Хранитель сокровищ

Через день Гарен отбыл в Гент. Он не пришёл попрощаться в дом торговца, прислав вместо себя Николя Ролена. Канцлер, разумеется, не объяснил Катрин, какого рода миссию выполнял её супруг, чью особу он представлял, да впрочем, даме и не полагалось этого знать. Во всяком случае, Гарен воспользовался первой же возможностью оказаться подальше от двора с его сплетнями. Будто сговорившись с ним, Эрменгарда сообщила, что тоже раньше срока покидает Аррас, чтобы скорее вернуться к вдовствующей герцогине, и предложила мадам де Бразе составить ей компанию в пути. Катрин не потребовалось упрашивать дважды. Ничто больше не держало её в этом городе. Она хотела домой. Аррас постепенно пустел. Гости, утолив жажду зрелищ, разъезжались по своим замкам. На улицах стало как будто тише, палаточный лагерь поредел как минимум вдвое, и только голые доски помостов ещё торчали на берегу Скарпа. Погода, несмотря на середину мая, выдалась прохладная, а в день отъезда подул промозглый ветер, вызвав недовольство Эрменгарды, предпочитавший передвигаться верхом. Одевшись потеплее и прихватив шкатулки с драгоценностями, путешественницы забрались в запряжённый мулами паланкин. Катрин тут же задёрнула полог, чем огорчила возглавлявшего эскорт капитана де Руссе. Ему хотелось перемолвиться с дамой сердца, покуда слуги грузили багаж на мулов. В соборе Нотр-Дам-ан-Сите как раз звонили к сиксте, когда кавалькада покинула стены Арраса. Жак де Руссе вёл отряд на Камбре, огибая Перонну и графство Вермандуа, захваченные войсками Карла VII. Предосторожность была не лишней: на пологе паланкина красовался герб герцогов Бургундских, а такие знатные дамы, как хранительница гардероба и супруга Генерального казначея, годились в качестве заложниц. Эрменгарда пыталась было развлечь спутницу беседой, но вскоре начала клевать носом. Рассказ оборвался на полуслове, внутренности паланкина огласил богатырский храп. Катрин осталась наедине со своими переживаниями, омрачавшими радость избавления от притязаний монсеньора. К жгучей досаде на саму себя примешивалась обида на Гарена. В конце концов, одному Богу известно, когда они теперь увидятся, а он даже не соизволил проститься. Конечно, он имел право злиться, но ведь и она пожертвовала честью ради него и ни в чём не солгала. Его недоверие оскорбительно. Конечно, теперь он будет нарочно задевать её колкими замечаниями — это вполне в характере Гарена. Но, возможно, разлука охладит его ревность? На обратном пути Катрин и Эрменгарда видели примерно то же, что и по дороге в Амьен. Те же разорённые деревни, беженцы с голодным блеском в глазах, тянущие руки за подаянием. Путешественницы вскоре раздали всё содержимое кошельков, оделяя страждущих, но то была капля в море. Оголодавшие люди подступали снова и снова, умоляя хотя бы о куске хлеба, заунывно тянули псалмы, потрясали костлявыми кулаками. Доходило до того, что солдатам силой приходилось отгонять их. Катрин невыносимо тяжело было наблюдать беспрестанные картины человеческого горя, её постоянно укачивало, тело затекало от неудобной позы. Она устала и от езды, и от суеты постоялых дворов. С Сарой Катрин почти не разговаривала. Цыганка после ухода Гарена ни словом не попрекнула любимицу, однако взгляд красноречиво говорил: «Ну что, ясонька моя, я ли тебя не предупреждала?» Катрин нечего было возразить и ей не хотелось ничего обсуждать. Сара, желая скоротать время в дороге, тянула протяжную песню на неведомом наречии дальних стран. Так же она пела когда-то на улицах Парижа и в таверне Жако Морского. Эрменгарда откинула край полога и, послушав, шумно вздохнула. — Какой необычный голос! Он бередит в сердце тоску о несбыточном, о покинутом доме. Право, я готова прослезиться! — Что бередит тоску, так это верно. Я велю ей замолчать. Катрин открыла было рот, чтоб прикрикнуть на Сару, но Эрменгарда коснулась её руки. — Не надо, пусть поёт. Иногда всем нам полезно всколыхнуть всё, что лежит на душе. Катрин согласилась: песня как нельзя лучше соответствовала настроению. Жаль, Гарен не слышит её. Быть может, грустная баллада Сары расстрогала бы и его. Катрин испытала превеликое облегчение, переступив наконец порог дома на Пергаментной улице. Ей казалось, будто она вернулась под отчий кров после многолетних скитаний по свету. Абу-аль-Хаир прочно обосновался в выделенных ему комнатах и наладил, не без содействия коммерческих связей Гарена, поставки ингредиентов для своих снадобий. Теперь