***
Дикий Вой растерянно наблюдал за неподвижным вождём. Его застывшая рука всё ещё указывала на корзинку с человеческим младенцем. Девочка водила головкой из стороны в сторону, как будто беспокоилась, но глаз она не открывала. Однако внимание воина перенял быстрый и болезненный укол в плечо. Пёс проследил за остриём копья и задержал взгляд на руках, что сжимали древко. На нём сцепились грубые и сильные ладони дикого человека. Когда Догго поднял голову и столкнулся со свирепыми глазами чужака, осознал с досадой — сейчас жизни эботтов зависят только от этого воина. Медленно, не отрывая горящего взгляда от лица чужака, пёс поднял лапы. Убедившись, что чудовищное существо безоружно, дикарь коротко кивнул соплеменникам и быстро произнёс что-то на своём наречии. Его спутники опустились к Азгору: один принял кряхтящего младенца на руки, другой схватился за ноги вождя эботтов, а третий — приподнял его отяжелевшие лапы. Подошёл четвёртый дикарь. В длинных пальцах он держал тыквенную флягу. Голову этого человека украшало орлиное перо в длину локтя. Без того строгий профиль довершали брови, сильно сдвинутые к переносице. Догго заметил, что прежде чем влить в полураскрытые губы Азгора напиток, хмурый человек бросил быстрый взгляд на укус. На тыльной стороне ладони эботта горела лиловая припухлость. Девочка вновь издала жалобный писк, вытянула ручки и снова прижала их к груди. Сердце у Дикого Воя содрогнулось в очередной раз. Он ничего не мог сделать. Оставалось только верить, что люди прямо сейчас не добивают Мудрого Рога неизвестным отваром. Наверное, заметив обреченное выражение в глазах пса, человек, державший копьё точно у его шеи, отступил на шаг и указал остриём вверх. Догго понял и медленно поднялся. Он по-прежнему держал лапы над головой. Под телом Мудрого Рога протянули широкое полотно, из которого перед этим выложили потрёпанную бечёвку, деревянные брусья и что-то напоминавшее капкан. Полотна едва хватало: его с трудом завязали на шее вождя. Двое воинов встали по обе стороны от Азгора и подняли могучее тело. И Дикий Вой даже услышал, как напряглись мускулы на их руках и груди. Пёс решил, что люди не собираются причинять зла. Хотя шерсть на его загривке всё ещё топорщилась и дыбилась всякий раз, когда девочка пронзительно пищала. Малютка Фриск обращала свой голос в разные стороны. Державший младенца человек покрепче обернул её в ткань, которую стянул со своего плеча. Взор Дикого Воя тоже закрыла тряпичная полоска, а запястья связали четырьмя слоями бечёвки. «Человек, что даёт всем указания, скорее всего лидер отряда, но не вождь. Наверное, это охотники», — предположил Дикий Вой. Он запомнил, что люди потрудились вытащить капканы, чтобы донести предводителя эботтов. Чужаки заставили идти его впереди, направляя в нужную сторону остриём копья. Теперь оно упиралось между лопаток. Но Догго занимало другое. Он повёл носом, улавливая запах Азгора. От правителя эботтов пахло угасанием и слабостью, но не смертью. Пёс немного перевёл дух. «Только бы их лагерь был недалеко». Предчувствие не обмануло воина. Вскоре он поймал новую волну запахов. Тыквенная каша, мыльный корень, кровь и молоко. Чем ближе отряд подходил, тем больше новых сведений доносилось до влажного носа Догго. Вскоре он услышал приветственный лай и даже остановился от неожиданности. «Собаки? Откуда они здесь?» За самовольную задержку эботта грубо ткнули копьём. Но Догго так удивился знакомым звукам, что и боли не почувствовал. Человек позади прикрикнул на него, и только тогда Дикий Вой возобновил шаг, продолжая напряжённо вслушиваться в тявканье. «Значит, моё семейство живёт не только на Эботт». — Он понимал собак и их отрывистую речь. Но это нельзя было назвать словами. Воин улавливал мельчайшие интонации лая и оттенки запахов, идущие от псов, сопоставляя всё это с известными ему нотами настроения. — Охочие! — Чуешь, того… Рога и дерево хвои! — Вапити? — Не тот запах! — Запахи не те! — Чужие с нашими! Воин напрягся сильнее. «Нужно дать им понять, что мы не причиним никому вреда». Дикий Вой выдохнул, постарался успокоить биение сердца и снизить приток испуга в крови — его псы улавливают сразу, стоит только подойти. Он заставил себя опустить шерсть на загривке, облизнул нос и сжал челюсти. Ничто в Догго не должно выдавать страха или враждебности. Вдруг он перестал чувствовать наконечник копья за спиной. «Мы пришли?» Он так сосредоточился на инстинктах, что успел привыкнуть к мешанине окружавших запахов. Дикий Вой встал к людям вполоборота, слушал и внюхивался, додумывая происходящую картинку. Судя по ароматам молока и еды, отряд встречают немало скво, должно быть жёны. Сейчас они стоят и молча поражаются обликам эботтов. На короткое мгновение Догго уловил присутствие детей, но знакомый запах отдалился, не успев приблизится. Похоже, младшим не разрешили подойти. Либо пса обступили слишком плотным кольцом. Это казалось вероятнее всего, потому что шкура воина уже горела под пристальными взглядами. Наконец пальцы охотника развязали узел на затылке Догго, и эботт на мгновение ослеп от яркого света. Зрение всегда подводило пса. С сильным прищуром он осмотрел людей и окружающую его местность. Это племя вело осёдлый образ жизни. Вместо типи, которые эботты привыкли ставить, чтобы в любой момент поменять место жительства в пределах родной земли, люди возвели хоганы. Округлые домики из брёвен и земли, частично засыпанные песком, стояли плотно друг к другу и покрывали всю равнину. Лишь позади виднелся высокий отвесный каменный склон. Из-за выступов красного цвета, под лучами солнца казалось, будто