Хранитель сокровищ

Мессир де Бразе этой ночью долго не ложился. Нахохлившийся, походящий на раненого ворона в своём чёрном одеянии, он застыл, уткнувшись лбом в стекло, глядя на плещущиеся внизу, едва различимые, кажущиеся масляными во тьме воды канала. Катрин, устав наблюдать за ним, в конце концов не выдержала и позвала: — Ради Бога, Гарен, не думайте о завтрашнем вечере! Что нам герцог, когда сейчас есть только мы и наша любовь?! — Любовь… — с горечью прошептал хранитель сокровищ. — Да, Эрменгарда права, — добавил он вдруг, — у меня недостанет храбрости высказать герцогу правду в лицо. Я жду, когда это сделают другие! Всё же он, не удосужившись позвать слугу, разделся сам и лёг рядом с Катрин, с протяжным вздохом спрятал лицо в её волосах, сжал в объятиях. Филипп Бургундский не подозревал о том, что в ту ночь, которую он считал последней перед воссоединением с красавицей Катрин, клятва, взятая им с казначея, была в очередной раз нарушена. Утром Гарен рано ушёл во дворец, оставив супругу дремать на смятых простынях. К обеду Катрин во главе группы служанок, нагруженных сундуками с нарядами, совершила то же небольшое перемещение — настала пора приступить к исполнению придворных обязанностей. Впрочем, усердствовать ей не пришлось: графиня де Шатовилен взяла на себя все заботы о принцессах, а Катрин повелела удалиться в её комнату, дабы не испортить предназначенный гостям сюрприз. Молодая женщина, подчинившись, провела остаток дня в праздности, украдкой посматривая в окно, чтобы хоть как-то скоротать время. Вечером дворец епископа сиял, как днём. Освещённый плошками с огнём, задрапированный волнами золотого шёлка, он бросал блики на белые стены кафедрального собора. Площадь Дон сделалась похожей на большой живой цветник: всю её заполонили разряженные сеньоры и дамы, блистали драгоценные камни в ожерельях и перстнях, вычурно-длинные рукава одеяний касались мостовой, глаза разбегались от всевозможных оттенков шелков и бархата, кружев и вышивки, развевались тончайшие прозрачные вуали на головных уборах дам. Катрин, скрытая от любопытных взоров в покоях Эрменгарды, должна была затмить их всех. Так хотела хитрая графиня де Шатовилен. Самой же Катрин больше всего на свете хотелось вернуться в дом суконщика, свернуться калачиком под одеялом, поболтать с Сарой, не вспоминать ни о герцоге, ни об Арно. Но в этот вечер она не принадлежала себе. Её ожидал Филипп Добрый, грядущая ночь предназначалась ему. — Вы действительно вскружили голову мессиру де Бразе, если он отдал вам легендарный чёрный бриллиант, — с восхищением изрекла Эрменгарда, руководя служанками, облачающими Катрин для праздника. — И это немудрено! Будь я мужчиной, я бы тоже сошла с ума от подобной красоты! Платье роб, выбранное графиней для Катрин, разительно отличалось от броских нарядов остальных дам. Гладкий чёрный бархат — никаких кружев, никакой вышивки, лишь пояс, стягивающий платье под грудью. Рукава-раструбы, украшенные золотой подкладкой, скрывали кисти рук до половины. Декольте смело подчёркивало грудь и округлость плеч, контрастируя с белизной кожи. На спине треугольный вырез спускался до лопаток. — Не нужно причёсок! — категорично заявила Эрменгарда. — Ни к чему прятать ваше сокровище под энненом. И золотистые волосы Катрин свободно распустили по плечам. Единственным украшением по замыслу графини стала золотая фероньерка с чёрным бриллиантом Гарена. Ни одна женщина не была столь вызывающе красива, ни одно платье не делало свою хозяйку такой соблазнительной и в то же время строгой. Хранитель сокровищ, придя за женой, чтобы отвести её в большой зал, замер, словно сражённый молнией, на пороге комнаты, когда дородная Эрменгарда, заполняющая собою почти всё пространство, с улыбкой посторонилась, предоставив ему любоваться Катрин. С точно таким же видом скульптор срывает полотно, демонстрируя зрителю скрывающуюся под ним статую, недавно вышедшую из-под его резца. — Как вам нравится ваша супруга? — игриво спросила графиня де Шатовиллен. — Хорошо… — только и