Хранитель сокровищ

Катрин ощущала на себе взгляды придворных — заинтересованные, удивлённые, жадные. Всеобщее внимание смущало её, она не успела привыкнуть к нему, но старалась держаться с достоинством, помня уроки Марии де Шандивер и наставления Гарена. Супруга казначея гордо несла свою златокудрую голову, словно прирождённая аристократка, но в глубине её существа ещё жила простая девчонка с моста Менял. Молодая женщина затерялась в многолюдности герцогского дворца, напоминавшего ей огромный улей, где каждый человек выполнял определённый круг обязанностей. Ей предстояло стать частью этого общества, прочно заняв в нём надлежащее место. Представление вдовствующей герцогине, Маргарите Баварской, столь волновавшее и Катрин, и Гарена, прошло на удивление легко. Вместо презрительного отношения, загодя нарисованного воображением Катрин, её встретил ласковый приём и приветливые улыбки принцесс, ей предложили сесть на подушки у ног герцогини среди прочих придворных дам, и знакомство, таким образом, состоялось. Кроме того, Катрин обзавелась подругой в лице графини Эрменгарды де Шатовилен, главной придворной дамы и хранительницы гардероба герцогини. Эрменгарда обладала ростом высоким, сложением гренадерским, сердцем благородным и воинственным, а голосом громким и зычным, как Иерихонская труба. Она любила веселье и яркие краски, никогда не лезла за словом в карман и предпочитала говорить правду в лицо, без излишней щепетильности, не гнушалась двусмысленных шуток и фривольных историй. Будучи знатного происхождения, держалась со всеми запросто, однако с её мнением считались. Такую женщину куда лучше было иметь среди друзей, чем среди врагов, поэтому Катрин могла только радоваться тому, что ей скоро удалось завоевать расположение Эрменгарды. Во всём дворце лишь одна особа открыто напоминала Катрин о прошлом буржуазки и лавке Матье Готерена на улице Грифонов. Мари де Вогринез, крестница герцогини, при встречах брезгливо поджимала губы — видимо, пребывание рядом с Катрин мнилось ей чем-то крайне отвратительным, унизительным для её гордости, поэтому она не упускала случая уколоть соперницу нелестным замечанием. Однако мадам де Бразе, к несчастью Мари, была загодя предупреждена мужем, а, значит, пребывала во всеоружии. — Господин де Вогринез, дедушка дорогой крестницы вдовствующей герцогини, возведён во дворянство совсем недавно, — рассказывал ей Гарен. — Не удивлюсь, если Мари де Вогринез почувствует к вам неприязнь и примется всячески изводить. В таком разе просто напомните ей об ослах, которыми торговал её дедушка, наживая благосостояние. Нечего и говорить, что супруга казначея не раз воспользовалась этим советом, покуда суконная лавка и дедушкины ослы не сделались в окружении Маргариты Баварской притчей во языцех. Ничто, кроме склок с заносчивой крестницей, не отравляло жизнь Катрин при дворе. Отсутствие герцога, не слишком часто посещавшего Дижон, отодвигало неприятный момент объяснения, позволяя без угрызений совести проводить ночи с супругом. Возложенные на неё обязанности язык не поворачивался назвать утомительными. Вместе с Эрменгардой и Мари Катрин занималась гардеробом герцогини и готовилась сопровождать принцесс Маргариту и Анну в предстоящей поездке во Фландрию. В Амьене их ждал Филипп Добрый, выбравший сёстрам женихов. В мужья Маргарите он прочил Артура де Ришмон, герцога Бретонского, побывавшего в плену у англичан после битвы при Азенкуре. Анну его светлость планировал выдать за британского герцога Бэдфорда, регента Франции. Данное решение вызывало бурное недовольствие Эрменгарды, считавшей себя