склон охватил пожар. Лучшего стража для поселения и не сыскать. Справа от Догго располагался хоган, вход в который выстилал запах трав, почти как в пещере Глубокой Ладони. Нос эботта уловил и ослабевший дух Мудрого Рога. «Они лечат его», — заключил пёс. Но радоваться было рано. Во взглядах людей Догго замечал и тревогу, и напряжение. Хотя у молодых дикарей глаза горели любопытством, а не страхом. Лидер отряда вернувшихся охотников громко обращался к толпе, иногда указывая на Догго. Соплеменники слушали мужчину с большим вниманием. Пёс же, пользуясь затишьем, разглядывал людей и их простецкие одеяния. Эботт даже испытал кроткий стыд за свои штаны с пятнистым узором. В окружении сероватых от пыли передников, рубах и платьев людей он, чужеземец, выглядел разукрашенным павлином. Загорелые шеи лишь нескольких скво украшали ракушки и редкие бусы. Зато тела мужчин обильно покрывали нарисованные охрой узоры. Догго вспомнил о сумках, в которых лежали дары, предназначенные для этих людей. Вампумы, ленты с добрыми посланиями, угощения, любимыми всеми эботтами, и лучшие ткани. «Неужто оставил в лесу?» Пёс беспокойно огляделся. Передай он с поклоном подготовленную поклажу хотя бы этому охотнику… Ужасаясь такой потере, эботт вспомнил, что оставил сумки у ручья, когда поспешил на крик младенца и запах змеиного яда. «Пёсья голова!» — Он ощерился на самого себя, обнажив клыки. Из горла вырвалось глухое ворчание. Мимолётная эмоция подвела воина. Услышав рычание, несколько женщин испуганно вдохнули, кто-то отступил подальше. Догго расширил глаза от ужаса и беспомощно огляделся. «Нет. Вы не так поняли!» Еле сдерживая своё восклицание, пёс быстро прижал уши и пригнулся, виновато глядя на приближающегося охотника, но было поздно. Дикий Вой не успел что-либо предпринять, как его схватили под локти двое сильных мужчин и провели сквозь толпу. Никогда ещё он так сильно не ценил возможность говорить! Никто из людей не знал языка Догго, а любое сказанное слово вылетело бы из его пасти вместе с доброй частью сил. И Дикий Вой вернётся домой, когда ветер долгим странствием обогнёт целый свет и принесёт его прах к родному типи. «Сплошь напасть!» — мысленно восклицал пёс. Удерживавшие его воины остановились перед ольховым столбом, который люди вбили недалеко от кольца пяти деревянных фигур — родовых тотемов. Догго бросил на них внимательный взгляд. Вдоль идолов вились вырезанные стебли. Но когда пёс поднял глаза на одну из вершин и увидел плоскую голову с круглыми глазами и раздвоенным языком, он понял: «Эти люди поклоняются змеям». Опустив глаза, эботт заметил за тотемами человеческих мальчиков и девочек. С трепетным любопытством дети выглядывали из-за образа духа-защитника, наблюдали, как пса, шагающего точно человек, да ещё и в такой цветной одежде, сажают на пыльную землю и завязывают его лапы. Предплечьем Догго ощущал колкость репейника, что рос подле столба, раскинув толстые листы лопуха. Предприняв последнюю попытку внушить доверие, Дикий Вой растерянно смотрел на людей, водил плечами и головой в надежде, что чужаки наконец поймут его настоящие намерения. Только гордость не позволила ему заскулить. Но и это бы не помогло. «Так, что я могу сделать сейчас?» — подумал пёс, когда люди ушли. Однако новая обстановка, бессчётное число запахов, внимание детей и повседневная суета племени сильно мешали эботту. Отвлекали и постоянно снующие человеческие фигуры, подслеповатый Догго не мог не наблюдать за ними. Такое внимание к чужим движениям оставалось на уровне его инстинкта. К тому же он понял, что из-за накатившего волнения накопленная энергия стала быстрее истощатся. Он принюхался и убедился, что вождь жив, хотя и пребывает в глубоком сне. Дикий Вой покачал головой. Всё шло вкривь и вкось. С самого начала. Воин страшился представить, что стало бы с юной Андайн, окажись она здесь, и мысленно поблагодарил Шёпот Рук. «Может и нам не стоило выходить?» — Невесёлая мысль колола сердце Догго. Он вспоминал родные просторы, наблюдая за людьми чужого племени. А дети, глядевшие на него, уже перестали прятаться за змеиными идолами, сгрудились в кучку и зашептались. Их яркие глаза не отрывались от Догго, и воин улыбнулся им, приподняв одно ухо. Ребятишки аж вытянули шеи, поняв, что чудище обратило на них своё внимание. «Может они смогут мне помочь?» — Дикий Вой поманил детей кивком, но те остались на месте. «Научились у родителей предусмотрительности», — не без уважения подумал эботт. Но пёс не бросал попыток наладить с младшими членами племени контакт. Его надежды оборвала крепко сложенная и очень высокая женщина с косами, доходившими до пяток. Она возвысилась над детьми точно скала и тут обрушила на них водопад неизвестных, но столь грозных по интонации слов, что Догго невольно ощетинился. Малыши бросились врассыпную. «Надо же… Она бы подружилась с Ториэль», — усмехнулся воин. Вместе с Негасимой Лучиной он вспомнил и свою мать, и то, как чудесно она томила на огне индюшачьи ноги. Пёс принюхался и уловил скудный аромат тыквенной каши. Но вдруг совсем близко пахнуло свежим мясом. Воин повернулся и заметил маленький хоган. У входа, устроившись на круглом половике, две скво свежевали тощих зайцев. Рядом сидела женщина постарше. Она держала руки сложенными, точно в молитве, и не открывала глаз. Её тонкие сухие губы что-то беззвучно шептали, а сцепленные ладони тянулись к небу. А потом, к вящему удивлению эботта, она с поклоном припала к земле перед тушкой подбитого зайца. Догго так заинтриговала эта картина, что он ещё долго наблюдал, как женщины разделывают мясо. Его отвлек лишь протяжный