Секрет

Когда Николь поняла, что ее опоили, было уже слишком поздно. Ее веки будто налились свинцом, да и голова была такой же тяжелой. Заснула она, посылая в адрес Якима и Бомгарта самые разнообразные проклятия. Спала Гоголь очень беспокойно. Ей снились невероятно живые и реалистичные сны, в которых она видела всех тех, кого успела узнать за последнее время. В ее видениях были и Бинх с Тесаком, и убитая девушка с вскрытой грудной клеткой, хозяйка постоялого двора, Данишевские, Оксана, доктор… И среди всего этого обилия малознакомых лиц Николь вновь увидела его — Всадника. Он стоял прямо напротив нее, с пугающей черной пустотой там, под капюшоном… Гоголь подумала, что сейчас он занесет над ней свой меч, но Всадник с полнейшим равнодушием сделал шаг в сторону, и за его спиной Николетта увидела Гуро. Дознаватель стоял с напряженным лицом и обнаженной шпагой в руках, и когда душегуб двинулся ему навстречу, девушка от испуга вскрикнула. В гулкой тишине с эхом разносился лязг металла — Яков Петрович и дьявол во плоти рубились неистово, схватка по-своему завораживала, была похожа на танец смерти. Не отдавая себе в этом особого отчета, Николь рванулась было к фехтующим, но тут все вокруг вспыхнуло в огне. Жар был просто неимоверный, столпы пламени взмывали вверх, опаляя все вокруг.       «Я в аду!», — мелькнуло в мыслях девушки. Это действительно было для нее адом — смотреть, как Гуро находится в смертельной опасности, и не иметь возможности ему помочь. Николь хотела вновь кинуться на Всадника, попытаться переманить его внимание на себя, но ноги ее как будто вросли в землю. Не в силах сделать ни шага, она в отчаянии закричала:       — Яков Петрович! Нет! Он обернулся на ее крик, и их взгляды встретились. В его глазах она прочла все — страх (не за себя, а за нее), извинение, прощание… Возможно, она смогла бы разглядеть и что-то еще, но тут Всадник, воспользовавшись заминкой своего противника, нанес очередной удар.       — Не-е-е-ет! — в отчаянии завопила Николь, не видевшая толком больше ничего из-за застилавших взор слез. И вдруг как будто чья-то сильная рука схватила ее за шкирку и выдернула из всего этого кошмара… Она осознала лишь то, что находится в своей постели в комнате на постоялом дворе и сотрясается от рыданий, а кто-то сидит рядом и обнимает ее, успокаивая. Она ожидала увидеть Якима или доктора, но чуть отстранившись от этого человека, поняла, что им был сам Гуро. Растерев глаза, полные слез также и наяву, девушка убедилась, что это и правда он, и порывисто обвила его шею руками, наплевав на приличия, субординацию, да и вообще на все на свете.       — Яков Петрович! Это Вы! Вы живы! — воскликнула она. — А мне приснилось… Господи, даже вспоминать не хочу!       — Ну-ну, будет вам, милая! Что со мной станется? — ласково ответил Гуро, нежно погладив висящую на его шее девушку по спине. — Давайте-ка, хватит тут сырость разводить.       — Простите, — пристыженно всхлипнула Николь, спешно отстранившись от дознавателя и приняв из его рук платок.       — Как вы себя чувствуете?       — Хорошо, спасибо… Гоголь отчаянно избегала смотреть в глаза своему собеседнику — припомнила, что рассказали ей Яким и Бомгарт. Да и воспоминаний об их с дознавателем последнем разговоре было более чем достаточно. Вместо этого она огляделась по сторонам. Оказывается, уже успел наступить глубокий вечер — за окном было темно, а комнатку освещали лишь каганец да пара свечек. Все же, немного помявшись, девушка решилась добавить:       — Мне сказали, что я обязана вам жизнью…       — Это преувеличение, — лаконично ответил Гуро, хотя оба прекрасно понимали, что никакое это не преувеличение.       — Мне столько нужно вам рассказать… О том, что со мной произошло. И расспросить о многом тоже… — сказала Николетта, разглядывая носовой платок Яков Петровича с вышитыми на нем его инициалами.       — А эти разговоры могут подождать до утра? Видите ли, у меня есть одно неотложное дело. Николь удивилась тому, что, при наличии у дознавателя каких-то важных дел, он продолжает, как ни в чем не бывало, сидеть на ее постели. Вполне мог бы снова поручить ее заботам Якима или доктора. Да и какие могут быть дела в такой поздний час? Но, оставив свои мысли при себе, девушка ответила:       — Конечно. Я тогда, пожалуй, сделаю записи, чтобы ничего не забыть…       — Однако, какое рвение! — ухмыльнулся Гуро, наблюдая, как Гоголь стыдливо теребит в руках его платок, краснея и не решаясь поднять глаза. — Вам сейчас, наоборот, лучше бы позабыть о работе.       — Кто бы говорил! — Николь улыбнулась уголком рта. — Сами-то вон, в делах…       — А кто сказал, что мое дело связано с работой?       — А что у вас за дело? — снедаемая любопытством Николь наконец-то подняла на Якова Петровича свои изумительные голубые глаза, отметив при этом, какой у него усталый и измученный вид. Гуро не преминул воспользоваться ситуацией. Девушка и опомниться не успела, как следователь накрыл ее губы своими. Это был неимоверно нежный, невесомый поцелуй, легкий, как прикосновение крыла бабочки. И, как показалось Николь, невероятно быстрый — пребывая в шоке, она не успела даже прикрыть глаза, как Яков Петрович уже отстранился, тихо сказав с улыбкой:       — Ты — мое дело, — он погладил ошарашенную Николетту по щеке.       — В-вы… только что меня поцеловали? — ей не верилось в реальность произошедшего. Она смотрела на Гуро широко распахнутыми глазами, приоткрыв рот от изумления.       — И безумно хочу это повторить, — сказал Яков Петрович, у которого от вида Николетты — такой соблазнительной и в то же время невинной — буквально затряслись поджилки. Он вновь с наслаждением прильнул к ее горячим и чувственным губам, нежно придерживая девушку за шею, но в этот раз позволил себе чуть больше. Ее рот все еще был приоткрыт, и его язык проворно проскользнул туда, касаясь ее язычка. Гуро почувствовал, как Николь вцепилась руками в его жилет, привлекая еще ближе. Она сдавленно застонала, отвечая ему на поцелуй с такой жадностью и страстью, что следователь едва не потерял самообладание. Яков Петрович подумал о том, что это все нужно прекратить, пока дело не зашло слишком далеко — а он сам был уже в полной готовности, да и Николь своим поведением ясно давала ему понять, что хочет большего. Но он не мог сейчас, когда ему, наконец, удалось растопить лед между ними, поддаться искушению и снова все испортить… Борясь со своими желаниями, следователь в последний раз прикоснулся к губам девушки и отстранился, тихо сказав:       — Пожалуй, хватит на этот раз… Ты еще не до конца оправилась. Лучше тебе отдохнуть. Гуро порывисто встал с кровати и, развернувшись, широким шагом решительно направился к выходу. Дознаватель намеревался сбежать, покуда не наделал глупостей. Но лишь только он коснулся дверной ручки, услышал сердитый голос Николь:       — Я уже целые сутки в постели. Хватит, наотдыхалась! И неужели вы думаете, что теперь я смогу спокойно заснуть? Яков Петрович обернулся и взглянул на Николь, смотревшую на него с укором. В ее взгляде помимо этого даже в тусклом свете свечей легко читались досада и ярость, смешанные со страстью и замешательством. Он глядел на ее чуть припухшие от поцелуев искусанные губы, так манящие его, на сияющие глаза и горящие румянцем щеки, на спавшую с белого плечика ночную сорочку, и в голове его пронеслась мысль: «А гори оно все огнем! Неизвестно еще, что будет завтра…». Вновь повернувшись к двери (тем самым вызвав в душе Николетты кратковременное отчаяние), он закрыл ее на задвижку, развернулся на каблуках и обратил взор на девушку, которую так отчаянно хотел все эти последние дни. Она смотрела на него со счастливой улыбкой. Гуро чуть