истинной бургундкой, но горячо любившей также и Францию. Союз с Англией вызывал у графини острую неприязнь, так и рвущуюся наружу, ошеломляя собеседника, имевшего неосторожность заговорить с нею о грядущем бракосочетании. Двор герцога Бургундского подарил Катрин встречу с человеком из прошлого, многое всколыхнувшую в её душе. Ландри, неизменный спутник в детских играх, возник однажды перед ней, словно видение из сна. Она узнала его, несмотря на пролетевшие годы разлуки и зелёный котдарм оруженосца большой конюшни. Ландри, конечно, тоже вспомнил прежнюю подругу, однако предпочёл сделать вид, будто не узнал её. — Что желает мадам де Бразе? — бесстрастно вопросил он, обернувшись на её оклик. Она приветливо улыбалась, протягивая руки для объятия. К её огорчению, оруженосец отступил, уклоняясь от прикосновений. — Ландри! Ландри Пигасс! — укоризненно воскликнула тогда Катрин. — Не притворяйся, будто не помнишь меня! Ведь я не могла перемениться до неузнаваемости за десять лет, а ты никогда не жаловался на прорехи в памяти. Ну же, узнай свою маленькую Катрин! — Мадам де Бразе, верно, с кем-то меня перепутали, — нахмурился оруженосец. — В былые времена я знал девочку по имени Катрин, но она не имеет ничего общего с супругой Генерального казначея. — Как, Ландри?! Разве нас не связывает мост Менял? Разве мы не делили пополам лакомства и не бродили целыми днями по парижским улицам, получая потом нагоняй от родителей? А помнишь ты Двор чудес и штурм дворца Сен-Поль? Ландри покачал головой. — Двор чудес? Да, я помню Двор чудес. Я как наяву вижу Барнабе в плаще с ракушками, просящего милостыню на паперти Сент-Оппортюн. Того Барнабе, что умер на дыбе за разбойное нападение на Генерального казначея Бургундии по прихоти мадам де Бразе! Нет, мадам, вы не та Катрин, которую я знал, вы не можете ею быть! А теперь нижайше прошу позволения откланяться, у меня срочная депеша для господина канцлера. Он удалялся крупным шагом. Закрыв глаза, Катрин слушала затихающий стук его подмёток по мраморным плитам пола. Так невозвратно уходило прошлое и рвались нити, связующие графиню де Бразе с лавкой Гоше Легуа. Семейная жизнь супругов де Бразе в ожидании отъезда протекала тихо и мирно. Гостей они принимали редко, предпочитая уединение, вечера с книгой у камина и мирные беседы. Гарен, считая, что никакие знания не бывают лишними, учил жену английскому языку. — Мы ещё не раз столкнёмся с англичанами, поэтому стоит научиться понимать их речь. Ещё я знаю немецкий и немного болтаю по-итальянски. — Вы и этому собираетесь обучить меня? — с притворным ужасом вопросила Катрин. — Только если вы того захотите… — улыбнулся казначей, нежно гладя её руки. Зачастую занятия заканчивались следующим образом: ученица, которой наскучивало прилежание, тянулась с поцелуем к губам наставника, мгновенно забывавшего об уроке. Цепи, сдерживающие пыл хранителя сокровищ, пали, позволив ему без оглядки наслаждаться обществом жены. Однако Катрин заметила: Гарен вёл себя с ней намного смелее, проявлял куда больше страсти, если она предоставляла всю инициативу ему. И, напротив, муж робел и терялся, стоило ей самой искать с ним близости. Память об унизительных месяцах плена и насилии было не так-то просто уничтожить. Поэтому, пробудив его желание, Катрин полностью отдавалась воле Гарена и тогда они любили друг друга с неистовством изнемогающего от жажды человека, припавшего к сосуду с прохладной ключевой водой. Но безмятежному существованию наступил конец, когда принцессы Маргарита и Анна покинули со своей свитой Дижон. С ними следовали канцлер и казначей, а также