***
12 лет назад…
Черноволосый карапуз, недовольно сопя, выкручивался в материнских руках, но все его сопротивления были тщетны: счастливая Шерон таки засунула Вельта в ярко-желтый костюм утенка с остренькой, набитой поролоном задничкой. В качестве завершающего штриха она накинула на сынишку капюшон с огромными глазами и оранжевым клювом — мальчик захлопал пухлыми крыльями, из самых кончиков коих выглядывали розовые пальчики. — Боже, снимай! — умиленно пихнула она в бок Пола, приросшего глазом к видеокамере. — Ну разве он не самый восхитительный утенок из всех! По-девчачьи взвизгнув, Шерон расцеловала Вельта в макушку и клюв; чудо в лимонных перьях нахохлилось. — Я хотель бить пилятом!.. — плаксиво выкрикнул он. — Ой, как мило! Чтобы летать на самолетике? — Шерон, — подал я голос из старого мягкого кресла, — «пиратом», а не «пилотом». Малыш благодарно кивнул. Его взгляд был серьезным и хмурым, как у уставшего от ежедневных проблем взрослого, — ровно до того момента, как Шерон, поцеловав сына на прощание, передала его на руки мне и вместе с Полом проводила до входной двери. — Тебя это правда не напрягает?.. — поморщившись, спросила она, когда я спустился с крыльца на дорожку. Вельт изо всех своих детских силенок обхватил меня за шею, спрятал лицо от прохладного ночного ветра, так что на виду осталась только мультяшная утиная мордашка. — Правда, — с улыбкой кивнул я и погладил Вельта по спине. — У меня накрылись планы на ночь, а так в Хеллоуин у меня хотя бы будет компания. Да и вы развлечетесь: сходите на вечеринку к Андерсам, станьте на один вечер просто Полом и Шерон, а не родителями этого сорванца. Вы заслужили. Скажи маме и папе «Пока!»… — прошептал я на ухо Вельту. — Покя… — Меланхолично он махнул им крылом, и под умиленные придыхания Шерон мы пошли прочь от дома к разгорающимся огням веселья. Ленивый блеклый полумесяц окружало темно-фиолетовое небо, осветленное рваной ватой облаков. Это была одна из немногих ночей, когда на улицах с заходом солнца по-прежнему оставалась детвора. Удивленно сопя, Вельт следил из-за моего плеча за проходящими мимо зелеными гоблинами, ведьмочками в черных остроконечных шляпах, крылатыми сверкающими феями, со смехом размахивающими волшебными палочками и рискующими выбить кому-нибудь глаз. Чем ближе к центру района мы подходили, тем ярче горели зубастые тыквенные морды и мерцающие гирлянды, что заволокли фасады и крыши точно демонические вьюнки. Грохотали устрашающие аудиоэффекты, механические скелеты трясли костями, уродливые бородавчатые колдуньи ехидно посмеивались, не то запугивая, не то завлекая спрятавшихся от них за масками детей. Я шел гуляючи, совсем неспешно. Не существовало конечного пункта — я всего лишь хотел, чтобы Вельт привык ко всему увиденному и почувствовал себя в своей тарелке. Через десяток минут молчаливой ходьбы так и случилось: он попросил спустить его на землю — плит тротуара коснулись крохотные ботиночки с нарисованными на них оранжевыми перепончатыми утиными лапами. Его голодные до знаний и сладостей очи цеплялись то за тыквенное ведерко, то за небольшую тканевую сумку, раскрашенную под тот же овощ. Наконец, малыш-Вельт не выдержал напряжения и с излишним усердием дернул меня за левую руку. — А откудя конфети? — Из всех этих домов, — ответил я и присел перед утенком на корточки. — Это подарки за смелость: смелые дети звонят в двери, рядом с которыми горят тыквы, говорят «Сладость или гадость!» — и за это взрослые дают им конфеты. Только в этот день, каждый год. Поджав пухлые губки, Вельт обернулся на ближайший дом, с крыльца которого только-только сошла тройка ребят, недовольно перешептывающихся. — Хочешь, попробуем заслужить сладости? — мягко спросил я, и Вельт взволнованно сжал кулачки. — Я зябиль… — Что забыл? — Что говолить… — Я шепну тебе на ухо, как обычно. Пойдем? Вместе, держась за руки, мы приблизились к розовому дому, затянутому искусственной паутиной. Из кармана