***
Как бы Санс ни напрягал зрение, он не мог разглядеть, что лежит за густой ольхой и лиственницами. Колючие заросли не давали ему пройти. Из чащобы доносился тягучий звук. Санс не понимал, кто или что его издаёт, хотя услышанное казалось ужасающе знакомым. Оценивая обстановку, эботт сложил руки на поясе. Лес покрывался густой сажей — на стража надвигалась непроглядная чернота. Звук стал отчётливее. Санс невольно отшатнулся. Сначала он услышал шипение, а затем громкий зов: — Сюда! Узнав голос Папайруса, страж опрометью бросился во тьму, в колкие заросли. Шов на правой стороне лица задели шипы, но Санс торопился. Он что есть силы дёрнулся вперёд. Раздался отвратительный звук лопнувшей кожи. Эботт почувствовал, как лоскут, который был его щекой, бьётся о подбородок. Но Санс не прекратил бег. Остановился только когда брат перестал отзываться. Санс прижал оторванный кусок щеки. Но одёрнул руку, прикоснувшись к лицу. Правая сторона головы на ощупь оказалась сплошной костью. Его сердце бешено стучало в рёбра. Внутри поднималась злость, а снаружи давила звенящая тишина. Прервав немоту леса, прямо под ногами Санса прозвенел дружелюбный голосок. — Я тут! Страж опустил глаза. Его брат уместился на траве и перекатывал плетённый мячик от коленке к коленке. — Ты нашёл меня! Он поднял голову. Там, где всегда лучились голубые глаза мальчика, зияли две чёрные воронки. Чернее ночи, чернее леса и того страха, который испытывал Санс в этот момент. Сталкивать личность и тень её души, всегда сокрытую от глаз — страж умело пользовался этим, когда возникала необходимость. Именно так он напугал человечью дочь три года назад. Что в людях, что в эботтах есть и добро, и зло. Распределяется оно неравномерно и расходуется тоже. Но в каждой душе под чёрным пологом сокрыто ещё кое-что. Материя настолько сильная, что способна уничтожить и саму себя, и душу, в которой прячется. Она необходима каждому существу, который обладает сознанием, способностью выбирать и даровать прощение. Это мера для любой благодетели и всякого греха. Начало отсчёта для видимого мира. И ничто одновременно. Это в малодушном порыве Санс и показал Каре. И теперь, чувствуя вину, он мстит сам себе, истязая и проворачивая тень собственного сердца. «Просто сон. Всего лишь сон», — шептал Санс, рассчитывая тут же очнуться. Но проклятый лес не желал отпускать его просто так. — Братец, я ничегошеньки не вижу. Пойдём домой, а? — Папайрус попытался подняться, но потерял равновесие. У старшего эботта тряслись руки. Он смотрел в пустые глазницы, и чувствовал, как костенеет всё тело, как сердце проваливается в яму, и сам страж складывается вслед за ним, что шаткий вигвам. Тьма окутала и его взор. Лишь вкрадчивый голос, принадлежащий явно не Папайрусу, проник в уши. — Твои глаза черны. Ты отмечен. — Я помню, — злобно прошипел Санс в ответ. Он знал, знал… Знал и потому так боялся, что проклятье настигнет брата. А уж в этих глазах должно остаться ясное небо! Непременно должно! Но день всегда сменяется ночью. — Ты отмечен. Это повторил его собственный голос. Страж проснулся. Его типи утопало в тишине. Холодный и липкий от пота, эботт сел на циновку, скрестив ноги и тупо уставился в пустоту. Обдумывая сон, он бросил осторожный взгляд на перину за собой. Папайрус неслышно сопел, погружённый в глубокий сон. Одеяло валялось в стороне, подушка лежала в ногах. Как и многие дети, малыш ворочался по ночам. Из прорези на циновку падал слабый отсвет. По нему Санс определил, что с полуночи прошло только два часа — время особенно тяжёлое для стража. Тени-союзники в любой момент могут обернуться против него. Для коротких путей Сансу всегда нужен свет и чей-то зов. Эботт задумчиво смотрел перед собой. В последнее время он стал часто просыпаться от ночных кошмаров. «Это предупреждение Земли-матери?» — Санс размышлял медленно, прожёвывая каждую идею, возникающую в голове. — «Или тени играют со мной, посылая такой злой сон… Не исключено и то, и другое». Он ещё раз посмотрел на брата. В его лицо и закрытые веки. А может и просто кошмар. «Стоит взять у Шёпота Рук успокаивающих трав и принимать их на ночь». — Санс с шуршанием откинулся на подстилку, закрыв