарену — не она, а он должен был умолять. Она так решила. Не раз она по вечерам, отослав прочь служанок, подбегала к окну и распахивала ставни, долго глядя в зимние сумерки. На улице свистел ветер, кружил в воздухе хлопья снега, грохотал вывесками, подгонял в спину припозднившихся прохожих, загонял в укрытие стражников, стерегущих заградительные цепи. Вздохнув, Катрин задувала свечи и ложилась, привычно прислушиваясь к звукам за дверью. Гарен тоже проводил вечера в темноте и ни разу после возвращения из Вестфалии не остался на ночь в её спальне. Порог в комнату жены был невидимой границей, которую он для себя очертил и не осмеливался переступать. Он знал, что последует в противном случае. Гордость его, растоптанная приказом господина, жестоко страдала, желания волновали его до боли в висках, но всё же хранитель сокровищ не посягал на девушку, предназначенную другому. Всякий раз, когда искушение брало верх над разумом, Гарен, силясь удержаться, призывал на помощь память — тогда ему казалось, будто старые рубцы на его теле снова кровоточат. Это помогало. — Я и без того достаточно претерпел из-за женщины, — стискивал зубы мессир де Бразе, скорчившись под одеялом, — чтобы изведать ещё и гнев Филиппа Доброго! Девиз, начертанный в изголовье его кровати, девиз, который он избрал, насмехаясь над собственной судьбой, теперь сам глумился над изнемогавшим казначеем. Хлёсткое, как пощёчина — «Никогда!». Никогда он не будет счастлив, поскольку сам этого не хочет. Днём, когда муж был свободен от придворных обязанностей и не занят беседами с Абу, супруги проводили время вместе, как подобает образцовой паре. — Вы познакомились с новым домом, но знаете ли вы все его тайны? — загадочно спросил однажды Гарен, прижмурив единственный глаз. Побренчав связкой ключей, он пригласил Катрин осмотреть левое крыло здания, куда прежде девушка не решалась проникать во время своих экскурсий. Единоличные владения казначея надёжно стерегла массивная дубовая дверь, всегда запертая, отбивавшая своим видом всякую охоту узнать, что кроется за ней. Другая женщина непременно засыпала бы мужа вопросами или же в его отсутствие сама удовлетворила любопытство, но не Катрин. Она не только не приближалась к этой двери, но даже и не заговаривала никогда ни о закрытом на ключ левом крыле, ни о коллекции драгоценных камней. Сейчас Гарен сам приглашал её туда, куда прежде допускал лишь некоторых доверенных лиц. Катрин вполне оценила, какой чести удостоилась. Хранитель сокровищ отворил заветную дверь, позволив жене воочию убедиться в правдивости россказней, циркулировавших среди городских обывателей. Катрин увидела череду комнат, заполненных товарами, скупленными Гареном у торговцев, побывавших в разных концах света. Тут были и ковры, и мебель, и посуда, и рулоны тканей, и безделушки, и меха, и пряности. Что-то подлежало перепродаже, что-то хозяин особняка приберёг для себя. Все эти предметы вызывали мысли о дальних странах, о бушующих штормовых океанах, омывающих неведомые берега — о тех краях, что лежали бесконечно далеко от тёмных комнат с узкими бойницами. — Они проделали долгий путь, прежде чем попасть сюда. Нравится ли вам моя кладовая? — лукаво спросил Гарен, со светильником в руке демонстрируя Катрин свои владения. — У меня язык не повернётся назвать эти комнаты кладовой, Гарен! — искренне восхитилась мадам де Бразе. Глаза её разбегались от буйства красок, голова слегка кружилась от острой смеси ароматов корицы, шафрана, гвоздики и имбиря. — Настоящая сокровищница, какие бывают в сказках! — И я открываю её вам с тем, чтобы вы оказали мне честь, взяв отсюда всё, что вам приглянется. Но погодите, — произнёс казначей, увлекая Катрин вперёд сквозь анфиладу комнат, — у меня есть ещё сокровища, которые я сегодня хочу показать вам. Они очутились у обитой железом двери вроде той, через которую вошли в хранилище, снисходительно названное Гареном кладовой. Ключ бесшумно повернулся в замочной скважине и Катрин, к вящему удивлению, оказалась в спальне мужа. Именно сюда она приходила, движимая стремлением во что бы то ни стало спасти Барнабе, здесь получила отповедь казначея, здесь рассказывала о своём прошлом. Изумлённая, она позволила подвести себя к постели, уже уверившись в том, что муж, наконец, решил исполнить супружеский долг, однако Гарен, даже не заметив её состояния, откинул портьеру у изголовья кровати. За ней скрывалась ещё одна дверца, ведущая в круглую комнату в угловой башне. Почти вся она была занята окованными медью сундуками, такими огромными, что понадобился бы взвод солдат, чтобы сдвинуть их с места. Гарен, поставив светильник на пол, выбрал из связки нужный ключ и отомкнул один из сундуков. Лязгнул