смог выдать поражённый Гарен. — Не просто хорошо, — возмутилась Эрменгарда, думая, что её старания не произвели должного впечатления. — Это потрясающе! — Потрясающе… — послушным эхом повторил Гарен. В другое время Катрин позабавило бы замешательство мужа, но сейчас все её помыслы принадлежали предстоящему представлению. Сегодня после пира герцог уведёт её к себе в опочивальню, а если ей и удастся сбежать с праздника, притязаний Филиппа Доброго в дальнейшем всё равно не миновать. Будь она свободна, она бы не позволила ему коснуться себя, ни за что на свете! Но, задумав месть герцогу, Катрин угодила в собственную ловушку — она больше не хотела, чтобы из-за её упрямства пострадал Гарен. Однако уступить герцогу значило разбить сердце хранителя сокровищ. После того, как она завоевала его доверие, предательство ударит его особенно остро. И, вдобавок, где-то поблизости обретался Арно, непредсказуемый и не до конца забытый. Катрин мнила себя заплутавшей в чаще путницей, окружённой голодными зверями. Она не знала, в какую сторону податься. Где-то в глубине дворца, надрывая её натянутые нервы, торжественно запели трубы, возвещая появление его светлости Филиппа Бургундского. — Пора идти в большой зал, — встрепенулась графиня, — монсеньор уже там и принцессы вот-вот пожалуют. Я возвращаюсь к ним. Мужайтесь, дорогая! — Пойдёмте! — словно очнувшись ото сна, сказал Гарен. Катрин, взяв его за руку, почувствовала, как бешено колотится пульс на запястье. Когда супруги де Бразе вошли в зал, музыка смолкла, по рядам гостей пробежал волной удивлённый шёпот: — Какая пара! Явление необычной четы произвело ожидаемый фурор. Катрин, шагая рука об руку с мужем по чёрно-белому, как шахматная доска, мраморному полу, не видела ни пышного убранства зала, ни лиц изумлённых сеньоров и дам — всё и всех затмил Филипп Бургундский. И она шла к нему с готовым выпрыгнуть из груди сердцем, боясь оступиться, совершить оплошность, которую собравшиеся здесь вельможи ей не простят. Герцог так же, как она и Гарен, был облачён в чёрное: цвету траура он отдавал предпочтение в память о Жане Бесстрашном, убитом на мосту в Монтеро. Колье из оправленных в золото рубинов несколько смягчало суровость его скорбного, но вместе с тем величественного одеяния. Он стоял на возвышении возле кресла, увенчанного эмблемой в виде лилии, под пышным балдахином, его серые настороженные глаза следили за каждым шагом Катрин. — Ваша светлость, удостойте меня высокой чести представить вам мою супругу, мадам Катрин де Бразе, вашу верную и преданную служанку, — заученно, как вызубренный урок, произнёс Гарен. Он отпустил руку жены, отступил на шаг. Катрин, преклонив колено, как её учили, сделала реверанс — уже не тот неуклюжий реверанс, позабавивший принца в потайной комнате Принзенхофа: Мария де Шандивер постаралась на славу, прививая движениям воспитанницы необходимую грацию. Герцог величаво спустился с возвышения, взял её за руку, одновременно обращаясь и к Катрин, и ко всем присутствующим, давая им понять, что берёт новоприбывшую под своё покровительство: — Только богиня утренней зари достойна сравнится с такой красотой! Наш двор, богатый красивыми дамами, благодаря вашему появлению превзойдёт великолепием все дворы мира. Мы уже знаем, какое почтение испытывает к вам наша августейшая мать. Мы благодарим вашего благородного супруга за то, что он привёл вас к нам, — продолжал Филипп, многозначительно глядя на Гарена. То был знак: хранитель сокровищ, выполнивший возложенную на него миссию, должен удалиться. Однако Гарен остался стоять там, где стоял. Созерцание дерзкой красоты мадам де Бразе отвлекло герцога от выражения недовольства в адрес казначея, ненароком забывшего своё место. Катрин не слушала речей монсеньора, голова её шла кругом то ли от волнения, то ли от усталости. Чуть подрагивающие пальцы сжимала горячая ладонь Филиппа. Возвещённое герольдами появление принцев вынудило его отпустить руку Катрин, чем незамедлительно воспользовался Гарен, уведя жену в толпу гостей. Филипп, у