Эрменгарда де Шатовилен, представлявшая особу вдовствующей герцогини, неспособной по состоянию здоровья сопровождать дочерей. В начале апреля длинная вереница из лошадей и мулов, запряжённых в повозки, нагруженные тяжёлыми сундуками, сопровождаемые погонщиками и конюхами, окружённые мощным эскортом, пересекла границу города у Порт-Гийом и, как большая гусеница, растянулась по дороге. Грохот, издаваемый этой огромной процессией, доставлял беспокойство как жителям окрестных городов и деревень, так и самим путешественникам. Копыта животных и тяжёлые колёса разбивали дороги, расшатывали жалобно скрипевшие мосты. К концу дня Катрин, устав от езды и смены впечатлений, помышляла лишь об отдыхе и возможности вытянуться на кровати на каком-нибудь постоялом дворе. Каждая косточка в её теле ныла, мускулы наливались усталостью. Немногим лучше чувствовали себя другие придворные, за исключением Эрменгарды, блаженно похрапывающей в седле, да привычного к дальним поездкам Гарена. Казначей, стараясь держаться поближе к супруге, ехал невозмутимо, поджав губы, нарушая молчание только затем, чтобы отпустить едкое замечание относительно окружающего или ответить на вопрос Катрин. С каждым шагом, с каждой минутой он приближался к герцогу, он разрывался на части между преданностью и любовью, он мучился угрызениями совести. Гарену хотелось пустить коня в галоп, оторваться от кавалькады, будто быстрая скачка могла приглушить его внутреннюю боль. Путь пролегал через Шампань, пострадавшую от нашествия англичан. Пробивавшаяся из-под земли трава и клейкие молодые листки на деревьях ещё больше подчёркивали ужасающую картину нищеты и голода. Всё чаще Катрин видела пепелища на месте деревень, лачуги с просевшими крышами и стропилами, торчащими, как обглоданные кости, запсевшие поля, урожай с которых в прошлом году вытоптали на корню. Некому стало их обрабатывать. Люди, которые ещё оставались в этом бесприютном краю, оголодали, превратились в пугливых волков. Грязные, с пустыми слезящимися глазами, одетые в лохмотья, кое-как прикрывающие измождённые тела, мужчины и женщины, старики и дети тянули руки, выпрашивая милостыню. Солдаты эскорта копьями и бранью гнали их прочь от кортежа, и только гневные осаживания принцессы Анны предотвращали кровопролитие. Желая хоть чем-то помочь несчастным, принцесса то и дело запускала руку в сундук с золотом, раздавая монеты направо и налево. Щедрые её подачки были каплями в море, одна она не могла оделить всех нищих, даже если бы и раздала всё приданое, состоявшее из сотни тысяч экю. Всё же принцесса Анна продолжала творить милосердие, пока Гарен мягко, но настойчиво не удержал её дающую руку, почтительно присовокупив при этом: — Прошу вас, остановитесь, ваше высочество! Всем им всё равно не помочь! Смею вас уверить, я сам испытываю искреннюю жалость к этим бедолагам, но также я отвечаю за сохранность вашего приданого, которое тает на глазах. — Пускай лучше золото достанется нищим, чем его получит английский хапуга! — громогласно заворчала Эрменгарда. — Он душит Францию, разоряет её угодья, незаконно занял её трон, берёт в жёны лучшую из наших девушек, так ему ещё и золото наше подавай! Ненасытная утроба! Он достоин лишь лобызать землю, по которой ступали её ноги, да благодарить небо за такую милость! О, я прихожу в бешенство, едва подумаю, какому человеку наш герцог протягивает руку дружбы! — Тише, тише, графиня! — прервал её гневную тираду осторожный казначей. — Нам всем известно ваше мнение относительно политики его светлости, но всё-таки постарайтесь умерить негодование. Здесь подобные речи