глаза тыльной стороной ладони. Его мысли унеслись вслед за Азгором и Диким Воем. Шла первая ночь после исхода вождя. Санс не сомневался — Мудрый Рог вернётся. Но вместе с тем стража посетило неприятно волнующее чувство. Будто после этого путешествия племя свернёт на неизвестную дорогу. «Может следовало и мне пойти?» Санс раздумывал об этом, когда Дикий Вой делился своими планами о путешествии. Но страж не горел желанием надолго оставлять Папайруса, пока тот ещё мал. Кроме того, он не хотел видеть людей. Поход должен принести эботтам союз, а Санс не внушает должного доверия. Пускай и скрытая, но враждебность помешает делам вождя. Для этой миссии Догго подходит больше. Он открыт, честен и быстро располагает к себе. «Хотя всё равно и слова сказать не сможет», — с сожалением заметил Санс. Зато Андайн сыграла бы в этих переговорах значительную роль. Шагнуть в чужое племя вместе с ребёнком — явный знак мирного визита. Снаружи послышался короткий шорох, и Санс слегка приподнялся. «Дай угадаю, кого принесло в такой час…» — Опершись ладонью о колено, страж встал и бесшумно выскользнул из жилища. Стоило выйти на воздух, как эботту стало ощутимо легче. Озирая округу, Санс глубоко вдыхал ароматы ночи и слушал сверчков, стрекочущих на маковых полях. Было спокойно, хотя страж чувствовал на спине пронзительный взгляд. — Поздно ты… Папайрус спит. — Он оглянулся и встретил утомлённые, но по-прежнему непримиримые глаза юной Андайн. Никто в племени не видел ундину, с тех пор, как она убежала с лужайки солнцеворота. В ней по-прежнему горели злость и обида. Без того тонкий рот сжался сильнее, а тёмные губы краснели от укусов. — А я к тебе, — выпалила Андайн с вызовом. — Вопрос есть. Санс слегка улыбнулся и запрокинул голову, глядя мимо звёзд. — Тебе повезло, что я не спал, — как бы невзначай заметил страж. — Коль надо было — всю ночь прожду! — огрызнулась воительница и отвела глаза, добавив: — Мне теперь всё равно, где и как коротать ночи. Санс нахмурился про себя. Ему не нравился тон девочки, но с виду он не придал этому значения. Это сработало. Андайн выдохнула, уже явно с сожалением. — Я хотела спросить о Подмирье… — Её руки бессильно повисли. — Полоумная шаманка предрекла мне смерть по ту сторону Эботт. Я хотела знать… Духи правда так сказали? — С потаённой надеждой в глазах, она посмотрела на старшего эботта. — Я ей не верю! Этой Альфис… Её отчаяние Санс чувствовал острее, чем когда-либо. В этот миг Андайн казалась особо уязвимой. Как ребёнок она ждала ответа. Как маки на поле колыхались её красные волосы. Но ответа Санс не знал. — А зачем ей обманывать тебя и вождя? — в свою очередь спросил он. — Да мор её пойми! — Воительница дёрнула локтем, закусила и без того раздражённую губу. — Может завидует, может просто дурная, внушила себе сказку… — Подмирье — не сказка, — спокойно бросил Санс. — Знаю! — шикнула Андайн. — Поэтому и пришла к тебе. Ты там бывал и не раз. Я видела твои чудеса с тенью. Азгор говорил, что ты можешь перемещаться по Эботт. Уходя в тени и в Подмирье. Может тебе удастся убедить тамошних существ не насылать на меня проклятия смерти или что там напророчила мне эта мелочь… Санс не желал разочаровывать юную воительницу и опустил голову. Почувствовав замешательство собеседника, ундина напряглась. — Или я неправа? — Отнюдь, — протянул он устало. — Однако же я и рядом с маленькой шаманкой не стою в этих путешествиях. Всё, на что я способен — заходить и тут же выходить. Знаешь, как я вижу Подмирье? — Страж накрыл ладонью собственные глаза. — Вот так. Андайн молча смотрела на соплеменника, и тот ощущал, как в девочке гаснет последний уголёк надежды, а на смену жгучей злости приходит иступлённое безразличие, какое бывает, когда не осталось сил негодовать. Она присела у типи и обхватила колени руками. Страж услышал, как в ней надломилась воля мечтать. — Невыносимо это… не знать что-то важное о себе, — обречённо произнесла она сквозь зубы. Санс молча наблюдал за потерянной соплеменницей. — Я больше никогда в сторону границ не посмотрю, — неожиданно строго продолжила она. Девочка не глядела на старшего эботта, а говорила уже сама себе. — Это не они от меня отказываются, а