крик. Вновь повернувшись к змеиным тотемам, Дикий Вой увидел, как молодые воины скачут вдоль идолов, бешено размахивают руками и трясут косами, в которых переливаются блестящие орлиные перья. «Они танцуют?» — в замешательстве подумал эботт. Но нет, юноши выглядели чересчур яростными, словно ругали змей. Один человек бросил раздосадованный взгляд на пса, недовольно сплюнул, но подходить ближе не стал. «Какие грозные, хотя с виду — вчерашние мальчишки». — Догго больше не хотел неприятностей и отвернулся от молодых людей, решив, что обращать их внимание на себя не нужно. Пёс прикрыл глаза и попытался потянуться, но мышцы на лопатках свело от тягучей боли. Дикий Вой запрокинул шею и устремил уставшие глаза ввысь. «Если бы Мать-Земля слышала сквозь небеса, она бы послала нам помощь», — с тоской подумал Догго. Но в этом путешествии они были одиноки, и помощи ждать не приходилось. Страх подкрадывался к Дикому Вою. Он постоянно принюхивался, из сонма ароматов выуживая запах вождя. Убедившись, что дух Азгора всё ещё на этой земле, пёс вновь осматривал поселение, залитое тёплым солнечным светом. Наблюдение за людьми немного отвлекало его от тревожных мыслей. Теперь рядом с тотемами устроились мальчики-подростки, на их плечах лежали рукоятки необычных приспособлений, похожие на очень длинные сачки. Этими сачками ребята ловили мячик, слепленный из глины и обёрнутый сухой травой. Дикий Вой даже с интересом смотрел на эту игру, пока к идолам не подошёл странный человек. За его длинными одеянием Догго не мог разглядеть ни лица, ни даже рук. Весь в бахроме, он плавно скользил вокруг тотемов и оставлял на дереве змеиных тел красные отпечатки длинных ладоней. Пёс пристально наблюдал и за ним. Но вскоре интерес эботта захватил манящий запах. Живот Дикого Воя скрутили лапы голода, пёс натужно проглотил слюну. Сейчас бы не помешало пожевать или прикурить несколько пучков укрепляющих трав. Напротив присел человек. Не сказать, чтобы он был молод или стар, но пёс почувствовал, что этот мужчина больше не воин и теперь находится на услужении племени. Долго о судьбе чужака Дикий Вой думать не смог. Его мысли наполнил аромат. Догго нахмурился, смотря на глиняную миску с отколотым краем, которую протягивал ему человек, и очень медленно, стискивая зубы, отвернулся. В бульоне плавали куски картофеля и заячье бедро. «Вот бы покурить…» Мужчину его жест привёл в замешательство. Жуя слова, из-за отсутствия передних зубов, он парой раз ткнул миской прямо в собачий нос. Дикий Вой тяжко вздохнул, и человек заметил, как задрожала грудь эботта. Но пёс закрыл глаза и помотал головой из стороны в сторону. Человек проворчал что-то в ответ и поднялся, но миску не забрал, а оставил у лап Догго. Тот еле поборол желание сейчас же её опрокинуть, чтобы этот манящий аромат поскорее впитала чужая земля. «Это может их оскорбить. Нельзя», — осёк он себя и провёл языком по носу, чтобы заглушить искушение. Кроме того, пса начала одолевать жажда, а следом за ней пришла и непреодолимая усталость. Он пытался дотянуться до карманов, чтобы вытащить хотя бы один из припасённых листков лимонника. Напряжённый, на грани отчаяния и полного бессилия, он погрузился в почти мертвецкий сон… Лишь изредка в сознание эботта долетало эхо окружающих звуков. Слабым пульсом оно билось в его разуме, порождая неведомые образы. Голова становилась всё тяжелее, его словно тащило всё ниже и ниже. Или выше? Догго потерял все возможные ориентиры. Где высь и подземелье? Где запад и восток? Где белое и чёрное? Где же он сам? Казалось, что он зарыл собственную душу, как кость, так глубоко, что сам не мог её откопать. Догго не знал, сколько времени провёл в таком состоянии, и вдруг почувствовал настойчивые толчки и горячее дыхание на своей переносице.***
Страж тоже спустился в Подмирье в тот день, но вряд ли он когда-либо смог бы встретиться здесь с маленькой шаманкой. Если Альфис, как Глубокая Ладонь, способна общаться и понимать здешних обитателей, погружаться в изначальную бездну, даже видеть всё, что происходит в неопознанной глубине, то в распоряжении стража всегда была только одна тропа. Да и та не открывала себя по его воле, он мог пускаться по ней только влекомый чужим призывом. У каждого эботта этот призыв ощущался по-разному. И впервые Санса из-под тени ждал Папайрус. Солнечный день заканчивался, а страж возвращался из Холодных Земель. Он снова проверял Сухоцвет. Раз в год цветок замирал, когда на Эботт спускался сезон Ягодозвона. Сочные ягодки начинают прорываться из кустарников, а пчёлы разносят над полями приставшую к мохнатым тельцам пыльцу. Над землёй расцветал звон самой жизни. Долгие наблюдения за Сухоцветом раскрыли Сансу, что шипы на проклятых ветвях содрогаются от любого звона. Даже далёкого. Цветок продолжал расти, но уже медленней, и эботт не упускал возможности досадить ему, ступая по Холодным Землям так тяжело, чтобы колокольчики на его штанинах звенели с удвоенной… нет, с утроенной силой! Но на подходе к Ядру Санс почувствовал первый Зов брата и оставил мысли о сорняке. В душу стража влетела тугая солнечная волна, несущая с собой и образ широкой улыбки, и терпкий запах молодых ростков ковыля, и свежесть утреннего неба. Эботт упал в собственную тень, словно в чернильное озеро. И вновь образ Подмирья в сознании перевернул весь пейзаж, превратив чёрное — в белое, зелёное — в красное, голубое — в оранжевое. Но Санс уже привык к этим искажениям в перламутровых контурах, и сейчас они мало его волновали. Он шёл, пропуская мимо ушей бессвязный шёпот, рокочущие звуки и скрежет. Для себя страж Эботт отметил, что