опасны! Эрменгарда скосила на него презрительный взгляд и шумно фыркнула. — Чтобы графиня де Шатовилен покривила душой, испугавшись возмездия? Не бывать такому! То, что я сказала вам здесь при всех, я повторю и герцогу. У меня-то, в отличие от вас, хватит на это духу! Катрин поспешила прекратить далеко зашедшую стычку между мужем и подругой, заявив, что на горизонте показались башни Амьена, переключив тем самым внимание спорщиков на приближающуюся цель путешествия. Наконец утомившаяся кавалькада достигла столицы Пикардии, раскинувшейся на топких болотистых берегах Соммы. Трудолюбивые жители осушали землю на правом берегу, возделывая огороды, перемещаясь на лодках по многочисленным каналам, перерезавшим их владения. Сейчас Амьен был наводнён народом, составлявшим свиты и прислугу съехавшихся сюда трёх герцогов: Бургундского, Бретонского и Бэдфордского. Повсюду мелькали гербы, украшавшие дома, реяли на ветру флаги. Найти пристанище в такие дни было делом не из лёгких, стоимость жилья многократно возросла и оплачивалась золотом. Иные радовались и охапке соломы, брошенной на пол. Принцессы в сопровождении Эрменгарды отправились к брату, ожидавшему их во дворце епископа, а свита своими силами разместилась в городе. Супруги де Бразе вместе со слугами устроились в скромном, но уютном доме суконщика, с которым Гарен поддерживал давние деловые связи. Дом этот находился в квартале Сен-Лё недалеко от кафедрального собора Нотр-Дам-де Амьен, напомнившем Катрин его парижского собрата, только вдвое больше. Задние окна жилища суконщика выходили на тихий, пахнущий тиной канал. Пока Гарен отчитывался о ходе поездки перед монсеньором Филиппом, Катрин и Сара совершили прогулку к Нотр-Дам-де Амьен, самому большому из соборов Франции. Катрин не находила себе места от волнения. Скульптуры, украшавшие храм, химеры, маскирующие водостоки, недостроенные башни, устремившиеся в вечернее небо, успокаивали её, напоминая о родном Париже, куда ей, видимо, не суждено вернуться. Амьен, оглашаемый серебряными голосами труб, сотрясался от музыки, криков и песен. Вовсю шла подготовка к завтрашним торжествам, обещанным герцогом Филиппом. — Твой рыцарь где-то неподалёку, — сказала вдруг Сара, увлекая хозяйку под сень портала Страшного суда. — Он решился приехать сюда? — в изумлении раскрыла фиалковые очи Катрин, удивлённая скорее дерзостью Арно, чем заявлением цыганки, обладавшей даром предвидения. — Ты не ошибаешься? Ведь даже предстать перед его светлостью в Дижоне не столь опасно! — Я никогда не ошибаюсь! — гордо ответила камеристка. — Он здесь, я чувствую. Скоро ты сама увидишь его. Чёрные глаза Сары, широко распахнутые, силились узреть грядущее за пеленой неведомого, подвластного ей одной. — Здесь… — повторила Катрин. Голос её утонул в уличном шуме. — Впрочем, ты права. Арно не упустит возможности бросить вызов герцогу в присутствии Англичанина. Безумец! Она огляделась по сторонам, убедившись в том, что прохожие, занятые насущными делами, не интересовались беседой двух женщин. Прежние тревоги разом всколыхнулись в ней, заполнив сердце тоскливым ожиданием. Мир, едва выстроенный Катрин, мир без Арно грозил вскоре рухнуть. Злой рок простирал над ним чёрные щупальца. — Пойдём, — поёжилась мадам де Бразе. — Пора ужинать. Гарен вернулся поздно, когда Катрин, утолив голод и наболтавшись с Сарой, легла в постель. Цыганка старательно чистила щёткой пропылённую за день одежду хозяйки. Хранитель сокровищ некоторое время смотрел на жену, кусая губы, затем с усилием проговорил: — Завтра вечером вас представят монсеньору на балу по случаю помолвки…