которого буквально из-под носа вырвали вожделенную добычу, уделил всё внимание герцогам Бэдфордскому и Бретонскому, отложив на потом продолжение приятной церемонии знакомства с новой придворной дамой. Церемониал, с которым хозяин и гости приветствовали друг друга, их приторно-вежливые поцелуи, обмен любезностями, а также предстоящий пир не слишком-то интересовали Катрин. Она утомилась, ей хотелось скрыться от преследовавших её завистливых женских взглядов и восхищённых мужских. Новый сигнал серебряных труб оповестил о прибытии принцесс. Анна и Маргарита, одинаково одетые в серебряную парчу, шли бок о бок. Маленькие пажи с важным видом несли за ними длинные шлейфы. Процессию замыкала Эрменгарда, державшаяся с поистине королевским величием и олимпийским спокойствием. Отыскав глазами мадам де Бразе, графиня ободряюще кивнула ей. Катрин натянуто улыбнулась в ответ. Герцог представил каждую из сестёр будущему супругу. Настала пора вести гостей в соседний зал, к накрытым столам. Катрин ничто больше не держало во дворце, она боялась вновь оказаться рядом с герцогом. — Я хочу уйти! — зашептала она на ухо Гарена. — Я не могу больше здесь оставаться! Казначей не успел ответить. Появившийся в дверях герольд, протрубив в трубу, громогласно оповестил: — Неизвестный рыцарь, отказавшийся назвать своё имя, просит монсеньора немедленно принять его! — Это он! — не удержался хранитель сокровищ. — Капитан де Монсальви! Катрин охнула. В груди сделалось тесно, щёки заполыхали огнём. Арно выполнил свою угрозу, он пришёл в самое логово врага, дабы испортить его торжество, он совсем близко от неё. Катрин, минуту назад мечтавшая сбежать из дворца, теперь словно приросла к полу. Возможно, только от неё зависел благополучный исход, ей дано спасти взбалмошную голову Арно. Однако какою ценой! — Неизвестный рыцарь? — вопросительно нахмурился герцог, нарушив наступившее безмолвие. — И чего же он хочет от нас в такой час? — Мне неведомо, монсеньор, — побледнел герольд, — но он настаивает на аудиенции именно в разгар торжества. Он клянётся честью, что принадлежит к благородной фамилии и достоин того, чтобы его выслушали. Это было вопиющее нарушение протокола, но всё-таки Филипп Добрый, благодушно настроенный после встречи с Катрин, велел пропустить рыцаря. Его взяло любопытство. На пороге зала мрачным изваянием возник паладин, закованный в латы из воронёной стали. На гербе его шлема распластал мощные крылья чёрный ястреб. Презрительно, молча, незваный гость смотрел на примолкших людей сквозь опущенное забрало. Протянув одному из гвардейцев тяжёлый двуручный меч, он, весь гордыня и вызов, медленно двинулся к трону, на котором восседал Филипп Бургундский. Его остроносые сабатоны гулко бряцали в полной тишине по мраморным плитам пола. Герцог выжидающе глядел на него, снисходительно усмехаясь. Наглец, нарушивший протокол, сорвал с правой руки латную перчатку и швырнул к подножию трона. Катрин чуть не до крови прикусила губу, чтобы не закричать. В зале поднялся гул, кое-кто из придворных, разъярённых оскорблением, нанесённым сеньору, окружил незнакомого рыцаря. Сверкнули извлечённые из ножен кинжалы. Филипп предупреждающе поднял руку: — Все назад! Не трогайте ни этого человека, ни его перчатку! А вы, сударь, — обратился он к таинственному смельчаку, — потрудитесь назвать нам своё имя и объяснить свой безрассудный поступок. Чёрный паладин медленно снял шлем, тряхнул головой. В глазах его сверкнула молния. — Я Арно де Монсальви, сеньор де Шатеньерэ и капитан короля Карла Седьмого, да хранит его Господь! Я вызываю тебя на бой, герцог Бургундский, вызываю как предателя и изменника. День, час и оружие можешь выбрать сам. Мы сразимся не на жизнь, а на смерть! — И в чём же заключается моя измена? — язвительно спросил герцог. Он не вскочил, не повысил голоса. Он всё так же спокойно сидел, будто капитан воздавал ему хвалу, а не наносил тягчайшее оскорбление, не вызывал на смертный поединок. Только пальцы, стиснувшие подлокотники кресла, говорили о внутреннем