Испорченный ребенок

      Вельт плелся за мной из-под палки, ворча себе под нос. Понятно, почему он не испытывал восторга: мальчонку ожидали далеко не самые приятные процедуры, знакомые с раннего детства…       Ванная комната, темная, но большая, была отделана зеленой мраморной плиткой вся, не считая потолка. Просторная ванна из того же камня, рассчитанная на двоих, располагалась справа от двери; поникший Вельт опустился на ее бортик, и побледневшие от волнения руки вцепились в холодный мрамор. Скрипнули петли настенного шкафчика с зеркальными дверями, я поставил найденную аптечку на край прямоугольной раковины и подвинул деревянный табурет, пылившийся в углу. Как только я сел и взял из аптечки моток марли, Вельт сдвинулся на несколько дюймов от меня.       — Расслабься, пока я просто хочу снять все эти пластыри.       Теплая вода из-под крана пропитала марлю, и я приложил компресс к щеке розовеющего Вельта. Рвано выдохнув, он прикрыл глаза и сжал пальцами свои разбитые колени.       — Не надо переводить зря пластыри, — тихо начал он, не поднимая век. Излишки воды стекали по его узкой нижней челюсти на хрупкую тонкую шею. — Я уже использовал шесть штук — если ты выкинешь их, то придется открыть еще шесть…       — Лучше тратиться на пластыри, чем на лечение заражения крови. Даже не знаю, лечится ли это…       Усилием воли я отвел взгляд от его длинных ресниц. Чего я, собственно, держу компресс сам?! Не тратя время на слова, я осторожно взял его руку, дрогнувшую в ответ на неожиданное прикосновение, и приложил ее к мокрой марле. То же я проделал и с другой его рукой, вымочив второй кусок марли. Третий и четвертый у локтей Вельта мне пришлось уже держать самому. Минуту, от силы, мы сидели в тишине, и лишь дыхание едва различимым эхом рикошетило от стены к стене. Вельт не открывал глаза, и если бы не его судорожные вздохи и громкие глотания, я бы забеспокоился: а не заснет ли он сидя и не ударится ли о ванну головой…       — Так странно… — проронил Вельт. Обычно он всегда продолжал свою мысль, даже высказанную случайно, но сейчас словно никак не мог решиться озвучить ее целиком.       — Что странно?       — …Этими руками ты касаешься других мужчин… а теперь дотрагиваешься до меня…       — Мне надеть перчатки?       Хотелось выпить еще кофе — и побольше, а не сидеть в холоде собственной ванной, будучи практически приклеенным к этому мальчугану.       — Нет, я не об этом…       — Тогда о чем?       Он в сотый раз сглотнул и опустил руки с высохшими компрессами.       — Снимешь сам? — попросил он. Я придвинулся ближе; громко взвизгнули по кафелю ножки табурета.       Запахи моего одеколона, духов Синди, стоящих на полочке слева, гелей и шампуней успешно разбавляли любые ароматы в ванной комнате, но стоило мне склониться к крестнику, и всего меня точно заволок приторно-сладкий запах молочного шоколада. Аккуратно подцепляя размокший пластырь ногтями, я старался дышать как можно глубже, чтобы наполниться этим ароматом — а ведь не слишком люблю сладкое. Наверное, к этому запаху я просто привык. Сам не знаю, сколько он уже окружает Вельта… Клей размок не полностью, но терять время было нельзя: если Пол или Шерон решат проведать сына, и, естественно, не найдут его глубокой ночью в своей комнате, мальчишке попадет по первое число. Так что без только пугающих зря предупреждений я рванул один из пропитавшихся водой пластырей, и Вельт, мелодично вскрикнув, схватился за щеку. Под его пальцами пульсировали потревоженные яркие ссадины. Пока боль туманила его сознание, я друг за другом сорвал пластыри с другой щеки и локтей. С коленями будем разбираться позже.       — Садист, — обиженно пробубнил Вельт. — Можно же было понежнее…       — Нежнее некогда. Ты здесь быть вообще не должен. Если бы дома была Синди, она бы тут же тебя отвела обратно, разбудив родителей, — представляешь, как сильно бы тебе влетело?       — А почему ты так не делаешь? — спокойно спросил он, морщась от шипящего на ранах дезинфицирующего средства.       — Потому что, похоже, привык прикрывать членов вашей семьи.       — Это ты о папе?       — А о ком же еще… Сперва он, теперь ты — того гляди, потом буду скрывать шалости и прочие грешки твоих детей.       — Не дай Бог, — кисло улыбнулся Вельт.       — Согласен.       Почему он постоянно жмурится? Не хочет на меня смотреть?.. Могу его понять: застал своего названного дядьку в объятиях другого мужчины. Одно дело — если бы до этого были какие-нибудь сигналы, готовящие его морально к подобной личной истине. Но ничего такого не было в помине, и все это — «свободные отношения», мужчины в моей постели, секреты от Синди — обрушилось на него разом, как снег на голову. Неловкость после такого нескоро развеется…       — А что ты уже делал с мужчинами?       …ну, или почти мгновенно…       — Не совсем понял твой вопрос. — Наклеив новые пластыри на щеки и локти Вельта, я вручил мальчонке два куска мокрой марли, и он приложил их к коленям.       — Очевидно, ты имел других мужчин — или они имели тебя?       — Эм-м…       Обратившись в камень, я сидел на табурете как громом пораженный. С неизменно закрытыми глазами Вельт держал спину прямо, бесстрашно и даже беспардонно засыпая меня откровенными вопросами, отвечать на которые я, мягко сказать, был не готов. Все эти годы, пока мальчуган взрослел, я признавал вероятную нелицеприятную перспективу взрослых разговоров: он всегда был слишком любопытен, чрезмерно любознателен, уперт и целеустремлен — понятное дело, должен был в итоге наступить тот день, когда Вельт начал бы пропихивать свои вопросы мне в глотку чуть ли не кулаком, требуя ответ, — но кто же знал, что этот страшный момент придет так скоро!..       Никакого выбора передо мной не стояло. Я не боялся, что Вельт начнет меня шантажировать или, не получив ответов на свои «Что?», «Где?», «Как?» и «Почему?», донесет на меня Синди, Полу, Шерон. Я был уверен: что бы я ему ни сказал, это навечно останется между нами, потому что этот ребенок удивительным образом с ранних лет умел хранить секреты. Которые не рассказать ему было невозможно, иначе бы он просто не отстал. Как и сейчас.       — …За всю жизнь — бывало по-разному, — честно, однако как можно более неопределенно ответил я.       — Но сегодня, если бы я не помешал, ты бы в него вошел?       Бо-о-оже… Лучше бы я с дерева сорвался…       — Эм… да, думаю, так.       — Вы об этом договаривались?       — Ха, нет, — не сдержал я смешок, и Вельт оскорбленно поджал губы. — Иногда, конечно, люди договариваются о… ролях. Но чаще все понятно и без слов.       — Как?       — Вельт, слишком много вопросов. Я был бы рад, задумывайся ты в пятнадцать о поцелуях и милых свиданиях, а не о том, как взрослые мужчины занимаются друг с другом сексом.       — В шестнадцать.       — В пятнадцать. Тебе — пятнадцать.       — Через две недели шестнадцать.       — Вот тогда-то и будешь меня поправлять.       Я рванул оба оставшихся пластыря — и Вельт закричал, поглаживая разбитые колени. Эхо утрамбовало его звонкий голос в самую середку моего сердца, и совесть зарычала, махнув увесистым хвостом: какая низость — отыгрываться на ребенке из-за порушенных планов… Он же просто пытается понять, разобраться во всем, разложить новые факты по полочкам, чтобы примириться и продолжить жить как ни в чем не бывало. Мой долг — помочь ему в этом; в его окружении достаточно взрослых, игнорирующих его вопросы и уводящих от важных тем куда подальше.       Глубокий вздох вернул меня на прежнюю стезю просвещения, и я бросил взгляд на Вельта, без единой капли раздражения. Мальчонка открыл глаза, и на черных ресницах поблескивали малюсенькие слезинки боли. Как бы мне ни было его жаль, в ранах на его коленях — земля. Мне придется его истязать ради его же блага, и ответы на любые вопросы — единственное утешение, которое я могу ему дать.       — Будет больно, — предупредил я, отодвинув табурет обратно в угол и опустившись перед Вельтом на колени. Стерильная жесткая губка дотронулась до правого его колена, и мальчишка, словно коршун, вдавил неровно подстриженные ногти в мое плечо. — Лучше не говори ничего, пока не закончу, а то прикусишь язык. Как вообще умудрился так неосторожно упасть…       Мое тело упорно требовало кофеина, но психика молила об алкоголе. Вычищая землю из оголенного бледно-красного мяса, я был вынужден слышать громкий жалобный крик, рвущий мое сердце на куски. Ненавижу, когда он плачет… И ненавижу себя сейчас за то, что его пытаю… Если бы только был иной выход — но его нет.       — Ты молодец, — грустно улыбнулся я. Вельт тихо всхлипывал, по пластырям на щеках бежали слезы. — Со второй коленкой все будет быстрее: там всего чуть-чуть грязи в ране. Потерпишь — и получишь столько клубничных трубочек, сколько захочешь.       — Не хочу сладостей — хочу ответы…       — Ну кто бы сомневался! Давай, собери все мужество в кулак.       Я начал усиленно тереть края раны губкой, вычищая частички земли; сердце кровью обливалось. Стоны Вельта выворачивали душу наизнанку. Будь я моложе лет на десять, разрыдался бы вместе с ним.       — Ну вот и все, приятель. Ты справился.       Окровавленная губка отправилась в мусорную корзину, дезинфицирующее средство тонким слоем покрыло раны, и Вельт вытер слезы запястьями, пока я прятал аптечку обратно в шкафчик. Вероятно, не хотел лишний раз показывать мне свою слабость…       — А пластыри?..       — Нельзя пластыри клеить на голое мясо. Перед походом в школу лучше будет забинтовать, ну а пока пусть «на свежем воздухе» заживает. Иначе бинты в раны врастут.       — Я могу остаться еще ненадолго? — спросил Вельт из-за моей спины. Этот молящий тон… Хорошо, что я не смотрю ему в глаза, а то была бы моя песенка спета.       — Нет. Поздно уже. Пойдем, я отведу тебя домой.

***

      Снаружи было свежо и прохладно. Затянутое облаками небо было куда темнее, чем наш типичный тихий райончик пригорода с одинаковыми одно- и двухэтажными домами, аккуратными заборчиками и яркими пышными клумбами. Ленивый ветер шелестел иссиня-зеленой травой, кронами деревьев, живыми оградами. Где-то неподалеку стрекотали сверчки, и ночь была всецело пропитана одним этим звуком.       Спустившись с крыльца, мы повернули налево, к белому двухэтажному дому с синей черепицей. Корни массивного дуба окружали помятые астры, кое-где даже красовались отпечатки босых ног Вельта.       — Ты что, вылез из дома без обуви? — оглянулся я.       — Я хотел походить босиком по траве.       — Чтобы стекло себе в ногу вогнать?! Принести тебе носки? Ты же все пальцы сдерешь, когда полезешь обратно.       — А ты подсади, — безэмоционально пожал плечами Вельт.       Как и в подавляющем большинстве случаев, мальчишка был прав: это поможет избежать многих проблем. Подойдя ближе к дереву, Вельт позволил мне взять его под мышки и поднять к крепкой ветке, тянущейся вдоль нужного подоконника. Сколько же весит этот детеныш? Такой легкий: килограммов сорок-пятьдесят? Не слишком ли он легкий для своего возраста?.. Сноровисто и быстро Вельт подтянулся и вскарабкался наверх, напоследок оставив отпечаток грязной пятки у меня на плече.       — Бога ради, не упади опять!.. — громко прошептал я, с замиранием сердца следя, как Вельт перебирается с ветки на подоконник и исчезает в небольшом открытом оконце. Грохота и криков не последовало — значит, миссия выполнена успешно, можно расходиться по домам. Я браво развернулся в сторону своего одноэтажного дома, как сверху послышался свист, и я обернулся, закрутившись волчком. — Что еще?!..       С улыбкой до ушей Вельт высовывался из окна, и его светлые глаза сверкали, с такого расстояния похожие на огромные росинки.       — Мне нравится, когда ты стоишь у меня под окном, — задорно поделился он, и я в недоумении приподнял брови. Понятия не имею, что творится в голове у этого ребенка.