я достал свернутый втрое бумажный пакет с задорно ухмыляющейся тыквой и торжественно передал его Вельту. Малыш кряхтел от усердия, поднимаясь по двум низеньким ступенькам. Я бы мог ему помочь, перенести прямиком на крыльцо, но тогда он бы обязательно надулся из-за недостатка самостоятельности. Он все же позволил мне поднять его до уровня звонка — лишь после нескольких неудачных попыток дотянуться до него своими силами. За дверью раздались шаги, и на крыльцо пролился насыщенный желтый свет. — «Сладость или гадость», — прошептал я, и Вельт повторил почти то, что надо: — Слябость или гядость! — Какой зайчик, — улыбнулась молодая незнакомка. — Я не зяйтик, я утёнёк. — Нет, я имела в виду, что ты очень милый! Держи! О дно бумажного пакета глухо ударился мандарин. Вельт заглянул в пакет с удивлением, я — со столь же выразительным осуждением — смотрел на молодую особу. — Серьезно? — откровенно фальшиво улыбнулся я. — Фрукты — в Хеллоуин? Каждый ребенок ведь мечтает получить яблоко, апельсин или манго вместо нормальных, человеческих сладостей. Ты бы еще запеканку ему в пакет кинула, ей Богу. Моя застывшая на короткие секунды улыбка сделала свое дело: девушка, чуть смутившись, взяла из припрятанной для детей постарше чаши две шоколадки и положила их в пакет. — Скажи тете «Спасибо» за шоколадки, — одарил я Вельта уже настоящей, сердечной улыбкой. — Спясибо! Его довольная моська грела мне душу, а звонкий горделивый смех заставлял под сердцем распускаться цветы. В тот момент я почувствовал, что костюм утенка всецело ему подошел, потому как я подсознательно всегда отыгрывал роль мамы-утки, расправляющей широкие крылья над его головой, защищающей своего ребенка от любых невзгод. Мы влились в поток веселящейся мелюзги. Вельт бойко достал одну шоколадку, отдал мне пакет и попытался сам разломать батончик пополам, но дело это оказалось для него непосильным. Я помог Вельту с возникшей проблемой, разделался заодно с упаковкой и протянул мальчику обе половинки отвоеванной сладости. — Неть, тебе, — покачал он клювом, взяв только один кусок. — Спасибо! Ты очень добрый, Вельт! От похвалы он зарделся как маков цвет! Мы шли по улице вниз, уплетали напополам первую хеллоуинскую сладость Вельта, и я чувствовал, как его ручка потеет и оттого скользит в моей ладони. — Хочешь, еще попросим конфет? — Дя! — подпрыгнул утенок. — Ня следююсий годь! — Обязательно, — рассмеялся я, — но сегодня можно получить еще сладостей. Можно звонить во сколько угодно дверей, а не в одну дверь раз в год. — Но ня следююсий годь тозе мозьно? — Да, Вельт, тоже можно. И на следующий, и на следующий после него — в любой год, какой захочешь! — Тогдя хотю все годя! — счастливо просиял он.***
Пол-медведь, Шерон-Мадонна и Я-обычный Я в предвкушении следили за верхушкой лестницы. Из полутьмы погашенных ламп вынырнули словно сотканные из разных кусков тканевые балетки. По обнаженным до колен ногам вились толстые черные швы из держащихся на клею ниток. Свободные шорты и туника, под стать обуви, состояли из неровных лоскутов разнотонной мешковины, сшитых друг с другом все теми же нарочито неосторожными стежками — как и фрагменты тонких хрупких рук. Кожа Вельта была бледна с мертвецким голубоватым оттенком, одежда сера и невзрачна; только большие глаза не утратили цвета и блеска. Короткие черные локоны покрыла багровая пыль мелков для волос, и получившаяся «свернувшаяся кровь» как нельзя лучше дополняла штопанную улыбку Глазго, располосовавшую по половине каждой щеки. Пока Вельт думал, что лица его нам внизу не видно, он был печален и явно поглощен тягостными мыслями. Худые пальцы скользили по перилам — это ощущение лака под кожей было, вероятно, единственным, что привязывало Вельта к планете в данный момент. По сложившейся традиции Шерон выплеснула свое восхищение, на этот раз в весьма актуальном вопросе: — О, на этот Хеллоуин ты — зомби? Легкие Вельта извергли глубокий усталый выдох, и на