в этот раз духи Подмирья ведут себя особенно вызывающе. В груди трепетало звонкое эхо Папайруса. Санс усмехнулся про себя и приметил, что невидимый луч, идущий от солнечного сплетения, указывал совсем недалеко. Страж отбросил белую тень и, погрузившись в неё, вынырнул у границы с Пещерами Падающей Воды. Под ветром реял молодой ковыль, трепетали его белые нити, точно морская пена вздымалась над полем. Было свежо и почти безмятежно. Приветствием Сансу стали звонкие хлопки в ладоши. — Я же говорил, что брат так может! — гордо воскликнул Папайрус и указал на старшего брата. — Есть солнце. Есть тени. Я позвал — и Санс тут как тут! — Мальчик нахмурился, глядя, как Андайн, сидевшая напротив, закатывает глаза. — Ну Андайн, не отворачивайся, ты всё-всё видела. Я это видел! — Теперь Папайрус казался строгим. Санс вновь не сдержал улыбки. — Что видел? — ухватилась за его слова соплеменница. — Видел, как ты видела! — не преминул ответить ей Папайрус. На что Андайн захихикала и покачала головой, выдав замудрённое: — А я не видела, чтобы ты видел, как я видела! Мальчик на мгновение растерялся, наклонил голову, что-то промычал под нос, но по-видимому сдался и с ожиданием взглянул на брата. Санс с абсолютно невинным выражением лица пожал плечами. Пусть братец сам найдёт ответ. Андайн уже не в том возрасте, чтобы всерьёз дразнить шестилетку. Воительница просто развлекалась. Тогда Папайрус потёр подбородок и снова посмотрел на Андайн, но уже с озарением в глазах. — Ты не видела, как видел я, потому что ты видела Санса во все свои виделки. Во-о-от так! — Малыш выпучил глаза и приложил к вискам ладони. — А это уже видел и сам брат. Верно?! Когда Папайрус снова повернулся к стражу, тот наклонится и ласково потрепал его по голове: — Это подтверждаю. Андайн хмыкнула, откинув хвост алых волос за плечо. Санс заметил, что она сидит не на земле, а на деревянное конусообразной тубе, опоясанной чёрными канатиками и миниатюрными рисунками остролиста. «Неужто апинти?» — изумился страж. — Хорошо, победа за тобой, — Андайн протянула ладонь мальчику, а Папайрус пожал её костяной рукой. — Не думал, что моя способность станет предметом детского спора, — с долей осуждения проговорил Санс и сложил руки на груди. Хотя добродушная улыбка и не покидала его лица, Папайрус на всякий случай спрятал ручки за спиной и виновато повёл бровью. — Прости, Санс. Я помню, что ты говорил. — Он прокашлялся и выпятил грудь, пытаясь подражать старшему брату: — Призвать можно, если ты очень нужен… Или если я ушёл слишком далеко, или если потерялся, или если попал в беду… — Например, тётушки взяли в свой заботливый плен… — как бы невзначай протянула Андайн. Страж глянул на неё, скосив улыбку, но ничего говорить не стал и обратился к брату. — Верно. Но сейчас ты решил просто потренироваться? — Санс присел на корточки перед детьми. Окажись Папайрус в беде, старший брат почувствует страх в его зове. Но страха не было, поэтому Санс шёл через Подмирье со спокойной душой. — Да! — Мальчик горячо закивал и сжал кулачки. — Это ведь тоже очень-очень нужно? Повторять, как правильно! Иначе голова закостенеет. Андайн громко фыркнула в сторону, подпирая подбородок ладонью: — Санс, дурным шуткам его учишь. — А ты провоцируешь по пустякам. И кто из нас выиграл в этот раз? — Старший эботт поднялся и принял привычную позу — сложил у груди покрытые шрамами руки. Ученица Азгора дразняще улыбнулась, посмотрев на соплеменника, и вздёрнула бровь. «Она хотя бы больше не унывает», — удовлетворённо подметил Санс. В этом страж был и прав, и не прав. Недоступный внешний мир по-прежнему бередил и будоражил душу, но Андайн уж точно не собиралась сутками проливать слёзы по утраченной цели. А мелкая шаманка — последняя, о ком ундина хотела думать. К собственному удивлению, она не злилась на Азгора. Более того, Андайн очень сильно ждала его возвращения. Её съедало любопытство, какие вести вождь принесёт и что скажет, когда увидит, какая она, Андайн, крепкая. Продолжает тренировки, а энергию, накопленную для выхода за пределы, направляет в иное русло. Например, ищет подходящее дерево для будущего лука. Она ведь должна научиться стрелять. — Если я ничего не путаю, то на апинти нужно играть руками. — Санс указал ладонью на барабан-конус, на котором сидела соплеменница, и с ухмылкой добавил: — Но так ты тоже можешь извлечь интересные звуки, если постараешься. Андайн исподлобья поглядела на стража. Даже сидя, она казалась высокой. Шутка её не смутила, она только тяжело выдохнула и встала. — Я уже поупражнялась, но это, кажется, не мой инструмент. — Андайн немного разочарованно взглянула на апинти. Но большего от барабанов она не ждала. За подругу вступился Папайрус. — У Андайн хорошо получается, мне даже удалось ей подпеть! Девочка улыбнулась ему настолько тепло, насколько позволял её бойкий нрав. — Я только задала ритм. Мне хотелось бы вести мелодию… — Я вот ещё почему тебя позвал, — резко добавил малыш, на этот раз обращаясь к брату. — Ты знаешь, что выбрать Андайн. — Откуда? — удивился Санс и, посмотрев на Андайн, разглядел в её глазах то же недоумение. — Ну, знаешь! — Папайрус приложил палец ко лбу и нахмурился, вспоминая. — Ты говорил про ту большую палку. В неё надо дуть… А держать вот так. Не помню, как она называется. На такой Пасмурный Звук играет. — Пимак? — Да! — резво возгласил младшенький и решил повторить для закрепления. — Точно-точно… Пимак. Пимак. Пимак. Пимак. — Пимак я и сама бы узнала, — протянула Андайн задумчиво и с явным сомнением. — Он большой, а звук для меня слишком приторный. — Её тонкий рот скривился, на