***
Сегодня у меня не было уроков, но раз дома сердцу неспокойно, куда отправиться, если не в школу? Посему обработав рану на костяшках, прибрав в ванной и оставив для мирно сопящего в подушку Вельта завтрак, обед и целый список указаний на листочке бумаги, я заявился туда, где находиться мне было незначительно легче: школьные стены утрамбовывали в голову мысль о запретности моего нахождения здесь, как и преподавания в общем; чем дольше я сидел на подоконнике в пустынном коридоре, мягко обхватив перебинтованную правую кисть, тем тяжелее становился этот ментальный валун. Потому что я люблю быть учителем. По-настоящему люблю… От стены к стене ненавязчивым рикошетом распространялись шаги, слишком неспешные, точно ученик, оставивший класс в разгар урока, не собирался возвращаться вовсе. Я не планировал завязывать разговор, пусть мне и полагалось — как учителю — осведомиться о причинах прогулки во время урока; думалось, что раз меня непреодолимо тянет к уединению, то и другому человеку нужно предоставить возможность хотя бы изредка побыть в тишине и спокойствии со своими мыслями. Однако этот самый «другой» распорядился свободой иначе: невысокий темный силуэт остановился поодаль, терпеливо ожидая, когда же я оглянусь (чего я так и не сделал), и через полминуты неловкого молчания приблизился, с фальшивой отстраненностью уселся на тот же подоконник напротив меня. — Привет Вам, мистер Хармон… — Здравствуй, Нэнси, — как можно менее кисло улыбнулся ей я. — Как твои дела? Она поправила манжеты черной рубашки, невероятно жаркой при такой погоде, зато, надо думать, отлично скрывающей синяки на запястьях… Одного внимательного взгляда на ее посеревшее лицо мне было достаточно, чтоб позабыть обо всех проблемах, помимо одной — проблемы самой Нэнси. — Как дела?.. — с совершенно иной заинтересованностью и глубокой интонацией повторил я, и Нэнси поморщилась проезжающим за окном машинам. — Вскоре все опять будет нормально… Он… — замялась она, так толком и не определившись, готова ли со мной говорить откровенно. — Он обычно недолго наслаждается волей… В который раз присядет за пьяный дебош… и все опять будет нормально, — словно заученную назубок молитву вновь озвучила Нэнси. Ее губы силились выдавить улыбку, но вышла такая же полная боли гримаса, что и у меня двумя минутами ранее. Я не знал наверняка, про кого она говорит: явно член семьи… маловероятно, что бойфренд-уголовник, хотя в наши дни чего только не бывает. Из личного дела Нэнси я помнил про наличие отца и старшего брата, последний с большой охотой рвался в армию и добился своего; вернулся ли с очередной «оборонительной» войны? И отчего так стремился стать военным: быть может, всего-навсего желал сбежать из дома?.. Это бы для меня расставило все на свои места… — Тебе небезопасно быть дома… — Еще бы, — хмыкнула Нэнси, — не когда у него настолько отстойное настроение! — …Есть возможность временно пожить у друзей? — Есть, — поморщилась она. — Только и вещи, и деньги дома. Лучше перекантуюсь в школе до закрытия, а там посмотрим… — Я могу пойти с тобой, — предложил я, казалось бы, самую обыкновенную вещь, однако Нэнси взглянула на меня так, словно я вместо человеческой речи исторг гром из своего горла. — Н-нет, — неуверенно мотнула она головой. — Я же… не сопля малолетняя, чтобы учитель за ручку меня домой провожал… — Нэнси, — серьезно окликнул я ее, и наши взоры встретились в напряжении. — Я пойду с тобой. Ты спокойно соберешь вещи — все, что тебе будет нужно, после чего я отведу тебя куда скажешь. Секунд десять она жевала губы и язык, поглядывала сквозь оконное стекло вниз, будто тот, кто должен был быть ее верной защитой, а в реальности внушает лишь страх, мог оказаться там, подслушивать наш разговор, чтобы жестоко наказать за любое неосторожное слово. — А ему Вы что скажете?.. — подавленно уточнила она. — Что пришел к нему: поздороваться, рассказать о твоих впечатляющих школьных успехах, раз уж на родительских собраниях он не появляется. Буду заговаривать ему зубы, пока ты