деятельный врач мог полностью посвятить себя фармацевтическим изысканиям. Он постоянно что-то выпаривал, смешивал, толок порошки в золотой ступке, взвешивал на аптекарских весах, в его лаборатории остро пахло травами и пряностями. Кажется, он настолько увлёкся работой, что не заметил отсутствия хозяев; во всяком случае, ему было, чем скрасить одиночество. Заслышав шум со двора, свидетельствующий о прибытии большой группы людей с багажом, Абу-аль-Хаир оставил своё убежище и степенно вышел навстречу Катрин. — Но почему ты вернулась одна? Где твой муж, о женщина? — спросил он после взаимных приветствий. — Монсеньор герцог отправил его с миссией в Гент, так что мы вновь разлучены на долгие недели, — вздохнула Катрин. — Когда-то ты несказанно обрадовалась подобному обстоятельству, — улыбнулся маленький лекарь. Катрин подумала, что сейчас он процитирует по этому поводу какого-нибудь поэта, однако Абу-аль-Хаир воздержался от стихов. — А что капитан де Монсальви? Он повстречал герцога? Удалось тебе предотвратить безрассудство? Катрин утолила его беспокойство о судьбе Арно, вкратце поведав о приключениях в Амьене и Аррасе, за исключением странной ночи во дворце. От проницательности маленького врача не укрылось, что собеседница умолчала о некоторых подробностях и ему, конечно, хотелось выведать больше. Катрин, по счастью, удалось переключить его внимание, сообщив о своём положении. Абу-аль-Хаир, не упускавший ничего, что касалось профессиональной сферы, тут же настоял на осмотре и увлёк в свои комнаты. Обстановка во владениях Абу-аль-Хаира представляла собою причудливую смесь восточного и европейского стилей. Всюду, куда ни падал взор, он натыкался на ковры и расшитые узорами подушки. Массивный стол едва виднелся под грузом книг, свитков, связок гусиных перьев, мешочков с пряностями и каких-то приспособлений неведомого для Катрин назначения. Безмолвные рабы поклонились и удалились по знаку господина. Стыдливость, которой отговаривалась Катрин, в расчёт не принималась. Пристало ли пациенту стесняться лекаря? Катрин ничего не оставалось, кроме как покориться его настойчивости и лечь на кушетку. Опустив, по обыкновению, несколько нелестных замечаний в адрес несведущих медиков и грубых повитух, Абу-аль-Хаир тщательно омыл руки и приступил к исследованиям. Он измерил температуру, оттянул веки, затем, вооружившись серебряной ложкой, заставил Катрин пошире открыть рот и высунуть язык, чтобы осмотреть горло. Выслушал дыхание и биение сердца. Подсчитал пульс. Проворные пальцы прощупали живот и грудь, Катрин дёрнулась от щекотки. Она сама не заметила, как перестала стесняться. — Остались ли у меня такие места, куда вы ещё не заглянули? — спросила она, пока Абу-аль-Хаир с бесстрастным видом осматривал потаённые части её тела. — Поверь мне, женщина, — ответил он, — я не открыл там для себя ничего нового. В заключение маленький врач поздравил будущую мать, похвалил её крепкое здоровье и предположил, что дитя родится в конце ноября. — Значит, я не смогу присутствовать на свадьбе принцессы Маргариты в октябре, — задумчиво сказала Катрин, не слишком-то этим и опечаленная. Помолчав, она добавила. — Но надеюсь, Гарен вернётся к этой дате! — Ты сейчас всё равно не можешь ничего изменить. Тогда зачем лишний раз терзаться? Пусть жизнь течёт, как ей должно, — философски заметил Абу-аль-Хаир, встревоженный выражением её лица. Катрин, поразмыслив, согласилась с мудрым арабом и не стала затворницей особняка на Пергаментной улице, как поначалу собиралась. Досуг её распределялся между ведением хозяйства, обществом вдовствующей герцогини, чьё самочувствие оставляло желать лучшего, и визитами в дом дядюшки Матье. В конце концов, Гарен не имел права запретить ей навещать родных! Катрин могла лишь предполагать, где пребывал и что делал Гарен, ибо он не баловал супругу письмами. Она только знала, что из Гента служба привела его в Труа на свадьбу принцессы Анны и Джона Бэдфорда. Катрин несколько раз перечитала единственное послание от мужа, доставленное к ней гонцом в июне. Гарен писал о Жако Брокаре, хранителе герцогских гобеленов; о торговце восточными товарами, отпустившем тридцать девять с половиной онов* златотканного бархата для уппеланда принцессы; о сундуке с золотом, перекочевавшем в распоряжение жениха; о новом налоге, призванном компенсировать расходы на свадьбу. «Ручаюсь, жители Труа вздохнут с облегчением по отбытии четы новобрачных в Париж. Содержание герцогской