краткий миг обнажив острые зубы. — На пимаке ещё и о любви играют. Не то! Я хочу инструмент, в который можно вложить силу, но извлекать при этом не один только стук и бой. Да от моих ударов кожа на любом барабане истончится. Она посмотрела на свои ладони. Ученица Мудрого Рога жаждала дать этим рукам волю не только для тренировок и сражений. На самом деле сердце Андайн постепенно открывалось любому опыту. Она бы хотела научиться всему понемногу: играть на инструменте, добывать еду охотой, готовить, учить младших житейским премудростям… Быть может тогда Эботт предстанет перед Андайн в ином свете. Даже границ переступать не придётся. — Есть ещё сампоньо, — вспомнил Санс и тем самым вырвал юную воительницу из глубоких раздумий. — Я слышал, в нём отверстия настроены под разные тона, — Сампоньо… — эхом повторила она. Об этом инструменте Андайн не знала. — Са… Са… — попытался выговорить Папайрус. — Са… чего? — Сам-понь-о, — подсказал ему Санс. — Выглядит как лепёшка, которую сложили пополам и проделали в ней кучу дырок. В них нужно дуть. — Это совсем не мелодично, — помрачнела ундина, а Папайрус наоборот захихикал в сложенные ладошки. — Да Санс опять шутит, не слушай его, Андайн. Надо найти этот са… санпог. — Сампоньо, — вновь подсказал его старший брат. — Я так и сказал! Сапонё! — воскликнул Папайрус с нотками укора в голосе, что удивило Санса. — Да-а-аже не припоминаю, кто играет на таком… — Андайн почесала лоб, перед мысленным взором представал лишь образ Пасмурного Звука. Других музыкантов племени она не знала. — Я догадываюсь, о ком ты думаешь сейчас, — ухмыльнулся страж, наблюдая за столь усиленными размышлениями Андайн. — Может его и спросить о самп… — Санс осёкся и мельком глянул на мальчика. — Спросить о санпоге? — Сапонё, Санс! — с нескрываемым торжеством поправил Папайрус и совсем как брат сложил руки на груди. Санс расхохотался. Даже Андайн не сдержала смешка. К репликам сизокожего эботта воительница порой относилась пренебрежительно, но как старший брат он был неподражаем. — Точно-точно, сапонё. Ты прав… — выдохнул Санс вместе с остатками рокочущего смеха. — Ну так пойдём спрашивать про сапонё у… — Мальчик округлил глаза, будто оставил в типи самую важную вещь. — А у кого? Я так и не понял. — У Пасмурного Звука, — произнесла ундина. — Хотя его найти и непросто. — Найдём. Эботт не бесконечна — заверил страж. — Но оставим на завтра. Утром мы навестим Негасимую Лучину. Короткое ворчание Андайн Санс пропустил мимо ушей. — Да и ночь близится. Я смотрю, Папайрус носом клюёт. — Ничего я не клюю! — тут же возмутился младший, не успев подавить зевок. Зевнуть всё-таки пришлось, но затем он хмуро добавил: — Я же не цыплёнок! В ответ оставалось только улыбаться. Санс очень хорошо понимал брата, хотя он и Папайрус принадлежали двум разным слоям мира и времени Эботт. О предназначении их небольшой семьи страж земель размышлял нередко, но пока так и не нашёл ответа. Единственное, в чём он был убеждён — в своей безоговорочной преданности маленькому братцу.***
Разлепив отяжелевшие веки, Дикий Вой усиленно поморгал четырежды, пока не разглядел перед собой лохматую морду. Пегий щенок дружелюбно смотрел на него, свесив язык и виляя хвостом. Поодаль стояли ещё две собаки покрупнее и с куда более гладкой шерстью. Они исподлобья наблюдали за соплеменником и порой переводили испытывающий взгляд на Догго. Дикий Вой проснулся окончательно, и зверский голод вместе с ним. Эботт машинально повернулся к миске с остывшей похлёбкой. Уже давно царила прохладная ночь, от хоганов людей исходили ароматы сновидений. Догго выпрямил спину, устремив взгляд на собак, и приподнял оба уха. «Мой запах вам! Я готов доверять.» Лохматый пёс подпрыгнул и припал передними лапами к земле. Две другие собаки заинтересованно вытянули шеи. Тогда эботт ногой придвинул к ним миску и наклонил голову. «Вам». Псы неверяще уставились на похлёбку. Даже веселый щенок насторожился. Люди не давали ему что-то жирнее костной муки, смешанной с кашей. А в этой небольшой миске осталось редкое лакомство — мясо зайца. На троих, конечно, мало, но Догго нужно было понять, кто из крупных собак — вожак. Он подойдёт к еде первый. Так и случилось. Серый пёс со стоячими ушами наклонился к блюду. Длинный плоский язык показался из пасти не больше трёх раз, прежде чем вожак вылакал весь бульон. Затем он взял в зубы кусочек мяса и передал его своей подруге со светлой шерстью. Остальное досталось лохматому. Тот поглощал картофель настолько жадно, что крошки отваренного корнеплода разлетелись по земле. Но и с ними щен расправился быстро. Серый перевёл на Догго внимательный и благодарный взгляд и наклонил голову. Дикий Вой считал вопрос в его жесте и несколько раз коротко дёрнул носом вверх. «Ты помоги. Искать». Серый напряг мускулистую шею и оторвал переднюю лапу от земли. Щенок в сердце Догго чуть не завыл от ликования. Вот он — его шанс! Эботт ещё раз дёрнул носом, изо всех сил прижимая подбородок к груди. Вожак местной стаи быстро смекнул, что к чему, и приблизившись к воину, обнюхал его. Пегая и лохматый повторили за ним. Когда собаки закончили обнюхивание, Догго указал носом к выходу из лагеря. Он не знал, в какой стороне остался лес, где они с Азгором повстречали людей, но возможно, у псов получится напасть на обратный след. Дикому Вою очень повезло, ведь Дёрна — так звали серого вожака — в племени чтили как самого сообразительного и верного пса. Несмотря на то, что в его жилах текла волчья кровь, он ни разу не позволил себе оскалиться на соплеменника. Дёрн как будто кивнул Догго и в три прыжка скрылся в ночной