Испорченный ребенок

      Атмосфера в моем доме была угнетающей, больше похожей — не дай Бог!.. — на поминки… Цифры на часах сменялись лениво, но, несмотря на заданный темп, все-таки минула пара часов. За окнами царила ночь, разбавленная светом редких фонарей. Шерон осталась на кухне, сидела за пустым обеденным столом, облокотившись на него и зажав гудящую от переживаний голову руками. Мы же с Вельтом давным-давно перебрались в гостиную на диван.       Электрический свет был тускл — я намеренно не стал включать его весь, надеясь, что Вельт уснет ненароком. Уперевшись лопатками в подлокотник, я обнимал за плечи лежащего на мне крестника, прислушивался к его дыханию в траурной тишине, увы, прерываемой время от времени мокрыми всхлипами. Его руки слабым кольцом обхватывали меня под грудью, лицо пряталось в зазоре между моим торсом и диванной подушкой — идеальное укрытие для несдерживаемых слез…       У меня в голове было пусто. Пугающий вакуум… И причина его возникновения заключалась даже не в Поле, из-за исчезновения которого я бы места себе не находил, если б не таинственный эмоциональный барьер: мне до ужаса страшно было представить, какое чувство — какая боль — сейчас переполняет Вельта… и насколько мизерным, незначительным все это покажется, если Пол уже… если его…       Судорожно выдохнув, я стер собравшуюся на глазах влагу двумя пальцами, другой ладонью погладил Вельта по худой спине: неправильная поза выделяла позвоночник пугающе сильно, словно мальчик голодал от горя несколько дней, а то и неделю.       — Тебе нужно поесть, — тихо произнес я. Вельт помотал головой, так и не показав мне, уверен, покрасневшее от соли лицо. — Это не предложение и не вопрос. В последний раз ты подкрепился попкорном в кинотеатре. Ты обязан нормально поужинать, а то еще в обморок упадешь от бессилия…       — Не хочу…       — Не добавляй маме поводов для беспокойства.       Мои последние слова стали ключиком, заставившим привередливый замок щелкнуть, а желанную дверь — распахнуться. Вельт сел кое-как, я чуть потеснился и прежде чем оставить диван, увидел мимолетом покрасневшие глаза, блестящие подобно стеклянным.       — Будешь есть здесь или за столом?       — Здесь… Ты только вернись поскорее…       Я поцеловал его в лоб, на котором слева болезненно отпечаталась фактура диванной подушки, и ушел на кухню, обронив:       — Включи телевизор, если хочешь.       Он, конечно же, проигнорировал это бессмысленное из-за своей ненадобности позволение, ведь все мое в этом доме — принадлежит и Вельту тоже, так уж сложилось.       Шерон, будто обращенная в камень, накрывала тенью мобильник, что занимал край пустого стола. Стоило моим шагам прозвучать, она откинулась на спинку стула, загладила пальцами обеих рук волосы назад, вот только бóльшая часть прядей, потерявших за минувшие часы легкость, пышность, лоск, упали обратно на виски и бледноватое лицо.       — Что-нибудь… — начал было спрашивать я, как вдруг осознал всю глупость такого поступка: она обязательно бы рассказала сама.       — Нет, — все-таки ответила Шерон. — Должен прийти полицейский для формального отчета, расспросить, нет ли у Пола знакомых или родственников близ места аварии, к кому он мог бы податься… Но у него никого в тех краях нет, он только по моей вине поехал, к моей родне…       Я не дал ей договорить, сорваться на слезные самообвинения. Присев на корточки возле стула, я погладил Шерон по плечам — она остановила мою руку, вцепившись в теплую ладонь своей, холодной и дрожащей.       — Никаких «по моей вине» и быть не может. Ты к аварии не имеешь никакого отношения, запомни…       — Да если б мы не поругались, Пол…!       — Шерон, он взрослый человек и сам отвечает за свои поступки! Ты — не его мамочка, чтобы нести за него ответственность!..       