я от них! Подавляя чувство неловкости, Санс повёл плечами. Он и то кое-как находил язык с малышами. Исключением оставался лишь Папайрус. Но рядом с подростками эботту становилось совсем не по себе. Он думал, что совсем их не понимает. Как держаться с тем, кто недостаточно взрослый, но уже не ребёнок? Любая жестокая правда может разозлить или расстроить его. Страж не любил излишних эмоций. Чужие крики и слёзы он рассматривал как покушение на его драгоценное спокойствие. Но в то же время по непостижимым причинам его часто окружали дети. — Не зайдёшь? — Санс как бы невзначай повёл головой в сторону типи. — Ночь прохладная, а тебе не помешает выпить чего-нибудь. Андайн не сдержала смешка и ехидно глянула на старшего соплеменника: — Предлагаешь мне огненной воды? — Чтобы я тебя отсюда на плечах выносил? С тебя простого супа хватит, — оскалился Санс, не скрывая задора. — Мала ты больно. — Только и знаешь, что дурака валять… — проворчала ундина, но поднялась и забежала в жилище быстрее, чем зашёл его хозяин. Упрашивать её не пришлось. Санс откинул полог типи и увидел, что девочка уже устроилась подле котла, не остывшего после вечерней трапезы. Она оказалась изрядно голодна. — Ты, я смотрю, не церемонишься, — заметил страж с иронией, пока наливал девочке бульон в плошку. — А какой толк? — Андайн, заметно бодрая, смотрела на угощение, а в её глазах горел новый судьбоносный вызов. — Скоро каждый эботт захочет потчевать у своего очага самого славного Героя племени. Я обещаю. От её голоса Папайрус проснулся. Мальчик вопросительно и сонно пощурился на брата и старшую подругу, затем нащупал подушку в ногах, устроился на ней и снова задремал.***
А в ночи, спустившейся к Мудрому Рогу и Дикому Вою, сну не нашлось места. Невероятно тёплый от магических трав костерок грел ноющие лапы. Утомила и долгая дорога, и постоянное молчание, и невесёлое настроение. Догго переводил дух. Пристроившись у подножия песчаного холма, он закрыл глаза и сложил лапы за головой. Не спал — думал. Да время от времени поглядывал на вождя. Над огнём громко лопались искры. Дневная духота превратилась в зябкую, но живую ночь. Привлечённые светом и запахом трав ящерицы показывали из-под песка плоские головы. Они лупили на эботтов жёлтые глаза, осторожничая и любопытствуя одновременно. Сжимая посох в когтях, Мудрый Рог обдумывал, что ещё может сделать для племени при нынешних силах, когда вернётся. Последние дни на Эботт он чувствовал, как неуклонно приближается увядание. Силы, которые он вложил в Азриэля, затем в Кару, не возвращаются никогда. Любой эботт, ставший родителем, так и стареет. Горечи от этого никто не испытывает. На растущих потомков любящим отцам и матерям и целой жизни не жаль. Но какой толк от старости, если дети ушли раньше. Андайн в определённой мере стала Азгору дочерью. Он передал ей внушительную часть магии. Остальное вождь по каплям откладывал в своём сердце — это на самый крайний случай… Мешочек с землёй, подаренный Негасимой Лучиной, мягко шуршал на груди. Думая о жене с чувством глубокой признательности, Азгор прикоснулся к амулету и прикрыл глаза. Немного отдохнуть не помешает. Несмотря на покой вождя, Дикого Воя всё ещё осаждала тревога. «Видать инстинкты шепчут…» — заключил пёс. — «Буду настороже». Не успела красная полоса озарить горизонт, как путники поднялись с земли. Хмурясь, Догго присыпал огнище, от которого ещё тянулся тонкий дымок. Азгор поправил поклажу на плече. Прежде чем отправиться в дорогу, он опять справился о здоровье соплеменника. Дикий Вой повторил жест с ладонями и на сей раз не слукавил. «Всего-то нужно было привыкнуть». — Догго сделал глоток из фляжки с укрепляющим отваром и вытер подбородок. Бодрость воина воодушевила и Азгора. Он поднял лапу, сжал её в кулак и рогами указал на юг. Вождь намеревался преодолеть второй день пути без привалов. Догго одобрительно кивнул. Он и сам был рад ускориться, чтобы сойти с чужой земли. Но смутное предчувствие надвигающейся неприятности не покидало его мыслей. В этот день Мудрому Рогу и Дикому Вою удалось беспрерывно идти до самой темноты. Останавливались только чтобы испить немного из фляги и засунуть под язык