ли не бегом устремился к ней, на ходу избавляясь от одежды и бросая ее прямо на пол, что было ему совершенно несвойственно — даже в моменты самой бурной страсти он всегда оставался чрезмерно педантичным. Но Николь… С ней все было иначе. К ее постели он подошел уже обнаженным по пояс и с удовольствием отметил, что девушка, заливаясь румянцем, буквально пожирает его взглядом. Безусловно, ей нравилось увиденное — Яков Петрович, несмотря на свой возраст, был в прекрасной физической форме. Однако только он собрался избавиться от ставших такими тесными брюк, как заметил, что поведение девушки переменилось. Она пуще прежнего залилась краской, закусив губу, судорожно сжала в ладони одеяло и отвела взгляд в сторону. Острый ум дознавателя мгновенно нашел такому поведению логичное объяснение. Неужто его выводы, сделанные на станции, были неверными, и у Николь никогда не было мужчины? Конечно, сейчас из ее записей он знает, что тогда ей снился он, но… Это все ужасно усложняет, хотя, с другой стороны, и дает преимущества. Так ему будет легче убедить девушку принять его предложение о замужестве, если она вдруг решит ему отказать. К тому же, Гуро просто неимоверно хотелось быть у нее первым, чтобы она принадлежала лишь ему одному, как бы эгоистично это ни звучало. Мысль о том, чтобы спросить девушку напрямую, следователь отмел сразу же — ведь подобный вопрос она наверняка воспримет как оскорбление. Поэтому Гуро решил, что в любом случае будет с Николь максимально нежен и аккуратен. Даже если у нее и были мужчины, он сделает все, чтобы она и не вспомнила о них! Но надо было еще что-то решить с ее смущением, и Гуро увидел лишь один вариант — затушил каганец, стоявший на высоком столике возле кровати. И без того темная комнатка еще сильнее погрузилась в густой, приятный и обволакивающий мрак. Свет оставшихся гореть свечей едва ли достигал постели, на перины которой опустился уже успевший полностью обнажиться Яков Петрович. Дознаватель решил, что все равно уже видел Николетту во всем ее великолепии, и сейчас руки и губы вполне могут заменить ему глаза. А девушка в такой обстановке не будет чувствовать себя неловко. Но даже в этом полумраке Гуро без труда разглядел, как горят от страсти ее голубые глаза. Он навис над девушкой и вновь с наслаждением припал к ее губам, чувствуя, как ее ласковые, прохладные руки оглаживают его плечи и спину, зарываются ему в волосы. Пожалуй, еще никого в своей жизни Яков Петрович не ласкал с таким трепетом — так нежно, как будто боясь сломать. Он помог Николь избавиться от ночной рубашки и теперь его руки бродили по ее телу, изучая, стараясь найти каждое чувствительное местечко. Как же сильно Гуро хотел поскорее овладеть ей — его эрекция стала уже почти что невыносимо болезненной, а девушка была горяча, как огонь. К тому же, в постельных делах Яков Петрович всегда был эгоистом, для которого первостепенной задачей было самому получить удовольствие. Его зачастую особо не заботило, что при этом чувствует женщина, дошла ли она до пика, он не считал нужным тратить много времени на ласки, сразу переходя к делу. И сейчас из-за этого вновь ощущал себя мальчишкой. Он как будто оказался в постели с девушкой впервые, и не знал, что делать, каким способом доставить Николь наивысшее наслаждение. Поэтому приходилось импровизировать. Стараясь держать себя в руках и не сорваться, Гуро покрывал поцелуями каждый дюйм ее кожи, с удовольствием вслушиваясь в то, как девушка на это реагирует — порывисто вздыхает и постанывает. Дознаватель нашел особо чувствительное место — участок ее белой шейки за ухом, и когда он целовал ее туда, касаясь чуть солоноватой нежной кожи языком, кончиками пальцев чувствовал, как Николь вся покрывается сладкими мурашками. Он зацеловывал ее затвердевшие соски, посасывая их, прикусывая и обводя языком ареолу, а Николетта