пары обходится им весьма недёшево!» — присовокупил он в конце письма, и это были единственные живые слова. Катрин повертела в руках пергамент: не отправил ли ей Гарен нечаянно один из своих отчётов? Какое ей дело, сколько выплатили хранителю гобеленов и сколько стоил наряд принцессы? Она хотела знать, куда намерен податься муж после окончания череды торжеств — в Париж вместе с монсеньором, во Фландрию или всё-таки в Дижон. Однако Гарен ничего не сообщал об этом. Беременность меж тем всё больше давала о себе знать. Катрин, прежде не жаловавшаяся на аппетит, почувствовала отвращение к привычной еде, по утрам донимала изжога. И прежде неприятные запахи из лавочек торговцев требухой с наступлением летней жары сделались вовсе невыносимыми, так что Катрин зажимала нос и едва сдерживала приступы тошноты, проходя по улице. Ребёнок шевелился в её чреве и эти движения поначалу смущали и пугали — впрочем, успокоенная Абу-аль-Хаиром, она приноровилась к ним и даже ждала их возобновления. По настоянию Эрменгарды она оставила двор, но не изменила привычке посещать вместе с Сарой утренние мессы в Нотр-Дам-де Дижон. Ей нравилось идти по городу в час, когда зной ещё не вступил в свои права, и погружаться в тихий полумрак собора. Катрин преклоняла колени перед статуей Утешительницы, как когда-то Лоиза. Воспоминания о первой встрече с Гареном проносились в голове, заставляя Катрин горестно вздыхать. Она, прежде не отличавшаяся прилежанием в молитве, нынче взывала к Господу с таким рвением, что Лоиза непременно похвалила бы её. Катрин ждала помощи вышних сил и в середине августа небеса, прежде остававшиеся безучастными, неожиданно отозвались на её просьбу. Катрин и Сара возвратились домой поздним утром. Свернув с улицы Татпуар на Пергаментную улицу, они поразились поднявшейся там суете. Мулы и лошади вздымали ногами пыль и, заполонив всё пространство, вынудили женщин держаться у самых стен. Катрин закашлялась, откинула вуаль и замахала ладонью перед лицом. Сердце радостно замлело. Двери особняка де Бразе были открыты настежь. Слуги сновали туда и обратно, таская какие-то тюки. Из расположенной по соседству пергаментной лавки мэтра Обена гурьбой высыпали ученики-переписчики и с любопытством заглядывали в казначейский двор. — Пропустите-ка, ротозеи, — сердито растолкала их Сара, расчищая дорогу хозяйке, — не на что здесь глазеть! — Наконец он соизволил вернуться, Сара! — выдохнула Катрин, лавируя по двору следом за цыганкой. — Признаться… Уф… Признаться, я не ждала его раньше осени. И хотя бы загодя предупредил о том, что приедет! — В этом весь мессир Гарен, — фыркнула Сара. Она была уверена, что если б не её признание, казначей не показался бы в Дижоне, пожалуй, до самой зимы. Два покрасневших от натуги молодчика тащили через прихожую огромный, окованный железом сундук. Тьерселен, отдавая отрывистые команды, руководил их действиями, хотя скорее мешал, чем помогал. Один из носильщиков оступился и смачно чертыхнулся, сундук опасно покачнулся, угрожая грохнуться всем весом об пол. — Осторожнее, остолопы! — рявкнул Тьерселен. Катрин прыснула. Управляющий стремительно обернулся и лишь сейчас узрел госпожу. — Прошу прощения, мадам, — пробормотал он, поклонившись, — если за ними не проследить, так они непременно или поцарапают обивку стен, или повредят мрамор, или, на худой конец, отдавят себе ноги. — Мой супруг справлялся обо мне? — прервала его разъяснения Катрин. Тьерселен покачал головой. — Увы, нет, мадам. Мессир Гарен сразу же поднялся к себе в комнаты и не выходил оттуда. — Хорошенькое начало! — проворчала Катрин, с наслаждением освобождаясь от эннена. — Ну а давно он приехал? — Около часа тому назад, мадам. Желаете, чтобы я сообщил мессиру Гарену о вашем возвращении? Катрин сощурилась. Полбеды, что Гарен нагрянул внезапно, не отправив гонца — она бы тогда подготовилась к встрече мужа. Пускай он не слал писем. Такие проделки вполне в духе Гарена. Но, не найдя супругу дома, даже не поинтересоваться причиной её отсутствия?! Его совсем не волнует, что она в тягости? Неужто их отношения скатываются к исходному состоянию? Катрин сглотнула подкативший к горлу ком. Нахлынула обида — впрочем, в последнее время она вообще легко обижалась. — Не нужно, Тьерселен, — сказала Катрин. — Я сама сообщу о себе. *Он — мера длины. Равнялась 1,2 м. Палкой такой длины мерялись отрезы ткани или кружева. Длина эта варьировалась от региона к региону. Парижский он составлял 1,188 м.