не соберешься и не покинешь дом, после чего попрощаюсь и уйду. Ему не стоит знать, что я сопровожу тебя к твоим друзьям, иначе все поймет. У садистов нюх на такие вещи — слишком сильно боятся, что окружающие увидят их истинные лица. — «Садист», да?.. — с мутноватой горькой улыбкой повторила Нэнс. — А что, нет? — Да. Садист. Ее глаза возвращали привычный мне блеск. Силу и самоуважение ей даровало тепло моего понимания. Она больше не наедине со своей бедой. Ее слышат, ей сочувствуют, о ней заботятся, ей хотят помочь. Другой человек знает, с чем ей приходится бороться, подавляя себя каждый день… В кабинет, где проходил урок литературы, я вошел вместе с Нэнси. Пока она закидывала школьные принадлежности и учебник в рюкзак, я вполголоса вешал лапшу на уши коллеге, ощущая затылком пристальные взгляды моего класса, в особенности обратившейся в слух Мелоди. Я соврал, что за Нэнси сейчас приедет отец и заберет ее из школы раньше по семейным обстоятельствам, благо вдаваться в подробности (придумать которые я еще не успел) не пришлось, ведь Нэнси собралась влет. На прощание я пожелал ученикам усердия и приятного окончания учебного дня, вышел с Нэнси в коридор, и торопливо мы зашагали по этажу к белой лестнице. По пути нам не встретился никто: коридоры были пусты, шаги отдавались эхом, как и позвякивание брелоков на рюкзаке Нэнси, перекинутом через плечо. На улице нас встретила теплая осень, но по причине того, что мы, переволновавшись, запыхались и вспотели, прохладный ветерок ощущался жаром из духовки. Разгоряченная кровь пульсировала под кожей, пульс неистово бился в каждой вене, и только через квартал мы с Нэнси успокоились. Не покидала сердце лишь упорная тревога, потому как мы помнили, куда и зачем идем. Оттого поступь замедлялась, шаги напитывались театральной ленью: чем дольше наше маленькое путешествие, тем больше времени до прибытия в конечный пункт… Нэнси шла рядом. Бледная девичья рука стискивала лямку рюкзака, точно то была единственная связь с твердой — надежной землей; разожмешь пальцы — и ничто уже не спасет от падения в бурлящее грязными облаками небо. Именно так себя чувствовал я с тех пор, как ночью оставил постель… …постель, на которой Вельт прижимался ко мне обнаженным телом, нежил сам и вымаливал ласку, сбегая от безответной влюбленности в черт знает кого… — Не сочти за глупость, — заговорил я с Нэнси, лишь бы скрыться от перехватывающих дыхание воспоминаний, — но ты не думала обратиться в службу защиты детей?.. — Думала, — кивнула она, маршируя вперед, устремив взгляд туда же — к линии горизонта и прямой пустоватой дороге. — Но это ничего не решит, все станет только хуже. — Почему?.. С кем ты живешь, когда отец… не дома? — озарился я вопросом, мгновенно ответившим на мой предыдущий. — Я и сама отлично справляюсь. — Без опекуна тебе бы жить не позволили. Кто числится им по документам? — Брат… — Так значит, он вернулся, — слишком рано отлегло у меня от сердца. — И где он сейчас? — Не знаю. Никто не знает, — угрюмо добавила Нэнси, и губы ее стали похожи на две темно-фиолетовые — из-за помады — полоски. — Не говорите никому. Если узнают, заимеют привычку отправлять меня в детский дом, когда отец попадает на нары, или в приемные семьи, где вряд ли жить легче… — Неужели нет других родственников?.. — Есть тетя по маминой линии в другом городе, но… — внезапно замолчала Нэнси. Светофор перед нами велел остановиться, и мы замерли на краю тротуара. — Отношения не заладились? — попытался я угадать, однако попал в молоко: — Нет, она хорошая, добрая, с ней очень просто найти общий язык, совсем как с Вами. Но тетя молода, у нее своя семья только-только появилась. Я не могу стать для нее обузой… Тем более если отец разозлится по-настоящему, расстояние между городами его не остановит… Мда, ну и ситуация… А я-то думал, мне с семьей не повезло. Но у меня хотя бы были любящие старики, а у Нэнси под боком нет никого, на кого она бы могла положиться… С первого взгляда мне не понравился старый двухэтажный дом, близ которого