Oh, this is your daddy?

Кто бы сказал Вонхо, нахуя он вообще начал этот цирк? Зачем представился парнем Чангюна? Зачем навещает его каждый день перед работой? Слишком много «зачем», и ни одного «потому что». Это Вонхо убивает. Его убивает необходимость играть влюблённых для Дока Джина. И пусть тот чрезвычайно лояльно отнёсся к ним, в отличии от косо смотрящих медсестёр, обманывать его Вонхо было не приятно. Он чувствовал себя грязным, словно его с головой окунули в болото. Зато Чангюн ловил со всей этой ситуации кайф. Это было видно невооружённым взглядом, когда Вонхо заходил в его палату. Конечно, незадачливого бармена навещали и другие коллеги, и Кихён в том числе, но всё же такое счастливое лицо у него было только при виде Вонхо. Вот только не понятно, то ли он великолепный актёр, по которому Оскар плачет, то ли он и не притворяется вовсе. Неловкость — вот что испытывал Вонхо на протяжении этих дней. Он старался посещать Чангюна в обществе кого-нибудь, чтобы лишний раз не оставаться наедине в этой неловкой тишине. — Чангюн, — палату оглушает крик Момо. Вонхо уже в который раз удивляется такому проявлению эмоций своей дочери, которая никогда не кричит, не капризничает и вообще ведёт себя как взрослая. Но всё это забывается, когда девочка видит в поле своего зрения этого пацана. Вот и сейчас она, вырвав ладошку из руки своего папы, с разбега врезается в Чангюна. Вонхо делает глубокий вдох, усмиряя свою ревность и пытается выдавить из себя улыбку. Судя по взволнованному взгляду Чангюна, он с треском провалился. — Привет, Момо, — Чангюн морщится, когда случайно тревожит рану. Он уже достаточно восстановился после потери крови, и вполне может продолжить лечение на дому. Док Джин собирается выписать его завтра утром. Это должно радовать, потому что болеть он всегда терпеть не мог, но не радует, ведь придется прекратить весь этот фарс, а он так привык к этому. Момо что-то шепчет ему на ухо, прикрывшись ладошкой. Шепчет долго и упорно, а Вонхо приходится лишь наблюдать за этим. И когда они успели сблизиться настолько, что у них появились секреты от него? Обидно. — Эм, Вонхо, — мнётся Чангюн и Вонхо понимает, что сказанное ему очень не понравится. — Не мог бы ты оставить нас одних? — Пожалуйста, пап, — добивает контрольным выстрелом прямо в сердце его дочь. На негнущихся ногах Вонхо выходит из палаты и приваливается к противоположной стене. Ноги не держат, а в голове полный вакуум. Он ничего не понимает. И не хочет понимать. С каких пор его доченьке ближе посторонний человек, чем собственный отец? Эти угнетающие мысли режут лучше бензопилы. — Где же я так проебался? — шепчет он, уже сидя на полу. Судорожно пытается припомнить, когда он мог потерять доверие Момо. Может он её обидел чем-то и поэтому она не хочет с ним делиться? Или она наоборот жалуется Чангюну на него? — Вонхо, — Док Джин опускается рядом, заметив того в коридоре. Его состояние Джину сразу не понравилось, слишком уж подавленным и убитым он выглядел. — Что случилось? У Джина куча дел, неотложные пациенты, недописанные отчеты и недоеденный кекс в ординаторской, а он тут сидит на плитке и пытается выведать причины подавленного состояния Вонхо, который, на минуточку, даже не его пациент! Джин ругает себя, но оставить его в таком состоянии тоже не может. И пусть кексик подождёт. — Я плохой отец. — У тебя есть ребенок? Вот это новость. Ты не упоминал про ребенка, — они уже давно перешли на «ты», опустив все формальности. И пусть Джин был старше на пять лет, он настоял, на неформальном общении. За время пребывания Чангюна в больнице, Вонхо сблизился с его лечащим врачом. Первое впечатление профессионала своего дела лишь укрепилось, когда Вонхо узнал Джина получше. Он оказался весьма заботливым и добрым человеком, который несмотря на строгий вид, пытался помочь своим пациентам всем, чем только можно. Его любовь к своей работе вызывала уважение, укрепляя образ добропорядочного врача с золотыми руками. Кто знает, может это впечатление лишь результат стресса, в котором пребывал Вонхо эту неделю и всё это лишь маска Доктора? Как бы то ни было, он надеется, что и за пределами больницы Джин остаётся таким же. — Дочь, ей четыре года, — поясняет Вонхо. — Привёл её повидать Чангюна, потому что долго скрывать его состояние от неё не мог, а они начали шушукаться и попросили меня выйти, — рассказывает и сам своим словам до сих пор не верит. — Меня выставили за дверь. — Разве это плохо? Знаешь, есть вещи, которые дети не могут рассказать своим родителям, по себе говорю, — Джин роется в карманах халата, пытаясь найти хоть что-нибудь, чем можно перекусить. Старая мятная конфета, подаренная одной из пациенток — единственный вариант. — Проще рассказать постороннему человеку. А в твоём случае всё вообще в ажуре, ведь твой Чангюн не станет скрывать от тебя что-то касающееся твоей дочери. Мой Чангюн? — Пусть поговорят, — продолжает Джин, не обращая внимание на выпавшего из реальности Вонхо. Вот так просто, одной фразой он выбил у него всю почву из-под ног. — Потом у Чангюна всё разузнаешь и примешь соответствующие меры. Телефонный звонок прерывает речь Джина, взглянув на экран телефона, он широко улыбается, и показывает фото контакта. — Тот, который тоже Хосок, — поясняет он и поднимается. — Прости, мне необходимо ответить, мы давно не виделись. — Ничего, спасибо за беседу, — на автомате отвечает Вонхо, хотя единственная фраза, которую он запомнил, это «твой Чангюн», повторяемую мозгом на репите. И с каждым повтором это звучит всё более правильно. Вонхо устало прикрывает глаза. Ему снова страшно, потому что ему нравится как это звучит.

