"Санта- Барбара " по-готэмски

…он медленно брёл, не разбирая дороги, по серым унылым улицам этого привычного в своей мерзости города под привычным же серым моросящим, несмотря на декабрь месяц, дождём, тщетно кутаясь от промозглого ветра в видавшее виды пальто; мысли в голове путались, вернее, среди всех них наиболее чёткой была мысль, что в такую погоду нормальный человек и собаку на улицу не выпустит, но слово «нормально» с его жизненным путём никак не пересекалось (вернее, однажды, лет двадцать назад, на миг пересеклось было , но он, недолго думая, выбрал то, что привычнее, а не то, что лучше для него); остальные мысли спутались в какой-то мокрый комок шерсти; всё чаще давало о себе знать чувство голода, которое большую часть жизни было его неизменным спутником, и где-то там, очень глубоко в душе, зрело ощущение, что всё это — происходившее и происходящее — неправильно; и если раньше это ощущение всегда подавлялось привычными чувствами гнева, обиды и жажды мести, то теперь эти последние с годами как-то притупились, будто всё стало почему-то неважным и мелким, как моросящий сейчас и падающий за шиворот противными холодными каплями дождь; наверное, он просто устал… как же он устал от всего этого… ему уже седьмой десяток лет, а он всё ещё продолжает бежать куда-то, бежать… хотя уже, честно говоря, скорее брести — бежать ему уже не по силам… сколько ещё осталось, кто бы знал… …Он сам не понял, как ноги вынесли его именно к этому дому, хотя он давно поклялся себе не приближаться к нему. Умом он понимал, что это неправильно — звонить именно в эту дверь, из всех находящихся в этом проклятом городе дверей, но больше идти было не к кому и некуда, — Аркхэм он не рассматривал как альтернативу — поэтому, вопреки заплутавшим где-то в глубине сознания ошметкам рационального мышления, он несмело нажал на дверной звонок. — Кто же в такую погоду… Боже, это вы, профессор?! Она почти не изменилась с возрастом, даже стала ещё красивее, чем в молодости, и гораздо увереннее в себе; теперь, когда он переуступил порог этого дома, то сразу понял, что пришёл не вовремя: за столом в гостиной полно людей, причем большинство из них ему известны: вот вездесущий и вечнозеленый Нигма с дочерью, вот семейство Тетчей (Джервис выглядит куда лучше него, хотя они и ровесники), чета Фризов, как всегда, сосредоточенных друг на друге, Дент с супругой (этот-то что здесь забыл?), естественно, доктор Розенталь (а как же без него!), и, где-то среди молодежи, рядом с — о ужас! — нахмурившейся при его появлении Ребеккой Олбрайт- до боли знакомая девичья фигурка: тонкие черты лица в обрамлении длинных светлых волос и глаза… он не смотрел в них много лет, и тем более не в силах вынести этот удивленно-недоумевающий взгляд теперь… и зачем он только пришёл?! — Мама, это действительно он? — Да, дочка, это профессор Крейн… он… — Я знаю, кто он такой. Вопрос в том, зачем он сюда пришёл? Столько лет ему было пофиг… — Бекки! — …а теперь явился типа «Люк, я твой отец!». Только, вот незадача, я «Звёздными войнами» не увлекаюсь, а отец у меня уже есть — тот, кто меня воспитывал — и второй мне как-то без надобности. — Слушай, тёзка, никто не заставляет тебя бросаться к нему на шею, однако дала бы ты человеку поесть спокойно: видишь, одни кожа да кости! — Хорошо, тётя Бекки, пускай доедает и идёт на все четыре стороны! …Он с трудом проглатывает последний кусок (удивительно, как тот не застревает в горле!) и, щурясь от яркого света, пытается напоследок ещё раз внимательно вглядеться в черты лица девушки и её матери; она похожа внешне на обоих родителей, но какая она по характеру, он не знает, и вряд ли теперь уже узнает; он отлично понимает, что не имеет права тут находиться: он чужой на этом празднике жизни, как бы плоско и банально это ни звучало, и он не имеет никаких прав — ни родительских, ни тем более супружеских: он мог выбрать их много лет назад, но сделал выбор в пользу сомнительного удовольствия сеять страх и ужас в народе, а теперь и последнее перестало приносить удовлетворение; он просто лишний человек, лишний, лишний… …На лице девушки мелькает странная тень; глаза на мгновение меняют свой цвет, черты лица словно расплываются, будто перед ним не обычный человек, а фурия из древних мифов; и это тоже его вина… во всём виноват только он, только он один… Боже, зачем всё это?! …и тут он внезапно падает куда-то вниз и летит, летит с отчаянный криком, пока не… — ФОН КЕЛИУС, МАТЬ ВАШУ, РАЗБУДИТЕ ЕГО, ПОКА ОН НЕ ПЕРЕБУДИЛ ВСЮ ГОСТИНИЦУ! …и тут он каким-то образом оказывается на полу возле кровати, а с его лица на пижаму стекают капли холодного чая (дежавю, однако!). — Джонатан, прости, но ты так кричал, и мы не могли тебя сразу разбудить, вот и пришлось прибегнуть, так сказать, к чрезвычайным мерам, — виновато улыбается Отто, отставил в сторону уже практически пустой стакан из-под вчерашнего чая и помогая ему подняться с пола. — Плохой сон приснился? — Д-да, кошмар просто, — заплетающимся языком еле выговаривает он, убирая рукой мокрые волосы с лица. — Спасибо, конечно, что разбудил, но теперь мне придётся позаимствовать у тебя пижаму: я запасную с собой не взял… — Кошмар будет завтра на конференции, если я сейчас не засну и завтра буду ни рыба ни мясо во время чтения доклада! — бубнит недовольно полусонный Герхард Штолле. — Как нарочно, накануне важного мероприятия поспать нормально не дадут! И зачем я только согласился заселиться в один номер с вами… — Потому что других номеров в наличии не было, Герхард, так уж сложились обстоятельства, — перебивает декана Отто, пытаясь в полумраке закрыть свой чемодан, пока Крейн побежал в душ, прихватив зачем-то телефон (не иначе как собрался звонить дочери, и это при ощутимой, мягко говоря, разнице в часовых поясах!). — И иди уже обратно спать, иначе остатки этого чая сейчас окажутся на твоём лице, если не перестанешь ворчать! — Да ладно, проехали. …Когда Крейн, наконец, возвращается в спальню, вид у него непривычно умиротворенный. — Ну как, удостоверился, что всё в порядке? Тебе ещё чаю заварить — теперь уже вовнутрь? — обеспокоенно спрашивает друга Отто. — Нет, спасибо, не надо, всё в порядке, — отвечает Крейн, укладываясь обратно в кровать. — Извини, что разбудил… — Ничего страшного, друг, — отвечает фон Келиус, засыпая, и Джонатан, наконец, осознает, что теперь-то уж точно находится в своём мире, настоящем, а не в плену собственных кошмаров, и с облегчением закрывает глаза.