Хранитель сокровищ

Он подчинил своё сердце желанию своих глаз; желанием же его сердца было приумножение удовольствий; его желания легко удовлетворялись, и всё, что он желал, он тут же получал. Жорж Шателлен о Филиппе Добром Катрин не настолько хорошо искушена была в придворной жизни, чтобы привыкнуть к вспышкам ярости монсеньора, сменявшимися приступами чёрной меланхолии, и понимать, чего стоит опасаться. Она не побоялась прийти ночью в вотчину Жако Морского — не боялась и теперь. Желание предупредить или отвести удар от Гарена руководило ею. Она уповала на несокрушимую силу лиловых глаз и золотых кос, лучшего оружия, вручённого ей Господом. И, когда Сен-Реми предоставил беспокойной графине действовать самостоятельно, а массивная дверь затворилась за спиной, Катрин осталось рассчитывать лишь на себя. Филипп с непокрытой головой, заложив руки за спину, стоял спиной к окну. Он переменил чёрное одеяние на робу из алого бархата, подбитую беличьим мехом. Катрин удивилась, впервые увидев монсеньора не в чёрном. Смиренно склонив голову, она сделала реверанс. Явление её не растопило лёд во взоре герцога и не заставило улыбнуться сурово сомкнутые губы. Несколько мгновений ничто, кроме потрескивания огня в камине, не нарушало тишину. — Настойчивость, с которой вы преодолеваете все препоны, не перестаёт сегодня поражать меня, сударыня! — резким тоном произнёс Филипп. — Разве вам не доложили, что я никого не принимаю? — В одну из наших встреч, монсеньор, вы дали мне понять, что для вас я больше, чем никто. — И вы вообразили, что поэтому имеете право врываться ко мне без зова? — Я сочла, что вправе обеспокоить вас, если дело касается вопросов справедливости и рыцарской чести. На бледных щеках принца появился чуть заметный румянец, серые глаза сверкнули. — Извольте объяснить, что вы имеете в виду! — потребовал он. — Разве честь моего бойца пострадала от того, что ему достался достойный противник, или я неправедно судил турнир? Катрин нашла его взгляд и, призвав на помощь всё своё самообладание, говорила, не опуская глаз. — Разумеется, нет, ваша светлость! Но приказ, отданный во гневе, приказ пленить рыцарей, воспользовавшихся вашим гостеприимством и сражавшихся, как подобает людям благородным, навредил бы вашей чести, будь он исполнен. И я прошу справедливости для того, кто помешал его исполнению, действуя во благо вашей репутации. Произнеся столь длинную тираду, она перевела дух. Будь на её месте Эрменгарда, уж та сумела бы высказаться без обиняков, ей же приходилось подбирать слова, чтобы утишить раздражение монсеньора, а не распалить ещё больше. — Какая трогательная забота! — усмехнулся Филипп. — Что ж, арманьяки вернулись в Гиз, с этим придётся примириться, но предательство их сообщника должно быть наказано. Если вы здесь, то вам известно его имя. Но не беспокойтесь: меры, предпринятые против вашего мужа, вас не коснутся. Катрин похолодела. Значит, она опоздала! — Монсеньор! — воскликнула она. — Есть ли основание доверять сплетням, пущенным врагами мессира де Бразе? Это… — она вновь сделала реверанс. — Я предупредила капитана де Монсальви, войдя в его шатёр вопреки воле мужа и на глазах всего двора. Филипп, скривив рот, шагнул к ней. Катрин вздрогнула. Она не могла понять, злится он или сдерживает смех, и это её нервировало. Они стояли теперь рядом, она в белом, — он в красном. — Вы? Да неужели! Или я не осведомлён, что мой казначей утром ходил за городские стены в лагерь де Бьюкена, а после встречался с Жаном де Люксембург? — голос его, взяв верхнюю ноту, стал угасать. — Зачем вы защищаете его так рьяно? Неужели вы любите его? — Полагаю, естественно жене любить человека, данного Господом и сеньором ей в мужья, — ответила Катрин непринуждённо, чтобы не вызвать у принца ревности. Сейчас ей нужно только очаровать его. Филипп расхохотался и ей странен и страшен был этот смех. — Клянусь кровью моего отца, соединив вас, я получил самый странный союз, какой когда-либо знала Бургундия! У вас красные глаза. Вы плакали? Если вам дорог муж, зачем вы хлопотали за капитана де Монсальви? Катрин ожидала подобного вопроса. Сложив руки, как для молитвы, она промолвила с горечью: — О, монсеньор, ведь он же брат злосчастного Мишеля… — она замялась, пытаясь обойти скользкий момент с оскорблением Жана Бесстрашного. — Я слишком многое потеряла когда-то, пытаясь спасти его, чтобы сегодня позволить тени прошлого воскреснуть и снова погибнуть у меня на глазах! — Вы потеряете больше, маленькая лгунья, если я вам поверю. Есть ещё кое-что помимо истории с арманьяками. Так или иначе, Гарен де Бразе виновен передо мной, посягнув на то, что принадлежит мне, — он прерывисто вздохнул. — Я понял в тот вечер в Амьене, что слово