замок. Собравшись с силами, напрягая мускулы, хранитель сокровищ поднял тяжёлую крышку. Взору Катрин представились тускло блестевшие золотые монеты. — Королевский выкуп, — объяснил ей Гарен, набрав золото в горсть, — если понадобится. Разжав пальцы, он высыпал монеты обратно и захлопнул крышку. — Во втором сундуке ещё столько же. А вот в третьем… Словно бы рой пёстрых тропических бабочек выпорхнул из-под приподнятой крышки, озарив мрачные стены хранилища. Третий сундук скрывал в своём нутре россыпь драгоценных камней, оправленных и неоправленных, соседствовавших с несколькими ларцами в чехлах из лилового бархата. Бирюза из Кирмана перемешана была с жемчугом Коромандельского берега, абиссинскими опалами, изумрудами с берегов Красного моря, кашмирскими сапфирами, бирманскими рубинами и аквамаринами. — Здесь нет ни одного аметиста! — заметила наблюдательная Катрин. — Они все в ларцах, — пояснил Гарен. — Ни у кого в мире нет столь прекрасных аметистов, даже у самого герцога! Кажется, — присовокупил он, понизив голос, — его светлость мне немного завидует. Во взоре Гарена зажёгся огонь, извечная кривая улыбка спряталась. Он словно совсем забыл о супруге, настолько увлекло его созерцание несметных сокровищ. Он нежно гладил камни, перебирал их, рассматривал, разговаривал с ними, как с живыми существами. Драгоценности, хоть и заворожили Катрин, всё же не увлекли её так, как казначея, и тогда она, заскучав, решилась напомнить о своём присутствии. Гарен, опомнившись, извлёк из сундука резной ларец и протянул жене. Осторожно приняв подношение, Катрин откинула крышку и восхищённо ахнула. Внутри, на бархатной подушке, покоился редкой красоты крупный чёрный бриллиант, заключённый в золотую оправу. Этот камень не сверкал, как другие, но притягивал взор, заставляя задумываться о тайнах, сокрытых в его таинственной глубине. — О, Гарен! Он прекрасен! — прошептала Катрин, опасаясь разрушить очарование, внушаемое драгоценностью. — Откуда он родом, из каких сказочных земель? — Жемчужина моей коллекции, — так же тихо заговорил Гарен. — Я купил его пять лет тому назад в Венеции у капитана каракки, вернувшейся из Индии. Моряк, рискуя жизнью, стащил камень со лба идола в храме, затерянном среди густых джунглей Пондишери, и рад был от него избавиться, отдав за цену, в десять раз уступающую истинной стоимости. — Чего же он боялся, тот отчаянный моряк? Проклятий жрецов ограбленного им храма? — Верно. Однако я чужд подобных суеверий. Смею надеяться, и вы тоже. Да, её не пугал гнев языческого идола. За гладкими чёрными гранями представали непроходимые джунгли, пески Коромандельского берега, плеск волн за бортом каракки, хлопанье парусов. Такие картины нравилось воображать ей, они бередили её сердце. Вдосталь насмотревшись, Катрин вернула ларец мужу, но тот, достав камень и взвесив на ладони, снова протянул ей. — Неизвестность скрыла от нас имя резчика, решившегося обработать чёрный алмаз. Но он был величайшим мастером своего дела! Видите ли, Катрин, чёрные алмазы сколь красивы, столь и капризны, они не терпят огранки и могут попросту рассыпаться от подобного обращения. Нужно обладать огромными знаниями и немалым терпением, чтобы превратить их в бриллианты! Катрин удивлённо смотрела на мужа, не понимая, чего он хочет. От Гарена, как она успела убедиться, можно было ожидать чего угодно. — Да, он прекрасен, но я знаю, как придать его красоте высочайшее совершенство. Вот так, вот так, — шептал Гарен, дрожащими руками прикрепляя украшение к золотому обручу в её волосах. Его лицо оказалось совсем близко, и Катрин интуитивно почувствовала — настал тот час, когда она сможет заполучить Гарена. Здесь, сейчас, в полутёмном хранилище с колдовскими бликами на стенах, нужно одержать окончательную победу. Он сам, забывшись, делал шаг ей навстречу. Привстав на цыпочки, она потянулась к мужу, легонько коснувшись его губ своими. Он, зажмурившись, ответил на поцелуй, нерешительно прижал к себе, но вдруг отстранился, понурив голову. Руки, только что обнимавшие её, беспомощно повисли вдоль тела, будто у них отняли силу. Могущественный казначей походил на провинившегося школяра, замершего перед отчитывающим его ректором. Клятва по-прежнему довлела над ним. — Нет! Мы должны остановиться, Катрин! — твёрдо сказал Гарен. Катрин поняла: не предприми она решительных действий, он снова ускользнёт, сбежит, больше не подпустит к себе. А ей не хотелось сдаваться после того доверия, которое она успела завоевать. — Почему? — спросила она, с вызовом вздёрнув подбородок. — Разве я не ваша жена и разве я вам не нравлюсь? — В том и дело, что вы слишком хороши, — прохрипел Гарен, глядя в пол. — Сейчас вам лучше уйти. — Зачем вы гоните меня? Моё