"Санта- Барбара " по-готэмски

…Я идиот. Стоило разменять восьмой десяток лет, чтобы, наконец, прийти к такому неутешительному выводу. Молли, конечно, скажет, что лучше поздно, чем никогда, но положения дел это не меняет: я, Джонатан Крейн — тот, который всю жизнь кичился своим высоким (не чета всяким там реднекам-кукурузникам!) интеллектом и «тонкой душевной организацией» — самый настоящий идиот. С дипломом. Хотя нет, с двумя. Ну, и ещё с несколькими научными степенями до кучи. Как там сказано у Павла в его Послании к коринфянам — «погублю премудрость мудрецов и разум разумных отвергну». (Память у меня всё ещё хорошая — к счастью или к несчастью — это как посмотреть) Точно могу сказать: если бы сейчас я вернулся в свои восемнадцать лет — ни за что бы не стал поступать на психолога! Это, конечно, отнюдь не единственный факт моей биографии, который мне бы хотелось переписать заново, но тем не менее. Помнится, когда Молли навещала меня в Аркхэме много лет назад, то спросила, почему я выбрал именно эту специальность, и я ответил, что хотел научиться разбираться в людях. Что ж, придется честно признаться себе: этот проект с треском провалился. В людях я так и не научился разбираться. В себе, если честно, тоже. Возможно, я тогда несколько покривил душой: подспудно мне хотелось не столько разбираться в тонкостях человеческой души, сколько влиять и манипулировать этими самыми душами. Зависть и обида на всё человечество, помноженная на причудливое сочетание комплекса неполноценности с чувством превосходства над окружающими — не лучшие советчики в выборе жизненного пути. Молли тогда была права и ещё кое в чём (хотя в тот момент я бы ни за что в этом не сознался): тяжёлые жизненные обстоятельства и травматический опыт прошлого не дают человеку права на насилие и не являются оправданием его действий в будущем. Объяснением — да, являются; оправданием — нет. К сожалению, до меня этот факт дошел слишком поздно… Или, всё-таки, может быть, пусть и поздно, но не слишком?.. Весь мой жизненный путь сейчас мне представляется одним большим забегом по граблям. Взять хоть случай, когда этим летом Кэстрел бросила мне в лицо фразу, там, на гостиничной кухне уже не помню какого немецкого городка, где чуть — снова! — не произошло непоправимое, что «неправильных людей не любят». Это было хуже пощёчины. Потому что невыносимо было осознавать, что самый дорогой человек в твоей жизни чувствует ровно то же, что некогда чувствовал ты сам, при совсем других обстоятельствах… и ты ничего не можешь с этим поделать. Как, скажите, КАК я мог нормально воспитать ребенка, если сам всю жизнь считал себя «неправильным»?! Если сам столько лет не доверял людям? Если не привык делиться с кем бы то ни было своими проблемами, или, ещё чего, говорить о чувствах?! (Чувства? Какие чувства? Огородные пугала ничего не чувствуют). «Дурное семя», «гнилой плод», «отродье блудницы» — это ещё не самое плохое, что я обычно слышал в свой адрес из уст Мэри Кини. Естественно, очень скоро я сам поверил в свою ущербность и «неправильность» — не поверишь тут, когда тебя в этом ежедневно убеждают! Мир тогда казался мне враждебным, как та заброшенная часовня, — прибежище вороньей стаи, что в моём представлении олицетворяла всё человеческое общество. Но то, что простительно в пятнадцать, в сорок пять уже недопустимо. А уж в пожилом возрасте — и подавно. Поистине «иногда возраст приходит один». Я действительно «не знаю слов любви». Вернее, как один «добрый человек» недавно выразился, в страхах специалист, а в любви — полный нуль без палочки. И только недавно понял, что родитель из меня был такой же неадекватный, как и психолог. Потому что, как тогда мне вполне справедливо заметила Молли, я действительно «не думал» о последствиях своих действий. И бездействия — тоже. А последствия оказались не менее токсичными, чем тот мой злополучный план отравления готэмского водопровода, которым меня и по сей день попрекают все, кому не лень, от Бекки до Нигмы. Только отравление души ещё опаснее отравления организма. И одними человеческими силами здесь не обойтись. Но и бездействовать самому — преступно. Я должен попросить прощения. Причём не надеясь его получить. Но всё равно должен — это самое малое, что я могу сделать. Для такого гордеца со стажем, как я, — это поистине тяжёлый труд. Кто-то, помнится, говорил, что невозможное человеку возможно для Него… Не Ты ли это был?..