Испорченный ребенок

      Я рванул к нему так резко, что загрохотал стул, заметно отъехав; неловко задел капельницу, и Вельт снова обронил спертый стон. Я замер над крестником, ладонь вдавив в край пухлой прохладной подушки, накрыл его своей тенью. Вблизи смотреть на его раны было больнее в разы, но разве можно сравнить эти переживания с тем, что испытывает сейчас Вельт — и испытывал в те роковые секунды, когда ужас и боль смешались с ревом мотора?..       — Дэм… — неразборчиво вымолвил он и попытался отвернуть голову, спрятать израненное лицо. — Не смотри на меня…       — Почему?       Я улыбался сквозь копящиеся на ресницах слезы — теплый летний дождь посреди солнечного дня. Жаждал прикоснуться к нему, провести пальцами легко, едва ощутимо, хотя бы по волосам!.. Но больше всего на свете страшился причинить ему, беззащитному и хрупкому, новую боль…       — Я ужасен… еще и нескольких зубов нет…       — Вельт, даже если бы на тебе лица не осталось, ты все равно — для меня — самый красивый из всех… Как только тебе станет значительно лучше, зубы можно будет вставить: ты и сам не заметишь отличия искусственных от остальных. Или можем вставить золотые — в детстве ты же хотел быть пиратом!       Обрадовавшись его короткому приглушенному смешку, я в следующую же секунду пожалел о попытке поднять ему настроение: на самую малость растянувшихся в улыбке разбитых губах поверх трещин, появившихся в багровой корке, выступили капельки крови.       — Прости, пожалуйста… Подожди, сейчас… — С тумбочки я взял салфетку, краешком бережно промокнул губы Вельта и, скомкав бумажку (так быстро, словно увидь крестник свою кровь — испытает боль вновь), бросил в стоящую поблизости урну для медицинского мусора. — Вот так… Все хорошо…       — Я слышал, как мама рассказала папе о том, что ты готов пожертвовать почку…       — Только это?.. — вырвалось у меня, благо Вельт был поглощен желанием донести до меня свою мысль и проигнорировал сказанное. Будь он здоров и не так взволнован, вцепился бы мне в горло любопытством, а годы его жизни показали: сказать Вельту «Нет!» и смолчать под напором его настойчивости я не смогу.       — …не делай этого, Дэм, не укорачивай свою жизнь ради меня! Лучше донор, неизвестный мертвый человек…       — Успокойся, все хорошо: по словам врача, ты преодолел кризис и, видимо, пересадка не понадобится. Но… знай. При необходимости я без раздумий пожертвовал бы тебе даже сердце…       — Я надеюсь, то, что бьется у тебя в груди, уже — хотя бы отчасти — принадлежит мне… — проникновенно произнес он, и я отступил, окунувшийся в неразбавленный страх, прижав руку к губам, как если бы Вельту одного взгляда на них хватило, чтобы узнать мои мысли.       Убедившись, что он и правда больше не при смерти, поговорив с ним, очнувшимся, я осознал окончательно, что приоритет, внушающий ранее ужас, более уже не актуален. Вельт будет жить, хвала небесам!.. Но вместе с тем на поверхности темной воды показался роковой разговор с Шерон… словно разбухший труп, отцепившийся от утягивающего на дно кирпича и, наконец, всплывший… Я попятился назад, хотел опуститься на стул, но зацепился ботинком за его ножку, и стул с раскатистым грохотом опрокинулся. Вельт не вздрогнул от испуга: внимание его всецело было приковано ко мне, мысленно воющему от сожаления в грубую ладонь. Зрачки Вельта опустились: положение на кровати не позволяло ему понурить голову, а травмы, гипсы и перетяжки — приподняться.       — Ты все знаешь… — печально подытожил он, и меня прошиб нервный пот.       Медленно руки безвольно повисли по швам. Я подступил к койке, но остановился у стекла, вновь возникшего между мною и Вельтом. Он же не может иметь в виду…       — Знаю о чем?..       Крестник виновато взглянул мне в глаза; пальцы двинулись, однако раны помешали рукам сжаться в кулаки и тем самым дать мальчику иллюзию внутренней силы.       — О том, что ты — мой биологический отец…       Услышать из его уст это было чудовищно… Я бросился метаться по палате, ходил от валяющегося на боку стула к дивану и обратно. Порезанные при помощи жалюзи лучи заходящего солнца мелькали по свадебному костюму, спутанным волосам и точно бы обсыпанному мукой побледневшему лицу. Слова взрывались в голове, так и не добираясь до голосовых связок, и от грома мысленных петард я уже готов был сойти с ума!..       — Откуда?!.. Как долго ты…       — Несколько лет…       — Господи Боже!.. — От кромешного бессилия я вцепился в волосы на висках, нарезал круг за кругом, будто запертый в неволе зверь, знающий об ожидающей его пуле. — И все равно…! Господи, Вельт! Ты все равно сделал это! Зачем, если ты уже давно знал?! — упал я перед койкой на колени, вопрошая. Сплошь покрытую ранами руку Вельта я заключить в ладони не мог, потому пальцы скомкали край одеяла.       — Ты правда не понимаешь?.. — и голос его дрогнул, а от выступивших опять слез все расплылось перед глазами. — Потому что я люблю тебя, Дэм… Всегда любил, любил по-особенному, не как родственника или друга семьи… Я не могу вспомнить момент, когда бы ты значил для меня меньше, чем весь мой мир, все, что я знаю, все, что я люблю, все, за что я держусь в этой жизни!.. Когда я случайно подслушал телефонный разговор мамы о том, что Пол — не мой биологический отец, это не выбило почву у меня из-под ног, ведь ничего не меняло по сути. И я гадал, а кто же тогда мой отец, лишь из любопытства; столько раз думал спросить маму, но не находил в себе сил. А потом, однажды, утром у зеркала меня осенило… Дэм, у папы карие глаза, а у мамы — серые. Ни у кого до меня у нас в роду не было серо-зеленых радужек!.. Но у тебя в точности такие же глаза… Это глубоко шокировало меня, однако даже скорее, чем думал, я успокоился, осознав, что на мои чувства родство с тобой никак не влияет: они были такими до этого знания и остались неизменны, несмотря ни на что.       — Боже, о чем ты говоришь… — уронил я голову на одеяло. — Это меняет все!..       — Серьезно? И что же? — со зрелой рассудительной серьезностью осведомился Вельт. — Связаны мы родством или нет, это не перечеркивает общего прошлого: каждый твой поступок остается на месте — в том отрезке времени, где ни ты, ни я об истинном отцовстве не знали. Пол — по-прежнему мой папа, ведь хоть найди меня оба родителя в мусорном контейнере или на пороге своего дома, они все эти годы растили меня, заботились обо мне. Родители — те, кто воспитывают ребенка, а не обязательно являются его кровными родственниками. Или скажешь, что в приемных семьях дети так и остаются сиротами?       — Прекрати, — впустую пригрозил я ему пальцем, отдалился от койки и без сил рухнул на диван, закрыв запястьями глаза. Я ощущал, как горит в венах кровь; я чувствовал, что Вельт ломает меня безупречно отточенной логикой, недоступной мне, многоликому взрослому, трусливому и потому лживому. — Если раньше я полагал, что ты путаешь привязанность и признательность с любовью, то сейчас — вот он, ответ! Вот какие чувства ты неосознанно перевираешь! Принимаешь за любовь генетическую связь…       — А ты своего отца любишь? — выстрелил в тот же миг Вельт.       — Я не знаю своего отца, тебе это известно!       — Но ведь у тебя генетическая связь с ним: по твоей логике, ты должен любить его в любом случае, даже не будучи знакомым.       — Это не работает так! Нельзя любить того, кого не знаешь!       — Откуда тебе известно, как это работает — и работает ли вообще? Не существует запрограммированной любви, иначе бы банка спермы не было, как и приемных семей: все дети тянулись бы к своим биологическим родителям. Но этого нет. Любовь определяет не кровь, а теплота человеческих отношений.       — Прекрати! Пожалуйста…       Он лишал меня мнения, выдергивал уверенность, как врач — швы из кожи. Забирал оправдания, позволяющие не распрощаться с рассудком и личным моральным кодексом, остатками этой практически догоревшей книжонки…       — Дэм, какая разница, подарил ты мне жизнь, отговорив родителей от аборта — или дав семя маме? Я все равно существую только благодаря тебе — и узнал что о первом, что о втором уже после того, как понял неправильность своей любви к тебе… И это ничего не изменило по итогу… Но заставит тебя отказаться от меня, бросить?..       — Я не бросил, — виновато, с сожалением, ответил я, так и оставшись искусственно незрячим — до давящей боли в глазах. — Я же здесь…       — На твоем пальце нет кольца.       — Я не женился…       — Почему? — не столько спросил, сколько приказал мне Вельт: «Говори».       — Хватит, прошу! Не после новости о том, что я…       — Почему, Дэм?       — Потому что я люблю тебя, ясно?! — вырвалось отчаяние в немой картонный потолок.       — Как именно? Ты и раньше меня любил.       — Да что же ты делаешь?! Ты мне руки выкручиваешь!..       — Как именно, Дэм?!       — КАК ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА! ПРОСТО «КОГО-ТО» — Я НЕ ЗНАЮ, КАК ОБЪЯСНИТЬ! — выкрикнул я, рывком поднявшись. Я хотел взглянуть Вельту в глаза, но сил не хватило, и я закрыл лицо ладонями, сгорбившись сидя на диване. В темноте отчетливее становилась боль, паника, распирающая череп, однако и эти неприглядные эмоции были не так страшны, как та подлинная вера в мою правильность, кою излучал его чистый измученный взор. — Я уговаривал себя, что осознал незначительность любви к Синди из-за дружбы с Даян, к которой проникся теми же чувствами; что разглядел привязанность к девушке, которую думал взять в жены, благодаря сравнению с настоящей дружбой… Но в глубине моей проклятой головы свербела непроговариваемая мысль, возникшая там после твоего дня рождения — после игры в сожительство и отношения, будь это все неладно… — проскрежетал я в ладони и позволил им медленно упасть, как и маске, ранее плотно прилегавшей к коже.       Я глядел на Вельта из-под жалостливо сведенных бровей: мне было жаль не себя нынешнего, а Дэма из недалекого прошлого, впервые познавшего глубокую нежность рук Вельта, его взгляда, слов и самого сердца…       …впервые познавшего любовь…       — Я… гнал от себя признание того, что люблю тебя как запавшего в душу человека с улицы: без груза всех этих детских воспоминаний, игры в родителя, пока Шерон и Пол были заняты… Я не сумасшедший, чтобы дробить тебя на части и различать маленького Вельта и Вельта, оказавшегося в одной постели со мной, — но слившиеся воедино две роли несовместимы. Даже просто совместное прошлое, воспитание тебя как родного для меня — невыносимо! А тут еще и это!.. Вельт, у тебя были годы на то, чтобы смириться с новостью о кровном родстве; у меня — жалкие часы… Мне не хватило всех минувших недель, чтобы сжиться с неверной любовью к тебе…       …не хватит и жизни…       — Значит, дело во времени? — тихо заговорил Вельт. — В какой-то момент ты все-таки сможешь начать относиться к этому проще…       Нет, никогда…       — Я не знаю… — солгал я, не сумевший сказать изломанному близкому человеку жесточайшую правду.       — Ты сможешь, я верю…       Похоже, лекарство снова объяло сознание Вельта сонливостью: веки начали смыкаться чаще и на большее количество секунд, а в какой-то момент не разъединились вовсе.       — Только не бросай меня опять… — прошептал он сквозь разлившийся сон.       Я оставил диван, встал у самой кровати. Аккуратно, невесомо прошелся кончиками пальцев по его волосам.       — Не брошу, спи…       …Это все — ужасная ошибка. Я собственноручно разрушил свою жизнь и не имею право совершить то же с Вельтом. Я буду рядом, пока он не поправится, пока от моего присутствия зависит его психологическое состояние, а от него — восстановление тела. Но как только последствия аварии останутся позади… я исчезну из жизни Вельта…