место здесь, рядом с вами. Я ваша жена, Гарен, ваша! А не герцога! — она приблизилась, обвив руками его шею, окутав, как лёгким облаком, запахом духов. — Посмотрите же на меня, Гарен! Он напрягся всем телом, закусил губу, прерывисто задышал, не решаясь поднять голову. Катрин жалась к нему, предлагая себя, подвергая жесточайшей пытке, терпеть которую он больше не мог. Из последних сил он высвободился и снова отпрянул в сторону. — Неужели вы не понимаете? — глухо простонал казначей. — Я не должен, не имею права касаться вас, так не искушайте же меня, не заставляйте переступать через свою совесть. Уходите… — Я понимаю лишь то, что вы жаждете преодолеть преграду, которую сами возвели, сделав наш странный брак невыносимым. Почему вы до сих пор не прикасались ко мне? Я женщина, Гарен, мне нужна любовь. Что мне герцог? Его нет здесь! Я отказываюсь ему подчиняться! Идите же ко мне! Сконфуженный, колеблющийся, он не проявлял ни капли прежней показной злобы, но и не решался подойти. Лицо его исказила мучительная гримаса, какая бывает у осуждённого, пригвождённого к позорному столбу. — Ведь вы же знаете о предназначенной мне роли. Не вынуждайте меня презреть волю господина и страдать ещё больше. Он даст вам любовь, он полюбит вас. А я не могу… — Нет, это вы заставляете себя и меня страдать из-за бесчеловечного приказа, из чистого упрямства ведёте ненормальную жизнь. Докажите, что это не так, попробуйте! — вспылила Катрин. — Вы не хотите сделать меня своей женой, но это не значит, что герцог получит меня! Выговорившись, она прекратила борьбу, не подозревая, как близка была к победе, покинула комнату, не обернувшись на жалобный зов вослед: — Катрин! Почти бегом она вернулась к себе, разгневанная, сдёрнула обруч с бриллиантом. Её душило разочарование. Возможно, Сара ошиблась и она не властна заполучить собственного мужа? Камни волновали его куда больше супружеской близости, бездушные холодные камни! А у неё сердце молодое и горячее, она устала от каждодневного пренебрежения, она хотела, чтобы её любили, а не откупались подачками. Катрин ничком упала на кровать, спрятала лицо в подушках, еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать. Кто-то проскользнул в комнату, сел рядом, осторожно коснулся её плеча. — Оставь меня, Сара! — воскликнула Катрин, подняв голову в венце золотых кос. — Как? Вы? Над ней склонился Гарен де Бразе собственной персоной. Раскрасневшийся, подрагивающий, он криво улыбался, а его глаз, тёмный, как осенняя ночь, горел огнём неповиновения. Катрин однажды уже видела подобный огонь — в тот миг, когда Гарен говорил, что не станет мешать Арно бросить вызов Филиппу. — Вы хотите забрать свой чёрный бриллиант? — язвительно поинтересовалась Катрин, стараясь казаться спокойной, что, впрочем, плохо ей удавалось. Гарен сжал её плечи, судорожно сглотнул, собираясь с духом. — Оставьте его у себя… Катрин, я должен признать вашу правоту. Взгляните, я сам пришёл к вам, я у ваших ног. Ведь вы этого хотели? Вы видите во мне только орудие мести, но ещё не всё знаете обо мне. Разве такой, как я, достоин противостоять великому герцогу? — Какое мне дело до герцога, Гарен? — проворковала Катрин, опьянённая победой. Знакомое волнение, которому бессмысленно противиться, охватило всё её существо. Сейчас для неё не существовало ни Филиппа, ни даже Арно, остался только Гарен, его жаркие сухие губы, его срывающийся голос, повторяющий её имя, его сильные руки. Смущённая, полная радостного упоения, она подчинялась мужу в их упоительной игре, предвкушая то утоление, которое тайком наблюдала во Дворе чудес, о котором ей говорила Сара. И когда оно наступило, ей показалось, будто её душа воспарила над телом — тогда она, обессилено запрокинув голову, позвала: — Гарен… Он лёг на спину, снова привлёк Катрин к себе. Положив голову на грудь мужа, она слушала, как неистово колотится его сердце. — Одна мечта во мне жила, — шептал он. — Когда ж блеснул надежды свет, он грусть и боль оставил мне, чтоб радость их сменить могла… Другого утешенья нет, чем-то, что видел я во сне: что та, что женщин всех одна на все затмила времена, любовью вспыхнет мне в ответ… Она помнила, откуда эти слова. Стихи, вынесенные ею из бесед Гарена и Абу, засели в памяти — возможно, они соответствовали её душевному настрою. Однако сейчас слова поэта наполнились иной окраской и оказались как нельзя более к месту. — Кто беспорочен, кто правдив, — подхватила Катрин, — тому и честь супругом быть и господином надо мной. И, сердце радостям открыв, я буду истинно любить, я буду верною женой*. В эту минуту она вполне уверена была в искренности своего заявления. * «Одна мечта во мне жила», Вальтер фон дер Фогельвейде, перевод В.Левика.