середине лестницы мальчонка улыбнулся, будто с этим приподнятым настроем все время и шел. — Да, мам, что-то вроде зомби. Я один разглядел его притворство и озвученную ложь, но не подал вида. Лишь когда дверь закрылась за нашими спинами, а ночная прохлада омыла лица, я легонько пихнул Вельта в прикрытое мешковиной плечо. — Кто ты на самом деле? — Я — Салли. — Прости, не уверен, что знаю, кто это… Отвернувшись к дереву, его секретному пути из дома наружу, Вельт спрятал от меня лицо. — Она… была влюблена в одного… «человека»… но он не замечал ее — до поры до времени… Так что мой костюм на этот Хеллоуин — надежда. Он обернулся с размытой полуулыбкой на губах, понять которую я, к сожалению, не смог… — С днем рождения тебя. Прости, что поздравляю почти в конце дня… — Ты поздравляешь — это ценнее всего. — …и подарка у меня сейчас нет. Но завтра я подарю тебе все, что ты скажешь — просто укажи на то, чего тебе хочется! Его сбитый с толку взгляд проследовал пунктиром к моим губам, второй пуговице рубашки с короткими рукавами и через большущий прыжок — прямо на траву, колышущееся под нашими ногами море. — Я подумаю, о чем попросить. — Ты без сумки для сладостей, — запоздало подметил я. — Да. В этом году я не хочу «охотиться на сладости». Хочу пойти кое-куда… Но только это не подарок! — встрепенулся он. — Это изменение планов, а ты все равно будешь мне должен то, чего я захочу… — Конечно. Так куда пойдем, расскажешь? — Нет… — потупив взгляд, ответил он. — Я поведу. В этот год впервые. Хорошо?.. Он смотрел в мои глаза: такой нерешительный, но все же зарекшийся придерживаться выбранного курса; просящий о поддержке, но уже практически не нуждающийся в ней… — Веди. За минувшее десятилетие с хвостиком мало что изменилось. Улицы нашего района точно накрывал вневременной купол, продливший до бесконечности еще тот далекий Хеллоуин двенадцать лет назад. Под тем же небом резвились совсем другие персонажи, но ютящиеся под гримом и масками дети с неизменным восхищением принимали каждую конфету. По, должно быть, давно изжившей себя привычке я ухватился за руку идущего слева Вельта. Его влажная от волнения ладонь пульсирующе сжимала мои пальцы, как будто Вельт страшился потеряться среди носящихся под ногами детишек. Куда быстрее, чем обычно, мы покинули родной район, прошли насквозь соседний. В круглосуточном я сделал положенную покупку; Вельт ждал меня в свете фонаря, присев на стойку для велосипедов. Его спина была худа: казалось, первое, что я почувствую, прикоснувшись к грубой мешковине, будут кости ребенка, а не кожа и слабые мышцы. «Прикоснувшись…» В памяти всплыл дурацкий сон, и всколыхнувшаяся вина погнала меня на улицу, едва купюра, зашуршав, легла у кассы. Без лишних слов я протянул Вельту одну из пары купленных шоколадок, и он ностальгически улыбнулся обертке. — Какой же Хеллоуин без них, — не удержался я: обоюдное молчание давило на барабанные перепонки, поднимало бурю внутри, потому что так я куда яснее начинал чувствовать состояние Вельта… — Нуга и шоколад — знаешь, с той поры они стали для меня вкусом дня рождения. И… вкусом Хеллоуина… — после непродолжительной паузы добавил он. Мне почудилось, что он сперва хотел сказать что-то другое?.. Мы продолжали путь и жевали в тишине, нарушаемой стрекотом сверчков. Дома закончились давно, и вместо них нас провожали растущие вдоль дороги высокие кусты. Небо напиталось чернилами, напоило ими всю зелень в округе. Я видел Вельта, отчетлив был блеск его глаз, постоянно уходящих зрачками в сторону, как можно дальше от меня; мой юный спутник был единственным, что я вообще различал достаточно четко. Купол из сумерек, шелестящий на ветру, создавал вкупе с грунтовой дорожкой настоящий туннель. Приличное время назад я догадался, куда же Вельт ведет меня, и хоть его идея мне в корне не нравилась, я не мог его остановить: не тот сегодня день. Дважды «не тот». Аккомпанирующая нашим шагам шумная дорога вильнула