несколько сушёных ягод женьшеня, до того горьких, что их вкус пробуждал не хуже ледяной воды, бьющей в лицо. С наступлением сумерек они также быстро как вчера устроились на ночлег и разожгли огонёк. Догго сложил ноги настолько близко от язычков пламени, что на его пятках подпалилась белая шерсть. За ноющей болью от долгого хождения по потрескавшейся земле, воин этого не почувствовал. Тягучее измождение покрывало всё его тело. Дикий Вой поднял глаза. Сегодня он видел над собой ночное небо в обрамлении лысоватых сосен. Путники миновали пустыню и степи. Рассыпанные под небосводом звёзды мерцали, но казались Догго неоправданно обыкновенным. «Неужели мир за пределами Эботт ничем не отличается от нашего?» От этой мысли его внутреннему взору предстало разочарованное лицо Андайн. Догго явственно увидел, как она поджимает губы в своей манере и хмурит брови так, что на лбу дрожит морщинка. Вслед за этим пёс ещё яснее услышал, как младшая соплеменница резко выдыхает, словно с этим пытается избавиться от всех представлений и мечтаний, которых молодое и буйное сердце страстно ждало от мира за границей. «Ничего особенного», — фыркнул он про себя. Догго повернулся на бок, придирчиво наблюдая за колыханием травы. Она изумрудом переливалась в тусклом полуночном свете. Так же, как на Эббот. Хотя эта трава казалась бледнее и росла не так густо. Азгор думал о жене. В такой долгой разлуке они ещё не находились. Вождь представлял, как Негасимая Лучина одиноко помешивает в котле его любимую похлёбку из индейки и моркови. Она хмурится и начинает часто моргать, каждый раз, когда вспоминает детей. А вспоминает она их каждый день. И к женщине приближается Азгор и рукой накрывает её плечи. Ториэль перестаёт хмуриться, черпает половником похлёбку и с улыбкой спрашивает мужа: — Попробуешь на соль? А сейчас Негасимую Лучину некому утешить. Кроме Мудрого Рога у неё никого не осталось.***
Третьим днём пути, когда солнце стояло в зените, и было так тихо, что эботты слышали, как паучки, карабкаясь по стволам хвойных деревьев, перебирают лапками, на вождя вдруг навалилась сильная усталость. На один миг его сердце остановилось, а затем больно вдарило по рёбрам. С шумом вдохнув, Мудрый Рог опустился на одно колено. Не упасть ему помог только трезубец. К ослабшему соплеменнику подоспел Догго. Он схватил Азгора под локоть и, подставив спину, отвёл его к ручейку, что протекал рядом. Воин помог вождю присесть и брызнул водой ему в лицо. Прищур Дикого Воя стал ещё уже и пронзительнее, когда вождь, оклемавшись, посмотрел на него. Трясущимися когтями Азгор развернул мешочек на груди и сразу почувствовал облегчение, когда в ладони оказался чернозём Эботт. Схватив горсть он жестом показал Догго подставить лапу и насыпал в неё комочки родной земли. Пёс как будто только сейчас начал дышать в полную силу. Энергия, струившаяся от этой незначительной на вид пригоршни, словно закаляла его жизнь и здоровье. Оба поняли, что оказались на пределе. И оба не могли этого сказать. Не из-за табу, нет. Не хотели признавать, что не рассчитали, потому что в тот момент это казалось сродни поражению. Эботты шли чересчур быстро. Тем не менее, путь необходимо продолжать. Немного переведя дух, Мудрый Рог сжал в обеих лапах посох, надавил им на слегка влажную у ручья землю и неспешно поднялся. Галька под ногами посыпалась в прохладную воду. В небольшой ложбинке, где присели путники, было шумнее, чем в чаще леса. То ли от ручейковых порогов, то ли насекомых тут водилось больше, но Азгору казалось, будто он слышит чей-то голос. Или плач? Он звучал как что-то неосознанное, эфемерное, прерывающееся. Будто звук только пробовал себя, неуверенно прощупывал всё вокруг, все преграды, о которые можно и нельзя отразиться, где легко завязнуть, а где — пролететь ласточкой. Звук был таким тоненьким, таким высоким, словно вот-вот треснет, рассыпется на множество осколков и потеряется в бесконечных травах можжевельника, горицвета и щавеля. Ещё одна острая игла проткнула сердце Мудрого Рога. Беспокойство, даже почти забытое безумное родительское метание поднялось в его душе. Далёкий голосок звенел в нём как тысячи бубенцов, натянутых на тугую