нарушено, а ведь Гарен клялся своею головой. Я не удивлён, перед вами не устоит и каменный истукан, однако вероломства не потерплю. Впрочем, я ещё не решил, что делать с ним. Катрин коснулась ладонью живота и от него не укрылось её неосознанное движение, означавшее, что он проиграл. В глубине души Филипп удивлялся результату практики, к которой прибегал прежде и прибегнет ещё не раз, несомненно. Он и не предполагал, преследуя личные интересы, устроить чьё-то счастье. Однако противоречивая натура его, удивительным образом сочетавшая благородство и коварство, распутство и набожность, требовала продолжать странный спектакль. Взяв Катрин за руку, он наклонился и шепнул: — Готовы ли вы заплатить выкуп за свободу вашу и Гарена? — Какова плата, ваша светлость? — спросила она, содрогаясь. — Вы давно знаете. Я всегда получаю то, что хочу, и не намерен отступать. — Но Гарен… — Он вас не хватится до утра. И потом, следует напомнить ему забытую роль. Катрин преодолела искушение вырваться и броситься к дверям. Тогда всё потеряно, и герцог не пощадит Гарена. От судьбы не сбежать. Ради единственной цели её обучали, наряжали, приняли при дворе, сделали фрейлиной, забыли её происхождение, и она бессильна противиться. Она птица, исступлённо бьющаяся о прутья клетки. Даже и удайся ей выпорхнуть, птицелов мигом водворит беглянку обратно. — Я согласна, монсеньор, — покорилась она, преодолев отвращение. Филипп подвёл её к неприметной двери возле камина, такой низкой, что Катрин пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться о притолоку. Дверь вела в маленькую комнату без окон, освещённую лишь свечами, пылающими в двух больших канделябрах. — Располагайтесь, — пригласил герцог, — вам принесут ужин и всё необходимое. А пока, увы, вынужден на некоторое время вас оставить. Оцепенев, Катрин стояла, разглядывая новую западню. Стены, обитые пурпурным бархатом, делали комнату зловещей, заброшенной, и только резной поставец, уставленный баночками с притираниями, придавал ей жилой вид. Катрин уселась на табурет, и память отбросила её на много месяцев назад, в другую комнату, откуда удалось благополучно вырваться. Возможно, удастся и сегодня? Вдруг его светлость задержится на приёме и позабудет о ней? Или передумает, пощадив честолюбие Гарена? Но в комнату вошла служанка с подносом в руках и затеплившаяся было надежда развеялась. Живот давно сводило от голода, поэтому Катрин решила не пренебрегать угощением и принялась поглощать заливное из зайца. Пока она насыщалась, служанка проворно переменила простыни. Затем помогла гостье избавиться от платья и головного убора, расплела волосы и подала шёлковую, украшенную кружевами камизу. Катрин невольно подумала, насколько молчаливой камеристке привычна эта работа. Возможно, ещё вчера она оказывала те же услуги Жанне де Прель. Оставшись в одиночестве, Катрин поднялась на постель, легла на спину и закрыла глаза. Думать ни о чём не хотелось, она чувствовала, что иначе она не выдержит и разрыдается, а она и без того немало слёз пролила сегодня. Герцог скоро вернётся, сейчас он на пиру, но после обязательно придёт. Он не должен застать её в слезах, сломленной, подурневшей. Бесконечные лестницы и галереи калейдоскопом замелькали перед ней. Усталость, тепло и сытость сделали своё дело, и Катрин сама не заметила, как уснула. Проснувшись, как от толчка, она рывком села, не понимая, где она и который теперь час. Глаза щипало, Катрин машинально потёрла их руками. Свечи так же горели — видимо, пока она спала, кто-то принёс новые. — Уже утро, моя прелесть, — раздался вкрадчивый голос герцога. Она вздрогнула, только сейчас заметив его. Филипп в непринуждённой позе сидел на табурете, довольно жмурясь. — Ваша светлость, я… — ошалело захлопала ресницами Катрин, невольно натянув покрывало до подбородка. — Нет-нет, я не нарушал вашего одиночества. Вы так сладко спали, что не хотелось будить вас, а сейчас, к сожалению, меня ждут государственные дела. Он поднялся и вышел. Катрин слышала, как звякнул колокольчик, призывая пажа, как герцог велел: — Скажи капитану де Руссе, что я жду его. Он знает, с кем. — Что он, намерен выставить меня напоказ здесь, в своей постели? — с негодованием и ужасом подумала Катрин. Ей захотелось немедленно уйти. Но скрыться негде, единственная дверца вела в смежные покои, куда капитан уже привёл того, кого звал монсеньор. — Мне жаль, что вынудил вас и Ролена задержаться, друг мой, — дружелюбно говорил герцог, — ещё одна небольшая формальность, и вы свободны. Но прежде пройдите сюда, я хочу показать вам великолепный аметист, который приобрёл вчера. Катрин сжалась, будто от удара хлыстом, и вскрикнула от ужаса. Вслед за Филиппом в маленькую комнатку вошёл Гарен.