Нэнси замедлила шаг. Его крыльцо, как и балкончик над ним, было заметно перекошено, краски на стенах осталась половина, если не меньше, забор вообще походил на гнилые губы небывалого монстра, впавшие в плоть почти полностью. Уродливое место, пронизанное запустением и сыростью, совсем не подходящее для такой умной девочки, однако всецело объясняющее острые углы ее характера. Нэнси поднялась по проседающим скрипучим ступеням, боязливо взялась за потертую ручку наружной сетчатой двери и открыла сперва ее, а следом и основную, деревянную, с облупившейся грязно-белой краской. В небольшую темную гостиную я зашел вместе с Нэнси; диван и кресло облучал телевизор, онемевший после нажатия кнопки на пульте. — П… Пап? — слабоватым голосом позвала отца Нэнси. Я стоял у порога, она также не отходила от двери далеко. — У нас гости! Он выплыл из-за кухонного угла и выверенными широкими шагами пересек гостиную. Тонкие полоски света из-за небрежно закрытых штор, словно тюремная решетка, скользили по крепким оголенным плечам, мощной, гладко выбритой голове. Черную майку покрывали желтоватые разводы от пролитого пива, шорты украшали жирные пятна и крошки. Черные глаза придавили Нэнси к стене; в них не было ни толики ее ума, но с лихвой хватало хитрости, опасной для жизней окружающих. — Ну и кто к нам наведался? — с лживым дружелюбием раскинул широченные руки мужчина. Его сухие тонкие губы испытала улыбка, кривая, как и любая фальшивая эмоция. — Это мистер Хармон, мой учитель… — Приятно наконец с Вами познакомиться, — сделал я уверенный шаг вперед и протянул ему левую руку. Нэнси быстро смекнула, что каждая секунда на счету, и бесшумно, как мышь, унеслась на второй этаж по узкой, застеленной пыльным ковром лестничке. Руку мне пожали, правда с заминкой, так как мой собеседник привык, в общем-то, как и я, взаимодействовать с правой рукой. Бинт на которой, к слову, отец Нэнси подметил, на автомате выискивая мои слабые места. — Ну и что моя девочка натворила? — со все той же искусственной ухмылкой спросил отец Нэнси. — О, что Вы, я здесь не для жалоб! Нэнси — прекрасная ученица! У нее много сильных сторон, но в математике успехов, как мне кажется, больше всего. Возможно, в будущем ей стоит связать жизнь с профессией, которая позволит не только использовать склонность к математическим вычислениям, но и дальше развиваться в этой области. — Женщина-математик? — искренне хохотнул он, и мои глаза сами собой сузились, а брови опустились. — А что Вас смущает? В наши дни женщин-ученых все больше, и вовсе не потому, что женщины стали умнее: среди обоих полов гениев в различных областях всегда хватало — просто только сейчас мир перестает быть ориентированным сугубо на мужчин. — Столько заумных слов, — процедил он, не снимая маски. — Вот только они не про мою девочку. Нэнси не идиотка, но бестолковая, не может в памяти много важных вещей удержать. Не надо забивать ей голову всякими нереальными планами: ей место не в колледже, а здесь, у меня под боком. Дома. От последнего слова меня передернуло. Да что с ним не так?! Мало того, что успехи дочери его словно втаптывают в грязь, хотя впору гордиться, так еще и подрезает отпрыску крылья, осознанно лишает билета в светлое будущее — чтобы что? И дальше ее бить, уничтожать ее психику и в частности самооценку?.. Кошмарный человек. Монстр… Краем глаза я заметил наверху у лестницы притаившуюся на корточках Нэнси с вместительной спортивной сумкой на плече. Чтобы она смогла покинуть дом, ее отец должен отойти от двери, и вынудить его это сделать — моя задача. — Извините… Кха-кха! — откашлялся я в кулак, отвернувшись, но данное справиться с поддельным кашлем не помогло. — Не будете ли так добры… кха… принести стакан воды? В горле першит. — Вода в бутылках закончилась, есть только пиво. — Не откажусь и от него. Хозяин дома удалялся на кухню медленно, так что и я, и Нэнси вздохнули спокойно. Как шпионка в стане врага, Нэнс спускалась по лестнице, присев за перила, увы, не способные хоть сколько-нибудь ее