Неосознанно Шерон погладила низ живота, и я встал, направился к духовке, сохраняющей жар приготовленных блюд.       — Тебе тоже необходимо поесть, как и Вельту.       Едва я взялся за дверцу духовки, запел дверной звонок; Шерон вздрогнула и ударилась рукой о столешницу.       — Вероятно, это полицейский. Я открою, а ты не вставай.       Задержавшись на десяток секунд, я успел из холодильника достать бутылку апельсинового сока, а из настенного шкафчика — стакан и поставил их перед Шерон. Я направился к двери; Шерон осторожно влила себе чуточку сока и выпила его одним глотком, точно текилу. По пути я увидел Вельта, всполошившегося на диване: он, словно домашняя собачонка, оперся на подлокотник обеими руками, вытягивал шею в надежде увидеть гонца с хорошей новостью. Я бы звезду тебе с неба достал, если б это избавило тебя от терзаний… Но, к сожалению, существуют преграды, которые мне — даже ради твоей улыбки — не преодолеть… Повесивший нос, я распахнул дверь, и мой взор воткнулся в грязные исцарапанные ботинки. Если закрыть глаза на эти, мягко сказать, потертости, заскорузлую грязь с всохшими в нее травинками, запутавшимися также в сырых шнурках, обувь казалась знакомой…       Сбросив ошеломление, я поднял глаза на лицо позднего гостя, обесцвеченное, грязное, пестрящее мелкими ранами, кои успели покрыться темно-вишневой коркой, — и обнял самого желанного этой ночью человека! Пол закашлялся в крике боли, я тотчас ослабил хватку на ребрах; моя одежда посерела от превратившейся в пыль высохшей грязи с его брюк и рваной, некогда белой рубашки, рукав которой вдобавок был немного перепачкан кровью. Пол выглядел так, будто буквально выбрался из могилы!..       — Боже, папа!..       Вельт перемахнул через подлокотник, за считанные секунды добежал до порога и прыгнул застонавшему отцу на руки! Несмотря на острую боль, похоже, в ребрах с левой стороны, Пол не отпускал сына, прижимался щекой к его щеке, а на потемневшей от земли коже слезы рисовали светлые полосы до подбородка. Позади нас в нерешительности стояла Шерон, держась ради хоть какой-то опоры за стену. Было видно, она готова разрыдаться в любую секунду, и сдерживает этот поток слез радости только непонимание того, как Пол в данный момент к ней отнесется.       Наконец, он поставил Вельта на пол, заохал, вжав ладонь в бок.       — Я сейчас принесу аптечку! — спохватился я, попытался препроводить друга на диван, но Пол оттолкнул мои руки.       — Нет, я… Сперва я должен кое-что сказать!..       — У тебя рана на плече! Нужно обработать как можно быс…       Пол закрыл мне рот ладошкой, и я почувствовал на языке горечь земли. Прихрамывая, он сделал несколько смелых шагов в сторону сбитой с толку супруги, на этом решил остановиться, так и не дойдя, с рычащим кряхтением опустился перед ней на колени.       — Что ты… — пролепетала Шерон — и получила в ответ:       — Помолчи. Просто… послушай… прошу… Я… Я хотел бы рассказать тебе все с начала, но не помню, когда это началось… Когда появилась та крупица злости, которую можно было бы считать истоком перекладывания ответственности на тебя — за мои решения… Я забыл, что именно я сделал выбор еще тогда, в школе, — всхлипнув, закивал Пол. Он не отводил глаз от Шерон, как и она, уже плачущая, от него. — Я завел чудовищную привычку… Когда на работе что-то не удавалось, я винил тебя за то, что вообще оказался в этой должности: не имея семьи, думал я, занимался бы чем-нибудь другим, более приятным!.. Я возвращался домой с этим чувством, подливал его тебе по чуть-чуть, а когда и у тебя портилось настроение, я мысленно винил тебя еще и за это… Я забыл, почему я сделал шестнадцать лет назад выбор в пользу нашей семьи! — и не Дэмиен был той основной причиной! Ты помнишь?.. Ты сидела в женском туалете, в самой дальней кабинке, и плакала… Плакала не из-за своих планов на бездетную молодость, а потому, что не хотела взваливать ответственность на меня, связывать руки любимого человека… Когда ты это сказала мне, утешающему тебя, сидящему на ледяном полу перед унитазом, я увидел в твоих глазах непередаваемую красоту, бьющую неукротимым гейзером отсюда, — похлопал он себя по груди.       