***

— О чем вы тогда разговаривали? — как бы между прочим спрашивает Вонхо у сидящего на пассажирском сидении Чангюна. Он старается выглядеть менее заинтересованным, чем это есть на самом деле, но навряд ли это у него выходит. Всю ночь он мучился вопросами и предположениями, разыграл самые плохие варианты, но так и не приблизился к ответам. Момо отмалчивается, на все попытки Вонхо поговорить об этом собирает все карандаши и уходит к Хёнвону. Чангюн. Хёнвон. Да кто угодно, но только не родной отец! — Не думаю, что ты должен волноваться об этом… — Давай я сам буду решать, волноваться мне или нет, — более резко, чем надеется говорит Вонхо. — Выкладывай! — Её обижают. — Что? — Вонхо резко тормозит, не обращая внимания на сигналящие машины. Чангюн в ужасе упирается руками в приборную панель, избегая удара, шокировано смотрит на водителя и мысленно материт его. — Кто?! — Только спокойнее, не надо нервничать, — выставляет руки перед собой Чангюн в качестве примирения. — Не надо действовать необдуманно… — Чангюн, — рычит Вонхо, а у Чангюна от этого рыка внутренности сводит спазм. Умеет он наводить ужас, когда хочет. Хотя в данный момент, это скорее всего рефлекс. Страшно представить, каким он может быть, когда целенаправленно кого-то пытается напугать. — Дети в садике задирают её, она просила совет. — Но почему она не спросила меня? — он в ярости ударяет руль автомобиля. — Вот поэтому и не спрашивала, боялась, что ты будешь так реагировать и, видимо, не зря. — Я этот садик разнесу, — Вонхо мысленно представляет в мельчайших подробностях, как высказывает директору всё, что о ней думает. Если нужно будет, он до министерства образования дойдёт, но это безобразие недопустимо! А ведь дети ещё даже в школу не пошли, а уже задирают друг друга. Страшно представить, что будет, когда они подрастут. Если дети не умеют себя вести в таком возрасте, это вина исключительно их недоумков родителей! — А вот это категорически делать не советую, — Чангюн с сожалением смотрит на руль, который жалостливо скрипит под ладонями Вонхо — так сильно он его схватил. Ярость Вонхо была настолько осязаема, что трудно было дышать. Он сейчас настолько взвинчен, что любое слово, любое движение — взорвётся. И тогда не ясно останется ли Чангюн цел и невредим, или падёт жертвой ударной волны. — Это всего лишь дети. Рано или поздно Момо столкнётся с плохими людьми, — Чангюн чувствовал себя сапёром, шагающим по минному полю. — Ты не сможешь защитить её ото всех. — Защищу! — Мне бы такого отца как ты, — грустно шепчет Чангюн. Это фраза вырывается у него прежде, чем он соображает, надеется быть не услышанным, но Вонхо всё прекрасно слышит. И эта тоска в голосе пацана усмиряет бурю внутри. Вонхо вновь вспоминает, что мир крутиться не вокруг него и его дочери. — Отстойное детство? — Пожалуй, я выйду здесь, — Чангюн отворачивается и, прежде чем Вонхо успевает его перехватить, скрывается в толпе. Вонхо же недоумевает. Только что этот дерзкий упёртый парень открылся перед ним с совершенно другой, ранимой стороны. Былая ярость окончательно спала на нет. Им Чангюн загадка. — И я тебя разгадаю, — он заводит двигатель и въезжает в поток машин.