скрыть. Когда она ступила на последнюю ступеньку, хлопнула дверца холодильника: время еще есть; никто же, уйдя неторопливо, не будет возвращаться бегом!.. Никто, кроме этого, с позволения сказать, человека. Ему не требовалось ускоряться: всего один огромный шаг вынес его угрожающую фигуру вновь из-за угла, и пойманная с поличным у коврика под дверью Нэнси остолбенела… — Куда собралась? — с безжизненной, иссушенной любовью спросил отец, и Нэнс вздернула плечами. — К подруге… — С сумкой? — Там… всякие женские штучки… Попримеряем одежду друг друга, покрасуемся перед зеркалом в шмотках, может, на ужин останусь… — Обсудим сначала, — вынес он завуалированный вердикт, и Нэнси побелела. Плавно, будто призрак, ее отец приблизился ко мне, всунул в руки ледяную банку пива. — Думаю, мы все обсудили, мистер Хармон. Если есть еще что-то, прибережем для родительского собрания. Неудавшийся двойной агент, я стоял у двери, в которую обязан был выйти прямо сейчас — и оставить Нэнси в этом доме?.. — Нэнси, — твердо вымолвил я, глядя новоиспеченному заклятому врагу в глаза, — на выход. Сейчас же. Она стояла, не шелохнувшись, сжимала ручки сумки до болезненной белизны кожи. Овальное красноватое лицо с тяжелыми темными глазами придвинулось к моему на опасное расстояние в несколько дюймов. — Не следует приказывать моей дочери. Я сам решу, что ей делать. — Нэнси… — Слышь, щеголь, ты меня злишь!.. — …другого шанса не будет. — НЭНСИ, СТОЯТЬ! — рявкнул назад ее отец, едва девочка сделала шаг. Я заметил почти сразу, как он сжал кулак, еще даже не планируя меня бить — бездумно подчинившись импульсу. Я вконец позабыл о травме, коей сам себя по глупости наградил, — замахнулся правой что было мóчи, но мой израненый кулак встретил твердую ладонь и стальную хватку, разразившуюся искрами боли у меня перед глазами! — Папа, не надо!.. — Заткнись и не мешайся под ногами! — Нэнси, беги… — проскрежетал я, впустую пытаясь сопротивляться мучительному давлению на раны и суставы правой кисти. — Только попробуй! Тупая идиотка, как твоя мать! Разве сложно не доставлять мне неприятности?! — Он завершил обвинение ударом с отдушиной, пришедшимся мне (слава Богу, не Нэнси!) в скулу. Дезориентированный, я повалился грудью на стену, но правая рука теперь вновь была свободна. — Нет! Мистер Хармон!.. — жалостливо воскликнула Нэнси. Хлопнула пощечина, и последовал еще один ее вскрик, до боли в сердце жалобный!.. Я повернулся резко, насколько мог, и заехал отвлекшемуся мерзавцу банкой пива по лицу. Он не устоял на ногах, грохнулся на пол, по-прежнему способный как следует отделать что меня, что держащуюся за покрасневшую щеку Нэнси, — но я ему такого шанса не дал. Взобравшись сверху, я нанес помявшейся банкой еще один удар — и еще! Какое право ты имел тронуть ребенка?! Он доверял тебе! А ты предал это доверие!.. Жесть из-за деформации дала течь: пиво смешивалось с кровью, а я продолжал наносить удары, пока орудие самозащиты не стало в моей руке бесполезным. Поверженный враг с разбитым лицом был в отключке. Нэнси отняла ладони от дрожащих губ и кое-как помогла мне подняться. В ее глазах читался шок, но никак не жалость к тому, кто безжалостно пил ее кровь годами. — Это Вы… ради меня?.. — тихо поразилась она, переводя взор с отца на мое потрепанное лицо. — Но почему?.. — Я не мог оставить тебя здесь, — честно ответил я, и на ресницах Нэнси сверкнули слезы. — …Ты должна все рассказать службе защи… — Нет! — перебила меня Нэнси и отчаянно замотала головой: — Нет-нет-нет-нет-нет! Вы ведь знаете, что будет тогда! Я говорила!.. — В ином случае твой отец если не посадит меня, то отсудит у меня все. — Нет, Вы же защищались и защищали меня… — Выглядит это иначе: я в чужом доме, не покинул его по требованию владельца — это нападение. Если ты не расскажешь, как все было на самом деле, почему я пришел с тобой сюда, помощь тебе обернется крахом моей нынешней жизни. Да, отчасти я солгал Нэнси: случись суд, присяжные поверили бы мне, законопослушному учителю, а не закоренелому уголовнику. Но в миг, когда отец Нэнси запретил ей покинуть дом, я осознал, что не могу бросить ее в этом месте и сделать вид, будто ничего не было. Как ее учитель, я должен дать Нэнси билет в светлое будущее — чего бы мне это ни стоило…***