вправо, заросли расступились, открывая моему взору вид на пригород с внушающей страх высоты. Горели клетки-дома, узкое пространство меж которых занимали разноцветные беспокойные соки; это празднество жизни и смерти, как бы парадоксально это ни было, не угаснет до последней тыквенной головы, прожевавшей зловещее пламя и выплюнувшей остатки оплывшей свечи. Но будет ли в кромешной темноте низина под нами все так же красива?.. — Посидишь со мной? — тихо спросил Вельт. Его слова были формальной вежливостью, ведь руки его тянули меня к самому краю обрыва. — Это небезопасно. «Небезопасно» — еще очень мягко сказано! Но с подобающим подростку непослушанием Вельт опустился на траву, подогнув под себя ноги. Я сел слева от него лишь затем, чтобы не дать ему упасть. Я никогда не боялся лазить по крышам, даже в детстве не страдал от страха высоты, но этот проклятый обрыв впрыскивал слишком много адреналина в кровь, надрывал мое слабое сердце. Я старался не смотреть ни вниз, ни прямо, а потому не спускал глаз с Вельта, выдергивающего травинки одну за другой и отдающего их ветру на растерзание. В моем воображении беспомощные травы уносились в полет со звонким душераздирающим криком, какой точно издал бы я, оступившись на самом краю… — Я не планировал останавливаться здесь, — признался он, и жалостливый порыв погладил его по макушке. — Хотел выйти к самому верху обрыва… — Сейчас там не шибко спокойно, — слабо ухмыльнулся я. — Возможно, ты не знаешь, но вершина — «Место для поцелуев». И если бы там парочки просто целовались, не было бы никаких проблем! — но там гораздо более неловко! Его задумчивое лицо было обращено и не к городу внизу, и не к звездному полотну над нами. Вельт смотрел на горизонт, но и не на него вовсе. Хотел бы я знать наверняка, куда его уносят раздумья, словно ветер те жалкие травинки… — Я понимаю, почему тебя тянет к вершине, — сказал я, и глаза Вельта нежданно расширил испуг. — Твой сегодняшний образ и… «Место для поцелуев»… Ты все еще мучаешься от неразделенной любви, тебя притягивает любая возможность погрузиться в фантазию о достигнутой цели, любой способ сделать ее как можно реальнее в твоей голове. Все люди через это проходят, поверь. Влюбленности дают силы творить, они наполняют человеческие сердца чувствами светлыми, возвышенными, но и темными, способными загубить самое родное. И — что важнее всего — они мимолетны. Может быть, сейчас ты совершенно точно уверен, что будешь испытывать это всегда! — однако через короткий промежуток времени ты уже не сумеешь ощутить нечто столь пылкое по отношению к тому, кто сегодня заставляет твое сердце биться чаще. Любовь постепенно проходит — так уж устроены люди… Он слушал меня с налетом грусти на лице, как вдруг к последним словам все вмиг изменилось. — То есть… проходит у всех?.. — Ну, ты волен со мной не согласиться, но лично я думаю так. Если окажется, что моя теория неверна, будет только лучше, верно? — Хуже! — выпалил он и всем телом дернулся вперед. Мои руки сами собой схватили его узкие плечи, чтобы не дать ни на дюйм приблизиться к краю обрыва. — Если все проходит, то это же замечательно! — плаксиво рассмеялся Вельт, холодя нежными пальцами мои грубые щеки. Его детская радость остывала, непосредственность стремительно сменялась удушливой горечью. — У… У тебя с Синди… тоже пройдет?.. — Я не думал об этом, но… когда-нибудь — возможно… Останется семейная привязанность, которая все же не совсем та самая любовь… Подрагивающие льдинки на моих щеках прижались к коже плотнее. Я по-прежнему стискивал плечи Вельта и не мог оттолкнуть его, находясь в считанных шагах от обрыва. Он придвинулся почти вплотную, сверлил насквозь просящим взглядом взрослых внимательных глаз. Ночную свежесть все настойчивее разбавлял аромат молочного шоколада; через доли секунды его дурманящая сладость заволокла мои губы вместе с горечью грима Вельта. Вот вкус его болезненной надежды: горький молочный шоколад…