темноте. Следом бросилась и его подруга, а лохматый щенок ещё некоторое время смотрел на эботта, наклонив голову. «Большего нет», — с сожалением подумал Дикий Вой и пожал плечами, опустив нос. Из кармана его штанов выглядывал зелёный листочек, один из тех, что шаманка собрала соплеменникам в дорогу. Щенок приблизился к пришлому родичу и обнюхал его карманы. Приподняв плечи, насколько позволял узел, Догго несколько раз подпрыгнул на месте, чтобы вытряхнуть травы Эботт. Аккуратно вытянув один листочек зубами, пегий щенок передал его в пасть Дикого Воя, и тот принялся жадно разжёвывать сухой лимонник. Первая горечь связала язык и заставила артерии быстрее гнать кровь. Щенок передал эботту ещё один лист. Вторая горечь прокатилась до груди и вернула Догго нормальное сердцебиение. С третьим листком к псу пришла и третья горечь, прояснившая ум. Три горечи потекли по путям его утомлённого тела и закольцевали сами себя. С благодарностью Дикий Вой посмотрел на щенка и закрыл глаза. Прилив силы родной земли нужно сохранить в себе как можно дольше. «Без этих трав Мудрый Рог не очнётся, как бы люди его не лечили», — подумал пёс с сожалением, потому что не знал, как объяснить щенку… Объяснить, что листки надо передать и Азгору.***
Догго пробудил уже знакомый запах местных псов. Открыв глаза, эботт обнаружил вокруг себя уже не трёх своих сородичей, а, наверное, всю стаю. С десяток собак разных мастей и признаков сидели кольцом подле ольхового столба, к которому люди привязали Дикого Воя. В его душе поднялся комок радости, когда он увидел перед собой и две сумки с вышитыми на них символом эботтов. Белый шар и три таких же белых треугольника. Фигуры, заключенные в округлый щит. «Небо, племя и великая земля Эботт», — возликовал Догго. Над горизонтом поднимался розовый рассвет, предметы вновь начали отбрасывать тени, вдалеке различалась мелодия флейты. Племя пробуждалось. Дикий Вой смотрел то на небо, то на родовые тотемы пяти змей, которые словно за ночь обратились мордами в другую сторону. Будто отвернулись от живых столпов, которыми стали для Догго местные собаки. А может и змеи чувствовали приближение людей. Воин оглядывал хоганы. Ожидание томило, но пёс чувствовал себя увереннее в окружении сородичей. Собаки сидели почти неподвижно, словно охраняли его. Наконец эботт разглядел впереди небольшую процессию. К ольховому столбу, к Догго, приближался, должно быть, сам человеческий вождь. Он был невероятно высок, но его накидка, расшитая крупными узорами, всё равно волочилась по земле. На голове, точно вырезанной из камня, в такт шагам покачивались перья. Но ни одно из них не шуршало. По правую руку от предводителя шёл охотник, чей отряд наткнулся на Азгора и Дикого Воя. Позади с копьями наперевес ступали статусные воины. Но Догго упрямо не отводил взгляда от лица вождя. Глубокие морщины выдавали в том череду прожитых лет, но глаза… Они, словно угли тлеющего костра, яркими искрами вспыхивали под светом зари. Вождь тоже смотрел прямо на Дикого Воя, и стая охранных собак даже не удивила его. Догго впервые осознал, насколько сильны люди. И проникся их силой, воплощённой в одном человеке. Когда Дёрн выступил перед хозяином, прижав уши и склонив голову, правитель остановился. Но совсем ненадолго. Его широкая рука поднялась над округлым лбом серого пса и небрежно потрепала его за ушами. Верный охранник, крепко сложенный пёс с волчьими корнями, тихонько проскулил и, прижавшись к ноге вождя, пропустил его. Дикий Вой напрягся: остальные собаки тоже расступались от шагов высокого человека. Но другого воин и не ждал. Потому что на месте этих псов он поступил бы так же. Теперь, когда вождь остановился прямо перед Догго, он казался ещё выше. Эботта и человека разделяли только сумки с дарами. Дикий Вой знал, что нужно делать. Почти не моргая, он смотрел в гранитное лицо вождя, и, вытянув ногу, придвинул сумки к стопам предводителя. Этот жест заставил охотника подле вождя с угрожающим кличем вскинуть копьё и остановить его остриё у горла эботта. Но Дикий Вой глубоко поклонился человеческому правителю, оцарапав жилы на шее. На мгновение гранит треснул. Охотник заметил удивление вождя, но тот вскинул ладонь, приказывая соплеменнику убрать оружие. Чудовищный пёс, коим видел его предводитель и все люди, не поднимал головы. Вождь опустил глаза и рассмотрел узор на поклаже зверочеловека. Затем он требовательно протянул руку в сторону охотника, и тот вложил в ладонь повелителя копьё. Дикий Вой по-прежнему держал поклон. Вождь откинул верхний клапан сумки остриём копья. Внутри приветственного блеснули ракушки и отполированные углы табличек. Эботт сжал челюсти от напряжения, он так сильно склонился, что растянул суставы на онемевших руках. Высокий человек и сам уже сгибался, но над сумками. Он разглядел и тяжёлые связки вампумов, и толстые брикеты пеммиканов, но сухие пальцы сжались на табличках, почти утонувших в дарах. Вождь брал то, что пока незнакомо людям. Наблюдавшие за предводителем охотники и воины отвели глаза. Вождь провёл ладонью по красноватой поверхности дерева, ощупывая вырезанные на ней письмена и глифы. То было изображение рогатого существа, оно протягивало солнце тому, кто был похож на человека. Голову последнего покрывал венец из перьев. — Пусть солнце освещает вам дорогу… — медленно возвестил вождь, наконец истолковав послание. Всё произошло быстро. Догго не увидел, как человек рассматривает таблички Сжатого Колоса, не понял его слов, но почувствовал невероятное облегчение, когда петли вокруг его уставших запястий ослабли и опали на землю, как мёртвые змейки. Дикий