Испорченный ребенок

      Стеклянные декорации всей моей жизни стремительно покрылись крупными трещинами. Ответвления этих снежных молний в самой ткани реальности множились с безумной скоростью, и вскоре из-за микроскопических ломаных линий все было обесцвечено, как белеет крошащаяся лобовуха после столкновения с перелетевшим через капот телом… Я сидел на полу без движения, чувствуя, как космос высасывает атмосферу, проглатывает гравитацию, а следом наносит мощный удар в самый центр Земли, и она, сотрясаемая болью, начинает трескаться; гигантские глыбы — острова, материки — взмывают ввысь, отдаляются от неописуемо жаркого сгустка кипящей от ярости лавы, в который я, оставшийся без почвы под ногами, начинаю падать — и сгорать… Я должен был продолжать поддерживать Шерон, утешать ее, но все силы уходили на то, чтобы держаться сознанием подальше хотя бы от голодного космоса, застывшего надо мною с разверзнутой пастью, пусть для этого и придется превратиться в почерневший уголек, а следом — в ничто.       Часы с липкостью жвачки сменяли друг друга. Я не вышел из ступора, пустившего грубые корни в самую глубь моего сердца, даже когда к жене вернулся бледный, будто в мелу извалявшийся, Пол. Шерон сперва опасливо поглядывала на меня: не совершу ли я какую-нибудь «правильную» глупость в его присутствии, что свойственно обычно совестливым людям, — но я одной ногой застрял в многотонной новости об отцовстве, а другой — в также затвердевающем цементе приключившегося с Вельтом несчастного случая; даже и не думал открывать Полу правду — кому она нужна?.. Лучше б и я ее не знал…       Да! ДА! Я мог позволить себе жалеть только об этом, но не о близости с Вельтом, сражающимся сейчас там, в палате, за свою жизнь… Такого рода сожаления, без сомнений, стали бы предательством. Как мог я желать перечеркнуть прошлое в момент, когда будущее Вельта под угрозой?.. До чего же мне страшно…       Я сбросил с кожи и мышц тяжелую каменную корку на время, когда из палаты вместе с медсестрой вышла врач. Хрупкая пожилая афроамериканка в белом халате спросила, кто родители мальчика, — и у меня болезненно закоротил каждый второй оголенный нерв. В итоге, объяснив все Полу и Шерон, с сочувствием, но не без профессиональной сухости, доктор позволила им пройти в палату, сама удалилась, а я остался один в совершенно пустом коридоре, напоминающем метафору мирка между жизнью и смертью — пока решаешь, двигаться по туннелю к свету или повернуть назад, в привычную тьму.       Мое внутреннее кипение прервал на минуту телефон, оживший в кармане. Сперва я, естественно, подумал, что предстоит серьезный малоприятный разговор с Синди, но сообщение пришло от Даян. Она кратко осведомилась, где я, — получила такой же немногословный ответ. Я знал, она в пути: это в стиле Даян; это в стиле нашей искренней дружбы.       Может, скоро, а может, нет — я совсем перестал ориентироваться во времени, — по коридору разнесся быстрый стук каблуков, и ко мне, похоже, уже вросшему в стену и пол, подбежала Даян, по-прежнему (теперь уже неуместно) нарядная.       — Ну что? — запыхавшись, спросила она. Я взглянул в ее округленные глаза, на вздернутые от волнения брови — и болезненно покрасневшую левую щеку.       — Пока неизвестно, но родители Вельта в палате, а врач ушла, значит, наверное, лучше, чем могло быть… С тобой-то что?       Совершенно не женственно, без изящества и со стариковским кряхтением, Даян уселась рядом, виновато отвела взор.       — Синди зарядила мне пощечину… — буркнула она под нос.       — За что?..       В голове не укладывалось…       — За то, что я ее поцеловала…       — Ты поцеловала мою невесту?!       — Ты бросил ее у алтаря! Я подумала, что между вами все кончено! Она сбежала от гостей в комнату невесты, я — за ней, боясь, как бы она с собой не сделала чего на нервах… Как мне еще надо было ее утешить?.. У нее очень тяжелая рука… — Даян коснулась щеки, хотела приложить к горящей коже прохладую ладонь, но, поморщившись, отдернула пальцы. — После пощечины она сказала, что если я приближусь к ней еще раз, она затолкает первую попавшуюся под руку бутылку мне в задницу. Из ее гневных уст это даже прозвучало эротично…       — Ничего себе…       — Ну, не сказать, что я чем-то подобным никогда не занималась…       — Я не про это. Никогда бы не подумал, что Синди способна сказать — и сделать! — нечто такое…       — Любой сильный человек может, если бросить его у алтаря, а Синди именно такая; я зря испугалась, что она даст слабину и… ну, знаешь… покончит с собой в качестве истерической мести тебе или вроде того. Она выдержит, генерируя злость на тебя, и таким образом подпитает, без преувеличений, разбитое сердце. Однако это не умаляет чудовищной жестокости поступка, который ты совершил…       — Я знаю… — сперто прошептал я в колени.       — …почему ты не дал клятву? Я все понимаю, но это — одно слово, и если б захотел, ты сделал бы все правильно за несчастную минуту, а то и меньше.       — Ты сама ответила на свой вопрос… — Правда раздирала горло как колючая проволока. — Значит, не захотел…       — Почему?       — Честно?.. — с мукой выплюнул я рискованное слово. Даян кивнула, пристально глядя мне в глаза — в самую душу, трусливо съежившуюся до размера сухой морщинистой горошины. — Потому что понял, что не люблю ее так сильно, как думал…       — В таком случае тебе следовало поговорить с ней тет-а-тет, а не спускать все на тормозах. Ты же чуть не женился, идиот, — с сочувствием и позаимствованной у Синди обидой вздохнула Даян. — Если б не телефонный звонок, как бы ты поступил? Взял бы ее в жены.       Я хотел сказать, что запутался, но это было бы жалким оправданием, к тому же неправдой: нет, я — распутался за часы, проведенные в церкви, но, как первостатейный трус, выбрал путь наименьшего сопротивления, решил следовать ранее составленному плану с женитьбой, традиционной семьей, осознавая, насколько идея не для меня, лишь для задабривания голоса общества, звучащего в моей голове. Я чрезвычайно бесчеловечно поступил с Синди и не имею более права называть ее своей невестой. Я безмерно перед ней виноват. Как и перед собой. Как и перед Вельтом…       — Почему не пойдешь туда? — изрекла Даян, словно прочтя не столько мои мысли, сколько чувства, клокочущие морем под острыми скалами ребер.       — Меня не приглашали, — вытянул я первое попавшееся оправдание из множества блеклых потертых лент, сваленных в кучу.       — Дэмиен… — В ее тихом голосе слышались понимание и укор за попытку обвести самого себя вокруг пальца. — Не важно, в каком он состоянии, — ты должен преодолеть себя и быть рядом. Это же мальчик, ради которого ты был готов на преступление пойти, лишь бы решить его проблему. Я знаю, что тебе страшно, но в такой ситуации у тебя нет права думать о себе: ему гораздо страшнее. И ему нужен друг. Ты ему нужен.       Я посмотрел на ледяную неприветливую дверь палаты, сжал кулаки — и прежде чем подняться, приложился губами к виску Даян. Шафер несостоявшейся свадьбы улыбнулась, опустив налитые свинцом веки; осталась сидеть на полу — на месте для страдающих душой.       — Как-то, в самом начале знакомства, притираясь друг к другу, мы с Синди разговаривали о предпочтениях, фантазиях, готовности к экспериментам и прочем. И она сказала тогда, что встречаться с мужчиной, имеющим ханжеские взгляды, не смогла бы, ведь ее частенько посещают мысли о групповом сексе с любимым и приглашенной девушкой — и эту фантазию она намеревается обязательно воплотить. Не знаю, в какой степени, но ее привлекают и женщины тоже, так что у тебя все же есть шанс: если это не минутная блажь, а нечто серьезнее… не сдавайся, попробуй еще раз. Только не кидайся сходу на людей с поцелуями, это же сексуальное домогательство; кто тебя флирту учил…       — Я в этом не очень сильна, — тепло улыбнулась Даян моим ботинкам, не сдержала любопытство в узде и все же поинтересовалась: — И вы… сделали в итоге то, о чем Синди фантазировала?..       — Спроси как-нибудь об этом ее, — ответил я, решительно взялся за ручку, бесшумно распахнул дверь и оказался в палате.       Я мог сперва выискать глазами Вельта, но боялся увидеть, насколько все плохо, и потому отдалял этот момент как только мог. На коротком диванчике под зашторенным вертикальными жалюзи окном сидел Пол с покрасневшими мокрыми глазами. Слезы он размазывал по лицу, чтобы они не капали на волосы дремлющей у него на коленях Шерон. Разумеется, сначала я испугался до отчетливой рези в сердце — из-за внемую плачущего Пола, но умиротворенное лицо Шерон в следующую же секунду успокоило меня: мать никогда не заснула бы, будь ее ребенок при смерти или уже… Тяжело сглотнув, я дошел до больничной койки, понурый, разбитый, увядающий, словно не Вельта, а душу мою переехало авто, причем не абы какое, а чертов грузовик. Щеки, лоб и подбородок были в ссадинах, по кристаллизовавшимся крови и сукровице тянулась кислородная трубка, носовыми зубцами скрывающаяся в ноздрях. Губы также покрывала темно-алая корка, как и ладони, подушечки пальцев. Еще одна трубка вливала обезболивающее в вену; другую руку, правую, сковывал гипс. Такой же, но в разы массивнее, скрывал левую ногу практически всю. Правая щиколотка была перевязана эластичным бинтом. Приспущенное до пояса одеяло являло покрытые ужаснейшими синяками плечи, грудь и перетянутые белой медицинской лентой ребра — тоже, увы, не избежавшие переломов…       — Он будет жить… — отрывисто выдохнул Пол, попытался выдавить улыбку, но слезы боли за ребенка потекли обильнее. Я и сам готов был рыдать, вот только вся жидкость хлынула к сердцу, что обливалось кровью. — Сказали, кризис миновал… Прости, что выдернули тебя со свадьбы… Молодожену подобает праздновать, а не… — оборвался шепот Пола.       — Я не женился. Не из-за произошедшего, а… это не важно. Вельт приходил в себя?..       — Да, — в сотый раз вытер он щеки. — Позвал тебя сквозь сон, Шерон погладила по голове, и он снова уснул. Врач сказала, что это нормально: так действует лекарство, так что он будет много спать…       Кивнув, я взял стоящий у дальней стены стул, пододвинул чуть ли не вплотную к кровати. Сел — и принялся ждать. Как и Пол. Как и отключившаяся в порыве облегчения Шерон, измотанная ненасытностью малыша да нагрянувшими страданиями. Мы сидели в тишине. Скоро успокоился Пол, то ли поддерживаемый, то ли сдерживаемый моим присутствием, и, откинувшись на спинку дивана, отсутствующе гладил супругу по спутанным волосам. Я же глядел неотрывно на то, как живот Вельта приподнимает одеяло и опускается вместе с ним: зафиксированные медицинской лентой ребра всецело спихнули дыхание на диафрагму.       Через несколько часов в палату на цыпочках заглянула Даян, уже в повседневной одежде, и, поздоровавшись да извинившись, занесла купленный для нас троих кофе. Шерон проснулась, но свой стаканчик отдала Даян, так как ребенку кофеин точно не нужен. Сплотившись с практиканткой, я еле-еле сумел убедить Шерон поехать домой. Ее серое лицо с внушительными тенями под глазами однозначно заявляло о необходимости полноценного отдыха — если не для нее, то хотя бы для ребенка. Последние слова убедили ее, и Пол повез жену домой. Даян посидела со мной в тишине, сходила в магазинчик неподалеку за готовым обедом для меня, а на тумбочку возле койки положила фруктовый леденец, купленный Вельту, и через какое-то время тоже ушла.       Я не переместился на пустующий диван, потому что он был немного дальше от кровати, чем стул. Спина ныла, голова раскалывалась от глубокой пульсирующей боли; вкус салата и курицы я вообще не почувствовал, так что тоскливо закидывал еду пластиковой вилкой в рот, пока одноразовый контейнер не опустел. Мне хотелось спать — чтобы забыться. Тянуло пройтись по палате — размять затекшие мышцы. Но казалось, пока я жертвую комфортом, пока плачу этот жалкий налог несуществующей судьбе, имею призрачную гарантию того, что с Вельтом все будет в порядке!..       Время стояло на месте для меня, как вдруг секундная стрелка ожила: с ти́хоньким стоном Вельт разлепил ресницы…