Шерон улыбнулась сквозь слезы, постаралась как можно скорее их утереть, чтобы видеть Пола, а не сплошные размытые пятна.       — …С годами я забыл об этом, выдвинул жалость к себе на первое место… Но, знаешь, это правда: что в ожидании скорой гибели жизнь пролетает перед глазами… Не вся, только «выжимка», самая суть… И когда из-за дождя я потерял управление и машину вынесло с дороги вниз, по склону, перевернуло раз тысячу, судя по моим ощущениям!.. — всплеснул Пол руками, капая слезами на складки рубашки. — …я думал только о нашей семье… О том, что потеряю не столько себя, разбившись, сколько тебя и Вельта… Я надеюсь, ты способна простить идиота, наговорившего тебе столько всего, и, что важнее, любить его дальше… Происходящее в последнее время пробудило во мне все плохое: я будто снова оказался на школьной крыше, не готовый к ответственности, стремящийся переложить ее хоть на чьи-нибудь плечи, не повторить «ошибку юности»!.. Вот только это не была моя ошибка — это был выбор… и, Шерон, я повторяю его прямо сейчас… Я хочу быть со своей семьей! Не потому, что у меня больше ничего нет в этой жизни, а потому, что больше ничего не имеет смысла!.. И если это невозможно, то я прямо сейчас поеду опять на попутках, чтобы вернуться в проклятый овраг, к машине, которая, может, рванула!.. — просто умереть в лесу, там, куда меня завела моя глупость… Умоляю, Шерон… Я больше никогда не уйду!.. Я всегда буду рядом с тобой, Вельтом и малышом!..       «Малы…»       — Что?.. — опередил Вельт мою мысль.       Шерон приблизилась к Полу, обняла его, по-прежнему стоящего на коленях, позволила припасть щекой к плоскому животу.       — У тебя будет братик или сестренка, Вельт!.. — жалобно просмеялась она, выбирая ветки и листья из слипшихся от грязи волос мужа.       Огорошенные новостью, мы с Вельтом переглянулись — и мальчишка, разразившись восторженным нечленораздельным воплем, кинулся мне на шею, ногами обхватил вокруг бедер! Я еле удержал его, ударился затылком о стенку, привалившись к ней, но такая незначительная боль не могла перевесить чашу весов, потому как счастье Вельта для меня всегда окажется важнее, пожалуй, всего в этом мире!..

***

      Вот так рядовой вечер в один миг стал невероятно памятным, а утешительный ужин — праздничным! Как только Пол отмылся, испорченная одежда завертелась в барабане стиральной машины, а я продезинфицировал его раны, мы вчетвером — уже, выходит, впятером?.. — уселись за стол. Мы провели несколько часов за шумной болтовней, а после все гости этого дома ушли, оставив меня наедине с тишиной, по-семейному тусклым светом и просящейся в раковину посудой. Вельт был до того осчастливлен беременностью матери, что и не подумал о ночевке у меня!.. Отчасти это царапнуло мой эгоцентризм. Вообще-то, даже довольно сильно…       За дни наедине я привык к его обществу. Если с момента появления на свет Вельт забирал бóльшую часть моего времени себе, то в эту любовную пятидневку он вдохнул практически весь воздух из моих легких.       …Постель ощущалась пустой и холодной, подушка — слишком мягкой, будто бы чужой… Я схватил сотовый молниеносно, как только экран сверкнул новым сообщением в потолок, однако отправителем был вовсе не Вельт…       Нахмурившись до мигрени, я глядел на свой поцелуй с крестником посреди школьной лестницы. Ниже короткого видео значилась завтрашняя дата, время и адрес.