Вой осторожно согнул руки, размял их и вытащил из потайного кармана чанунпу. Её мундштук зажался меж подрагивающих от возбуждения челюстей пса. Он глубоко вдохнул аромат нераскуренных трав и, собравшись с силами, поднялся. Уши эботта поймали вопросительные интонации в речи вождя. Дикий Вой поглядывал на него кротко, часто опуская глаза, но не потому что боялся. Так пёс хотел выказать своё уважение предводителю людей. Когда человек замолчал в ожидании, Догго покачал головой, прикоснулся ладонью к груди, а затем перекрестил когти у самых губ. Кажется, вождь понял жест. Тогда Дикий Вой протянул лапу, с ожиданием смотря на табличку в руках человека. Охотники и воины с интересом наблюдали за переговорами предводителя и зверочеловека. Перешёптываться, а уж тем более вмешиваться, не смел никто. Степенным движением руки вождь передал псу ценное послание. Приняв его, Дикий Вой легко постучал пальцем по вырезанной фигуре Азгора, снова дотронулся до груди и пальцами «прошагал» по воздуху. Первый за долгие века разговор человека и эботта проходил в полном молчании. Вождь указал на старшего охотника, жестом подсказывая Догго следовать за ним. Дикий Вой поклонился, прижимая ладонь к сердцу, и поспешил за чужаком, который не так давно связал его точно пленника. Мысли воина снова поглотили переживания за Азгора, и он даже не услышал восторженных вздохов дикарей, склонившихся над сумками с дарами. Догго сжимал в когтях другие сокровища — травы родной земли. Когда охотник отодвинул полог от входа в хоган, который к ужасу Дикого Воя пропитывал уже тлеющий запах вождя эботтов, пёс опрометью бросился к подстилке, где лежал Мудрый Рог. Он крепко схватился за руку вождя, закинул листки лимонника и пучки женьшеня себе в пасть и принялся яростно пережёвывать их, молясь Эботт, а вместе с ней и всем духам Подмирья. Когда сухие травы стали кашицей, Догго сплюнул её в ладонь и аккуратно выцедил лекарство в полуприкрытый рот Азгора. На короткое мгновение густые брови нахмурились. Но Мудрый Рог не очнулся. Дикий Вой прижимал уши и скулил. От отчаяния он схватился за плечи предводителя и встряхнул его. Но и это не помогло. Подслеповатые собачьи глаза метались по неподвижному телу вождя, пока не остановились на невзрачном мешочке, что покоился на его груди. «Даруй Негасимой Лучине крепких корней!» — возликовал пёс. Силясь унять дрожь в руках, эботт раскрыл мешочек, подставил ладонь Мудрого Рога и высыпал в неё крупицы драгоценной земли. Даже сам Догго в этот момент почувствовал, как наполнился толикой былой силы. Ему стало слишком хорошо, после столь утомительных дней пути и плена. Колени Дикого Воя подкосились, и он отстранился от вождя, который теперь сжимал почвенную горстку в крепком кулаке. С его губ скатился хриплый зов: — Ториэль… А позади Дикого Воя, среди пелёнок и одеял, голосисто запищала девочка.***
«Азгор?» — Ториэль вытянула шею, заглядывая в пустоту перед собой. Волна зыбкой тревоги прокатилась по её ногам, задержалась у сердца, разлилась вдоль густых кос. Жена вождя отложила несуразное шитьё, поднялась со скамьи и беспомощно осмотрелась. Слишком явственно она услышала голос мужа. Будто он только что стоял за спиной, позвал её, склонившись над самым ухом, и шутки ради спрятался за пологом типи. Рука Ториэль слегка дрожала, когда она отодвигала занавесь над входом в жилище. «Нет», — подумала она обречённо, оглядев внутреннее убранство. Уставившись на землю, Негасимая Лучина вернулась к скамье, присела и сложила руки на коленях. Работа не шла. Азгора не просто не было рядом. Он покинул видимый Ториэль мир, ушёл к людям. По чужой земле. Рискуя не вернуться вовсе. Негасимая Лучина не знала, куда себя деть. И потому оставалась почти недвижима, окованная льдом ожидания. На Эботт её вернуло лёгкое прикосновение к плечу. Ториэль отозвалась быстро, невзначай для самой себя. Широко распахнутые и зачарованные голубые глаза маленького Папайруса столкнулись с полусонным взглядом Негасимой Лучины. Мальчик улыбнулся: — Привет! Тон детского голоса, из которого сочилось одно только дружелюбие, вызывал в ней жгучую боль. Однако Негасимая Лучина заставила себя ответить на приветствие с тем же настроением, что и Папайрус. — Здравствуй, малыш. А когда она подняла голову, то встретилась с посмеивающимися глазами Санса. — Хах, по мне так он уже перерос «малыша»! Приблизившись к брату, Санс схватил его под ручки и, резко выдохнув, посадил себе на шею. — Ты посмотри, какой высокий стал! — усмехнулся страж и потряс плечами, с нескрываемым удовольствием слушая хохот Папайруса. — И тяжёлый. Братец, наливаешься, как помидор! — Я не помидор! — ответил мальчик, продолжая хихикать. — Да? — Санс изобразил удивлённую мину. — А кто тогда я? Разве не овощ? — Нет, это Зелёный Стебель! Он даёт всем овощи! И морковку, и капусту, и картошку… Никто там на тебя не похож. — Папайрус так наивно убеждал старшего брата, но тот слушал его со всем вниманием, словно разговор касался по-настоящему важной темы. Негасимая Лучина наблюдала за ними с грустной улыбкой, хотя и старалась не выдавать смятения. — Да, дети быстро растут, — тихо выдохнула она. От Санса не ускользнуло надломленное звучание её голоса. Опустив брата на землю, эботт прекратил потешную возню. — Не против ненадолго оказаться в нашем кругу? — произнёс страж с искренней заботой и, слегка запрокинув голову, большим пальцем указал на лес тсуги, видневшийся неподалёку. — Можем пройтись, если хочешь. Ториэль покачала головой, сохраняя улыбку. — Нет, посидим здесь. Вдвоём они устроились на скамье, а затем Санс наклонился к Папайрусу и игриво