напряжении. — Ответ на твой вопрос изображён на доспехах твоего гостя, сеньор Филипп де Валуа, — прозвучал ответ Арно. — Я вижу там кровавую розу Ланкастеров! Ты отдаёшь Англичанину в жёны свою сестру, ты забыл, что в твоих жилах течёт кровь французских королей и ты подданный французской короны… — Я не намерен обсуждать свою политику с первым встречным, — прервал его Филипп. — Речь идёт не о политике, а о чести. Ну как, ты принимаешь мой вызов, герцог Бургундский, или мне считать тебя ещё и трусом? Арно, окружённый полукольцом приближённых Филиппа, хотел было поднять перчатку, но герцог жестом остановил его. — Постой! Вызов брошен, ты не в праве забрать свои слова обратно. Но знай, Арно де Монсальви, принц королевской крови не может вступить в поединок с простым рыцарем. Следовательно, твою перчатку поднимет один из наших воинов. Гарен сделал невольный шаг вперёд. Катрин, расценив движение мужа как желание принять вызов капитана, с такой силой вцепилась в его запястье, что на коже остались следы ногтей. Арно, запрокинув голову, язвительно расхохотался. Лицо герцога оставалось таким же бесстрастным. — Стоит мне подать знак, как мои люди схватят тебя и бросят в яму. Ты отдаёшь себе в этом отчёт, капитан де Монсальви? Непримиримый Арно, всё дальше заносясь в гибельные выси, не остался в долгу: — Можешь выставить против меня хоть все свои эскадроны, но это не сделает тебе чести рыцаря, герцог Бургундский! На поле Азенкура, где всё дворянство Франции сражалось до последней капли крови, — все, кроме тебя и твоего отца! — ни один принц не погнушался скрестить свой благородный меч с человеком ниже меня по происхождению. Капитан де Монсальви напрасно старался вывести Филиппа из состояния равновесия, заставить сбросить маску снисходительного равнодушия. Герцог превосходно владел эмоциями. — Мы горько сожалеем о том, что не были там в тот славный и страшный день… — начал он, готовый пустить приличествующую случаю скорбную слезу. Рыцарь продолжал испытывать его терпение. — Кто угодно может так сказать спустя восемь лет! Я-то был там, господин герцог, и это даёт мне право так говорить с тобой. Значит, ты предпочитаешь честному поединку братание с врагом французской короны? — Довольно! Я подниму перчатку! — оборвал их спор трубный голос. К Арно подошёл высокий широкоплечий человек в вычурном наряде — в дублете, наполовину красном, наполовину синем, и такой же расцветки шоссах, и с ловкостью, кажущейся неожиданной для его могучей комплекции, нагнулся и подобрал перчатку. — Ты хотел сражаться с принцем, сеньор де Шатеньерэ, — пробасил он, — поэтому довольствуйся кровью Людовика Святого, хоть и подпорченной бастардством. Я Лионель де Бурбон, бастард Вандомский! Рыцарь, скептически прищурившись, изучал крепкую кряжистую фигуру противника, прикидывая, достоин ли тот скрестить с ним копья. Удовлетворившись осмотром, Арно пожал закованными в броню плечами. — Я согласен пустить кровь Людовика Святого. Значит, сеньор бастард, я буду иметь честь отрезать уши тебе вместо ушей твоего хозяина. Я вызываю тебя на суд Божий! Мы будем биться до смерти или до того, как один из нас не запросит пощады. — Чёрт возьми, а он хорош, этот капитан! — тихонько проворчал Гарен. Мучительная неприязнь, терзавшая его с момента появления Арно де Монсальви во дворце епископа, куда-то делась. Чёрный рыцарь, отчасти по его попустительству, не стесняясь в выражениях, высказал герцогу всё, что о нём думал, пусть и выглядел при том скорее предметом насмешек, чем грозным обличителем. Гарен слишком хорошо знал своего хозяина, чтобы понять, как тот задет нападением паладина с ястребом на гербе. Но он знал также и о неимоверной, поистине медвежьей силе Вандомского бастарда. Капитан обречён: если он и выйдет живым из поединка, ему всё равно не миновать возмездия — вплоть до эшафота на площади Моримон, любном месте Дижона. — А, право, жаль, если он погибнет! — подумал казначей, искоса глянув на замершую, жмущуюся к нему жену. — Но могу ли я помочь ему? Ради… Ради Катрин!