***
Отправить выспавшегося Вельта на оставшиеся уроки было верным решением, пусть сам крестник так и не считал. Его предложение провести остаток дня вместе дома было неописуемо привлекательно, однако вовремя ко мне вернулось самообладание взрослого, и я ответил ему заботливое, но не терпящее возражений «нет». Всегда бы так! Но откуда у меня иммунитет к просящей мордашке Вельта… Мы распрощались на лестнице, ведь нужный Вельту класс располагался на одном этаже, а учительская, куда совесть под руку с профессиональным долгом тянула-таки меня, — на другом. Перед расставанием Вельт обнимал меня подозрительно долго, наверное, надеялся снова получить поцелуй. Вот только все здание школы дышало, направляло глаза-окна внутрь собственного тела и шпионило за мной, прожигало затылок до спускающегося по позвоночнику холодка. Взгляд несуществующих глаз преследовал меня и после, когда я шел по коридору, стены которого были почти не видны из-за шкафчиков учеников. Я понимал, что приступ паранойи вызван сомнительными формулировками Кайла, черт бы его побрал, но никак не мог от нее избавиться, полагаясь только на разум. Зато на выручку пришло отвлечение! — за единственной открытой дверцей шкафчика я приметил знакомую фигуру. Рюкзак на спине делал и без того немаленького Гарри еще больше; из-за дверцы доносилось пыхтение, недовольные глубокие вздохи, как если бы мальчик страдал от жары или неимоверных физических нагрузок. Он был так погружен в изучение мелкого предмета, который скрывал за распахнутой дверцей, что не услышал издали моих шагов, а дальше я уже крался — совершенно бесшумно. Приблизившись, я сумел заглянуть ученику через плечо, но меня выдала тень: Гарри стремглав обернулся, ударился плечом и рюкзаком о соседний шкафчик, а руку с пластиковым лекарственным флаконом необычного черного цвета спрятал в карман широченных джинсов. Выглядел Гарри так же, как звучал. Не очень хорошо. На покрасневшем лбу выступила испарина, грудь и живот слишком часто вздымались, а губы не смыкались, словно Гарри боялся задохнуться. — Что прячешь? — сразу перешел я к делу. — Имею право не отвечать! — выпалил он и повернулся вздутым карманом к своему шкафчику, будто я полез бы отнимать что бы он там ни держал. — Не имеешь: я — учитель, ты — мой ученик и мы — в школе. Если ты пронес что-то опасное, я обязан об этом знать. — Это лекарство! — Тогда почему ты прячешь его? — Это… стыдное лекарство! — вмиг нашелся он. — Прости, Гарри, я тебе не верю: на твоем лице испуг, а не стыд. Не хочешь говорить — просто покажи, — перешел я на уговоры вполголоса, — иначе мне придется отвести тебя к директору, а там уже и родителей в школу вызовут… — Не надо родителей… — на границе паники просопел Гарри. Разово хныкнув в никуда, он прижал ладошку ко рту и, бледный, лег спиной на шкафчики; сплющился пустой рюкзак. — Это таблетки, ясно?.. Не наркотики, не яд, просто таблетки… — Покажи, — значительно мягче сказал я и протянул ему руку. Гарри мялся с минуту, но я стоял неподвижно, всецело уверенный в своей победе. На мои пальцы опустился легкий лекарственный пузырек, на дне его стукнулись несколько жалких таблеток. Этикетка пестрила аббревиатурой химического соединения из трех букв и ничего мне не сказала. Я опустил ладонь с зажатым в ней флаконом. — Спасибо, — искренне оценил я мужество Гарри. Школьник кивнул и судорожно сглотнул — не на нервной почве, иначе. — Тебе плохо?.. — Мутит… И виски болят — очень сильно, с самого утра… — чуть ли не прорыдал он. — К медсестре ходил? — В ответ он молча помотал головой — и сразу пожалел, что вообще решил двигаться в таком состоянии. — Почему?! — Она поймет… Врачи поймут… — Да что поймут?! Для чего эти таблетки?! Но Гарри наотрез отказался отвечать, лишь боролся с тошнотой, постепенно одерживающей верх. — Проклятие, тебе надо к врачу! — Вызовут… родителей… нельзя… — промямлил он в кулак, мало помогающий справиться с подступающей рвотой. Я действовал быстро, решительно: на последующие уговоры времени у Гарри не было. Схватив ученика за шиворот, я затащил его в ближайший туалет. До унитаза Гарри не добрался. В сопровождении душераздирающего стона беднягу вывернуло наизнанку в раковину, а следом еще и еще. Его рвало, пока еда не кончилась в желудке, пока не иссяк желудочный сок, но и после все его тело дергалось, живот хаотично сокращался. Гарри плакал беззвучно, чудом умудрялся еще и дышать, пока я экстренно созванивался с двумя людьми, на которых — был уверен! — смогу положиться.***
Дорога до клиники была непростой не для одного только Гарри. Севшая за руль Даян нервничала, постоянно отрывалась от дороги и обеспокоенно утыкалась глазами в зеркало заднего вида. За спинкой ее кресла Гарри красочно страдал от ополчившегося на него организма: капли пота стали больше, чаще скатывались по вконец раскрасневшимся щекам, тогда как кожа рук была бледна и холодна. Я сидел рядом с учеником, развернувшись вполоборота, успокаивал его как только мог, говорил без умолку. Не описать, как сильно я боялся, что до клиники хорошо знакомого мне педиатра мы мальчика просто не довезем. Болтая-болтая-болтая, я упорно отгонял мысль о надвигающемся сердечном приступе — комплекция Гарри накладывала свой отпечаток. Даян водила как сумасшедшая, не выкрикивала подрезанным водителям мнение об их реакции, но скрежетала под нос до тех пор, пока в сотый, в тысячный, в миллионный раз не заглядывала в зеркало и не вспоминала о словно бы умирающем ребенке на заднем сиденье. Предупрежденные медбрат и медсестра встретили нас у здания клиники, помогли усадить Гарри в инвалидное кресло и бегом завезли внутрь. Я понесся за ними, Даян задержалась, чтобы припарковать машину. Вся надежда была на врача — или команду докторов — кто знает, как там все устроено! Давай, любитель медведей, не дай Гарри погибнуть…