произнёс: — Ты же научился до ста считать? — Научился! — Мальчик гордо поднял голову, на что страж с вызовом прищурил один чёрный глаз. — Обойдёшь типи вождя, сделав сто шагов? Только не спеша. Папайрус уверенно кивнул и со всей ответственностью принялся мерить землю, бормоча под нос: — Один. Два. Три… Санс хмыкнул и повернулся к Негасимой Лучине. — Всё хорошо, — выдохнула она, прикрыв глаза, но сжатый кулак под самым сердцем выдавал её волнение. Она уже и сама не понимала, из-за чего волновалась. В голове пульсом пробивались мысли о Мудром Роге. О детях, на которых она боялась смотреть. О сыне, чьё имя не решалась произнести. — Так-то оно и правда хорошо. — Санс упёрся ладонями в поверхность скамьи и непринуждённо покачался. Страж хотел поддержать Ториэль, но ему казалось, что он не может в должной мере представить, что чувствует жена вождя. — Азгор вернётся, будь уверена. — А отчего так уверен ты? — ответ Негасимой Лучины звучал затравленно. И тогда страж придвинулся к ней и наклонился, чтобы взглянуть прямо в глаза. — Просто поверь. — Санс словно заговаривал её. — Неужели ты сама не думаешь о том, как обнимешь его при встрече? Как в твоих ладонях будет его лицо, а не прах. Страж позволил себе наложить слабую заплатку на оборотную сторону её души. Ториэль будет спокойна, хоть и ненадолго. Злоупотреблять силой по отношению к соплеменникам Санс не мог. Но он так же не мог видеть Ториэль, утратившую надежду. Жена вождя долго смотрела на стража границ, осознавая, что перед мысленным взором она действительно представляла и представляет мужа только живым. На мгновение её сердце освободилось из силков. Вдруг она и правда зря тревожится? Она не знала, что это страж позволял ей так рассуждать. Продолжая говорить как можно мягче, страж теперь наблюдал за Папайрусом, который обходил типи на сорок пятом шаге. — А слова Шёпот Рук… Она ведь узнала, что опасность грозит Андайн, и просила Мудрого Рога не брать девчонку с собой. Если б смерть нависла над ним… — Санс умолк на миг, подбирая слова. — Наша маленькая шаманка предупредит вождя в таком случае, — заверил он с улыбкой. По тонким морщинкам у края его чёрных глаз, Ториэль поняла, что его чувства искренние. Из-за перерезанных губ природа улыбки Санса порой оставалась неясной. Края рта перетекали в шрамы, изогнутыми линиями тянулись к самым скулам и заканчивались у виска. В ответ Негасимая Лучина лишь кивнула. Женщина ничего не хотела говорить об Альфис. Себе она уже призналась — Шёпот Рук вызывает смутное беспокойство. В теле этого ребёнка таится душа неземного существа, что настораживало Негасимую Лучину. Обычно она понимала детей, но Альфис — песня иная. Жена вождя предпочла оставить свои ощущения при себе, Мудрый Рог доверял шаманке — этого было достаточно. Ториэль глубоко вздохнула, тревога снова возвращалась к ней. — Моих доводов тебе мало, — заметил Санс, склонив голову. — Ничего-то от тебя не утаить, — вновь улыбнулась Негасимая Лучина, с добротой посмотрев на стража. — Нет, просто тебя не нарекли Таинственной Искрой. Тогда бы никто ничего не прознал. Даже я. — Санс дружелюбно прищурил глаза, а Ториэль рассмеялась в кулак. Наблюдая за женщиной, страж пытался запечатать мгновение веселья в её душе, хотя чувствовал, что и этой заплатки надолго не хватит. — Девять семь. Девять восемь. Девять девять. — Папайрус шагал на прямых ногах и с разведёнными руками, а перед тем как закончить упражнение, набрал в грудь воздух, присел, зажмурив глаза, и прыгнул вперёд. — СТО! Папайрус упёр руки в боки и обернулся к брату и Негасимой Лучине. Санс неспешно похлопал в ладони. — Здорово, братец! А вот смеявшаяся раннее Ториэль снова выглядела отстранённой. А затем и вовсе стала печальной, хотя Папайрус и видел её улыбку. Не отводя глаз от старшей соплеменницы, малыш направился к ней, в мыслях высчитывая каждый шаг. «Сто один. Сто два…» Страж поначалу решил, что мальчик направляется к нему, и хотел было подняться, чтобы взять его за руку. Но осознав, какими глазами тот смотрит на Негасимую Лучину, Санс замер. Он решил не вмешиваться. Ториэль напряжённо выпрямилась и схватилась за отложенное шитьё. «Сто три. Сто четыре…» Её улыбка дрожала. Руки теребили пяльцы, расшитая ткань обмякла в них. «Сто пять». Мальчик встал вплотную к Негасимой Лучине, не церемонясь забрался на её колени, однако ни Санс, ни Ториэль не успели возразить. Папайрус просто погладил соплеменницу по предплечью, а потом и вовсе прижался к ней, обняв так крепко, насколько хватало детских сил. — Представь, что я — Мудрый Рог. И он тоже так тебя обнимает, — утешал Папайрус. — Мама Ториэль, всё хорошо! Деланная улыбка Негасимой Лучины окончательно сползла с её лица. Она зажмурила глаза, задрожала и обхватила мальчика руками, заключила его в трепетное объятие. Она выразила в нём всё, что намеревалась похоронить в себе: вящую участливость, вездесущую заботу, обострённое внимание. Светлое материнство. Обнимая Папайруса, Мама Ториэль думала обо всех. Об Азгоре, который где-то далеко, продолжает жить для эботтов. О сыне, чей тихий голос она слышит во снах. О Каре, чьи яркие глаза видит в бликах солнца. О себе, потерянной, заглохшей для новой жизни, но страстно желающей дарить её всем детям племени. И мальчик чувствовал её душу как обнажённую кость, которую на его руке щипали солёные слёзы. Наблюдая за братом, Санс осознавал, сколько боли мог оставить внутри Ториэль своими бессмысленными заплатками, в миг слетевшими под рукой мальчика. Шестилетний Папайрус, никогда не знавший материнского тепла, высветлил горе соплеменницы. Эти слёзы принесут ей исцеление.