Oh, this is your daddy?

Как и ожидалось у Вонхо была бессонная ночь. Сердце стучало как сумасшедшее от вынужденной близости, а мысли о теле рядом никак не хотели покидать его голову. Зато Чангюн, как только его голова коснулась подушки, моментально уснул. Вот уж кому было всё равно. Счастливчик. Может всё это взаимное притяжение только в голове Вонхо и для Чангюна он всего лишь хён? И Вонхо впору порадоваться этому факту, вздохнуть с облегчением, ведь он накручивает себя, мучается в этом непостоянстве уже два месяца. Но вот сердце упрямо ныло и болело, желало быть любимым, и чтобы все происходящее оказалось именно тем, чем кажется. Вонхо лежал на спине, прижатый с одной стороны Момо, а с другой Чангюном, который уткнулся лицом в плечо и бессовестно дрых. Их тихое дыхание успокаивало и Вонхо боялся лишний раз пошевелиться, лишь бы не разбудить и не нарушать эту идиллию. Вот только спина ужасно затекла от длительного лежания в одном положении. — Да перевернись ты уже, — сонно бормочет Чангюн. Откуда он узнал? И как давно не спит? Пользуясь пробуждением парня, Вонхо поворачивается к тому спиной и сгребает Момо в охапку. Чувствует, как сзади прижимаются ближе, а рука Чангюна обнимает за талию. Дыхание парня выравнивается — он снова спит. Как он так может? — Вонхо обливается потом, сердце продолжает свои попытки выпрыгнуть из груди, а этот уже умудрился заснуть. — Неужели его ни капли не смущает прижиматься вот так ко мне? — рука Чангюна такая горячая… такая же горячая как и его дыхание. — Боже, позволь мне отключиться, наконец! Наверное, этой ночью боги были на его стороне, потому что долгожданный сон под утро, но всё-таки пришёл. Снился ему океан, над которым собрались грозовые тучи, готовые вот-вот разразится громом и молниями. Океан не был спокоен. С каждой волной все ближе подбирался к Вонхо, стоящему на берегу. Было страшно, ведь он совершенно один, и никто не протянет руку помощи, когда океан поглотит его. Первый раскат грома вынуждает вздрогнуть. Становится так темно, что с трудом можно разглядеть горизонт — вдали уже вовсю идет ливень. Вспышка молнии освещает ненадолго, но этого достаточно, чтобы Вонхо увидел Момо, слишком близко подошедшую к кромке воды. Волна уже почти достигла малышки, которая даже не замечает опасности, невинно улыбается ему и машет рукой. Вонхо срывается с места, бежит к ней и пытается кричать, но лёгкие сдавило от страха за дочь. Воздуха не хватает. И времени добежать тоже. Он не успеет. Вонхо просыпается оттого, что его кто-то крепко сжимает в объятиях. Он обливается потом, пытаясь унять сердце и выровнять дыхание. Давно ему не снились кошмары. Раньше он был в том месте один, и волна неизбежно утягивала его с собой в бескрайние воды. Теперь Момо тоже была там, и это сделало кошмар в сотни раз ужаснее. Вонхо никогда ничего не боялся, но с появлением дочери страх сковывал его каждый день. Он боялся за неё. Боялся не успеть. Как всё-таки приоритеты меняются с рождением детей. — Дыши, — Чангюн прижимает его к себе, гладит по спине. — Дыши со мной. Вонхо пытался сосредоточиться на спокойном дыхании Чангюна. Постепенно их дыхание выравнивается, теперь они дышат в унисон. — Папа? — Момо взволнованно смотрит на отца, обнимая того. — Всё хорошо, малышка, — он выбирается из объятий Чангюна, которые больше не будоражат и заставляют нервничать, а наоборот успокаивают. — Просто сон плохой приснился, — Вонхо целует дочку в макушку и укладывает. — Поспи ещё. — Я буду на балконе, — шепчет на ухо Чангюн и выходит. Вонхо ему благодарен, сейчас ему хочется побыть наедине с той, ради которой он живет.

***

— Прохладно, — замечает Вонхо, выходя на балкон. Чангюн стоит в шортах и майке, курит. — Эй, тебе не рановато ли? — укрывает одеялом, которое захватил с собой из спальни, и отбирает сигарету. Курит сам. Привкус табака неприятно оседает во рту. Вонхо бросил курить, когда родилась Момо. Чувство заботы обострилось настолько, что он бросил все пагубные привычки и опасные развлечения, вроде ночных уличных гонок. Весь мир его завертелся вокруг этого маленького комочка, неспособного самостоятельно о себе позаботиться. — Ты кричал, — Чангюн даже не возмущается по поводу отобранной сигареты, не предъявляет претензии по поводу того, что он уже совершеннолетний и вправе сам решать. Он просто стоит и рассматривает соседние здания, освещаемые тусклым светом фонарей. На улице тихо и безлюдно, не слышно шума автомобилей, да и откуда им взяться в этом спальном районе? — Плохой сон. — Хочешь поговорить об этом? — Нет. Они стоят так еще долгое время, пока Вонхо не окоченевает окончательно. Чангюн замечает дрожь и притягивает слабо сопротивляющегося Вонхо к себе, накрывает одеялом. — Так ведь теплее, да? — щекочет ухо своим шепотом. — Да, — слабо соглашается Вонхо и старательно смотрит в другую сторону, стараясь не замечать прожигающий взгляд Чангюна. Получается плохо, потому что он физически его чувствует на себе. И как только дыру в моем затылке до сих пор не прожег? Идти обратно совершенно не хочется. Кажется, словно время остановилось, а мир сузился до узкого круга вокруг них. И так уютно было в нем, так спокойно, что Вонхо был готов поделиться всем, выложить все как на духу, открыться, но его по-прежнему что-то останавливало. Он понимал, что боязнь довериться и положиться на кого-нибудь, тянется за ним ещё из детства, когда родители отказались от него. Так же он понимал, что не все люди так ужасны и бессердечны как они, но всё равно не мог переступить через себя. — Я рос в том же детском доме, — неожиданно говорит Чангюн, — только я там жил задолго до того, как ты перешёл, — Вонхо задерживает дыхание от такого откровения, не зная, как отреагировать. — Знаешь, я долгое время наблюдал за тобой, но не решался подойти, ведь ты был таким задирой, да при том ещё и намного старше. Постоянно ходил в кругу своих прислужников и насмехался над младшими, — он вздохнул, с головой окунаясь в не очень приятные воспоминания. — Я всё равно хотел дружить с тобой. Однажды даже подошёл, но ты лишь посмеялся надо мной, натравив своих псов. — Прости, — единственное, что смог выдавить из себя Вонхо. Как бы не пытался он вспомнить Чангюна ничего не получалось. Вонхо был гадким и мерзким ребенком, который свою обиду на родителей, вымещал на невинных детях, которые были младше и слабее, которые не могли ответить ему. Их, обиженных и униженных, было настолько много, что образ Чангюна тонул в потоке смазанных лиц. Вонхо было отвратительно вспоминать былого себя. Казалось, образы Вонхо-прошлого и Вонхо-настоящего — два совершенно разных человека, связанных между собой лишь внешностью. Как же стыдно. — Всё в порядке, это было мне хорошим уроком, — усмехнулся Чангюн своим мыслям. — Ты должен знать обо мне кое-что. — Что? — спрашивает Вонхо. — Я злопамятный, — шепчет прямо в губы прежде, чем поцеловать. — И своё наказание ты ещё получишь. Уже получил, — думает Вонхо, углубляя поцелуй. — Ведь я влюбился в тебя.