Я вернулся домой к ночи, абсолютно забыв про отъезд Пола с Шерон и присутствие Вельта. Разбирательства с полицией и службой защиты детей выпили из меня все соки, но на душе звонко пел соловей: впервые в жизни Нэнси рассказала все — и не иносказательно, намеками, а описала все побои и унижения, пережитые по вине ее отца, показала синяки и шрамы. С меня сняли все обвинения, связались с тетей Нэнси, к которой она отправится жить со дня на день. Ни тете, ни мне, ни самой Нэнси по поводу ее отца волноваться не надо: закон не на его стороне; разве что через энное количество лет сегодняшний инцидент может вылиться в серьезные проблемы, но к этому времени все мы успеем по несколько раз переехать. Я включил свет в гостиной — и тотчас пожалел об этом: с дивана вскочил заспанный Вельт. Проклятие, я не оставил ему ужин… Я ужасный опекун… На его красивом лице застыла тревога и превратилась в панику, как только крестник увидел мою скулу и поалевшие бинты на правой руке… …И вот мы вернулись в самое начало! Меня объяло дежавю: снова ночью, снова в ванной, снова Синди нет дома, только на этот раз на бортике ванны сидел я и Вельт обрабатывал антисептиком мои костяшки и лицо. Сколько бы он ни расспрашивал, я не сказал ему ничего, кроме: «Подрался с одним мужиком…» Это не моя тайна, а Нэнси, посему я не имею права разбалтывать лишнее. Но, похоже, пришло время сказать то, что Вельт заслужил услышать… — Прости меня, — начал я, голос дрогнул, и Вельт, перестав заботливо дуть мне на раны, поднял удивленные глаза. — Я — взрослый, я должен был держать себя в руках, помочь тебе справиться с бардаком в голове и бушующими в крови гормонами, а не… — Слов не хватило, и я отрывисто выдохнул, набрал полную грудь: — Я воспользовался ситуацией в своих корыстных целях — воспользовался тобой, твоим доверием, нашей близостью, и прощения мне за столь отвратительные поступки нет! Я не ради прощения перед тобой извинился: искупления не будет, невозможно переписать такое… Но я хочу, чтобы ты знал о моем раскаянии, о сожалениях, о правильном отношении к произошедшему. К сексу нельзя относиться как к игре, поучаствовать в которой можно пригласить любого, тем более члена семьи, коим я себя считал по отношению к тебе!.. — Дэм… — Вельт выбросил в маленькую урну окровавленную вату, взял бинт и бережно начал перевязку моей правой кисти. — Если ты считаешь, что прошлая ночь была игрой, — ладно, пусть так… Сейчас я не смогу тебя переубедить… Но раз ты чувствуешь себя виноватым, приложи усилия, чтобы хоть что-то исправить. — Не понимая, к чему он ведет, я придержал пальцем слабый узел на бинте, пока Вельт вязал поверх него более крепкий. — Покажи мне другую сторону отношений. Покажи мне любовь, совместное времяпрепровождение, где чувства во главе стола. Закончив, он провел ладонью по моей перебинтованной руке, и от кисти по всему телу разошлись мурашки: невыносимая нежность с его стороны… — Я не знаю, как сделать это, не наломав еще больше дров… — шепотом признался я. Вельт выпрямился, подступив вплотную. Сидящий, я смотрел на него снизу вверх, пусть так разница в росте не была велика. Его прохладные ладони накрыли мои щеки, большой палец обрисовал по периметру квадратный пластырь на разбитой скуле. От аромата молочного шоколада кружилась голова: в закрытом помещении, да еще таком маленьком, как ванная, его концентрация становилась смертельной для разума. — Я и сам толком не знаю, — выдохнул он в мою кожу, и я уже не смог отвести взгляд от его губ… — Но мы что-нибудь придумаем, обязательно… Он лобызал меня так, как я его минувшей ночью: пылко и глубоко, растворившись в этом поцелуе. Руки не позволяли отстраниться, и я согрел его пальцы своими поверх моих щек, как если бы страшился, что Вельт сам отпустит меня… Что же мне делать?..