струну. Вождь открыл было рот, чтобы позвать, но вовремя себя остановил. Хотя оставаться на месте Азгор не смог. С небывалой подвижностью он пересёк ручей и скрылся в высоких кустах, переломав ветки. Дикий Вой не успел осадить его. Он даже не понял, что произошло, но уже почуял неладное и устремился вслед. Плач становился всё отчётливее и прерывистее. Азгор уже ни с чем не перепутает младенческий призыв о помощи. «Но откуда же ребёнок в такой глуши?» — спрашивал он себя и старался не думать, сколько в этих краях диких зверей. И может желтоглазый койот уже раскрыл пасть?.. К счастью возле корзины, которую вождь наконец увидел, койота не оказалось. Только рядом были разбросаны куски почерневшей дранки. Да и вся колыбель малютки, казалось вот-вот развалится. Ребёнок неистово молотил воздух ручками, крепко сжатыми в кулаки, хныкал, потом глубоко вдыхал и плакал с новой силой. В благоговейном исступлении Мудрый Рог слушал эту жалобную и пронзительную песню оставленного на погибель малыша. Замедляя шаг, вождь приближался к корзине, склоняясь к земле всё ниже и ниже. Девочка. Такая маленькая… Ещё грудничок, ещё лысенькая, ещё с закрытыми глазами, с носом-кнопкой, с красноватой кожицей, натянутым пухлым животом, в центре которого только затягивался пупок. Азгор не знал, как ещё реагировать, кроме как улыбаться. Он впервые встретил человеческого младенца. И уже решил, что заберёт её, удочерит. Вождь видел в ней целительный корень для его дорогой Негасимой Лучины, которая чахла и тосковала. Видел и своё спасение. Он хотел вернуть Ториэль к жизни. Младенец продолжал ощупывать мир голосом и совсем не заметил эботта, склонившегося над ним. Мудрый Рог хотел наречь её Карой, словно бы это увековечило душу молодой скво. Протягивая лапы к рыдающему навзрыд дитя, он уже представлял, как резво она будет носится по земле Эббот, как её пяточки будут сминать траву, растущую в полях и поднимать клубы пыли у типи. Бурный прилив сил наполнил Азгора, он вновь чувствовал себя молодым. Но воодушевление старика и отца заглушило резкое шипение. Она вцепилась в его ладонь, впрыскивая под кожу едкий токсин. Такая маленькая змейка, извивающаяся у младенца под боком, в мгновение ока раскалила кровь Азгора, превратила её в густую лаву. Этот укус предназначался не ему, а малютке, но заботливая лапа вождя с первой лишь встречи защитила девочку от смерти. Малышка даже не знала об этом. Но услышав шипение, дитя резко притихло. Гадюка, испугавшись громадной тени Азгора над собой, дёрнулась и оставила клыки на загрубевшей коже. Вождь, чей мир перед глазами начал множится, услышал, как тварь скользнула в заросли, и трава словно бы прошуршала: «Фриск». «Хорошее имя», — в плавающем сознании решил Мудрый Рог. Но окунуться в забытие он не успел, его перевернули на спину. Над него устремился взгляд Догго. Столь яркий из-за сажи на лице, ныне он горел лютым страхом. Пёс лихорадочно водил лапами по руке вождя, поясом стянул его плечо и тяжёлым нажатием выдавил кровь и змеиные зубы. Затем Дикий Вой приложился пастью к укушенной ладони, принялся высасывать из неё яд и выплёвывал заражённую кровь. «Проклятье! Проклятье! Проклятье!» — со злобой причитал он в голове. — «Вождь, ты не можешь погибнуть ЗДЕСЬ! Погибнуть ТАК!» Его не заботило, что произошло, не интересовал ребёнок, снова захныкавший, он даже не почуял приближение чужаков. Сейчас Догго искренне желал только спасти предводителя. Но он замер, когда в его бок грубо ткнули остриём копья. Дикий Вой поднял глаза, и увидел пять фигур… Эти люди совсем не походили на Кару. Плечистые, с большими руками и мощными ногами, они были на несколько голов выше скво и выше самого Догго. Единственное, что роднило их с умершей наследницей — такие же воинственные глаза, пронзающие не хуже клинка. И этот взгляд успел рассмотреть Азгор. И успел услышать их резкие слова: — Чудища! На нашей земле! Он напряг последние силы и заговорил на человеческом: — Помогите девочке… И отведите нас к вашему вождю. Мы... с дарами... А после этого Мудрый Рог потерял контроль. Его парализовало. Дикий Вой пристально смотрел на окруживших их дикарей. Новонаречённая Фриск тихонько стонала в корзинке.