отзывалась на эти действия тихими стонами удовольствия, запуская руки в его волосы. Гуро не знал, как долго еще сможет сдерживаться. Он мял и оглаживал небольшие, упругие груди Николь, слушая, как она постанывает. Девушка выгибалась ему навстречу, со всей страстностью отзывалась на его ласки. Вновь припав к ее сладким губам, Яков Петрович решительно направил свою руку вниз, и, погладив плоский животик девушки, коснулся ее в самом сокровенном месте. И тогда он понял, что мог и не тянуть так долго — Николь уже давно была готова принять его. Но ему захотелось еще немного потомить ее, помучить в отместку за то, что она сама его терзала. Он нежно поглаживал ее там, теребя пальцами чувствительные, влажные складочки, а когда понял, что больше не в состоянии сдерживаться, направил свой возбужденный орган прямо к ее входу. Глаза следователя уже привыкли к полумраку, и в тусклом свете оставшихся гореть свечей он прекрасно увидел, как расширились от нетерпения зрачки девушки. Но он не торопился в нее войти, продолжая дразнить.       — Хочешь? — прошептал Гуро Николетте на ухо, коснувшись губами мочки.       — Ммм… да… — ответила девушка, нежно оглаживая руками спину и плечи мужчины.       — Тогда ты должна пообещать мне кое-что.       — Что?       — Что будешь делать так, как я скажу. Будешь послушной девочкой.       — Обещаю, — Николь нетерпеливо двинула бедрами, но Гуро отстранился. Сейчас девушка, казалось, готова была продать душу дьяволу или броситься в огонь, если бы Яков Петрович попросил ее. Но у него был другой план.       — Не только сейчас, а вообще. Например, завтра утром. Обещаешь?       — Да-да! Клянусь. Только не тяните больше, — взмолилась Николь, вызвав у Гуро улыбку тем, что все еще продолжала обращаться к нему на «вы». В повторном приглашении Яков Петрович не нуждался. Он медленно и нежно вошел в узкое, истекающее соками лоно Николь, почувствовав, как ее острые ногти вонзились в его плечи. Девушка закусила губу, скривившись от неприятных ощущений, и следователь понял, что его желание стать для нее первым (и единственным) мужчиной осуществилось.       — Прости, — он поцеловал ее в лоб, оставив затем легкий поцелуй и на губах. — Прости, душа моя, так только в первый раз… Николь в ответ лишь кивнула. Гуро старался не шевелиться, чтобы не доставлять ей лишний дискомфорт, дать привыкнуть к новым ощущениям, и спустя какое-то время девушка нетерпеливо заерзала. И тогда он начал двигаться — очень неспешно, наблюдая, как Николь меняется в лице, вслушиваясь в ее громкое, рваное дыхание. Гуро едва удавалось контролировать себя, чтобы не начать вколачиваться в нее с бешеной скоростью. Но тут он почувствовал, как нежные руки девушки робко переместились с его спины на ягодицы. Николь весьма недвусмысленно давала ему понять, что хочет большего, и дознаватель сорвался. Его движения были резки и порывисты, он почти что выскальзывал из влажного девичьего лона, затем вновь погружаясь в него до самого основания, вдавливая Николь своим весом в перины неистово скрипящей под ними кровати. Как же сладко она при этом стонала! Да и сам дознаватель дал волю чувствам и перестал подавлять рвущиеся из груди тихие стоны сладострастия. Наконец, когда он уже находился буквально на грани, Гуро почувствовал, как Николь выгибается в экстазе, извиваясь под ним, как упругие мышцы ее тесного лона сокращаются вокруг его возбужденной плоти, а ноготки впиваются в его кожу. С губ девушки едва не сорвался блаженный крик, но Яков Петрович предотвратил это, закрыв ее рот поцелуем. Он не хотел, чтобы кто-либо их слышал, хотя и сам готов был весьма громко донести до Николь, как же ему с ней хорошо. Казалось, что с этой девушкой даже привычная вспышка наслаждения, которая разошлась по всему телу дознавателя, когда он с рыком излился в нее, была более острой, продолжительной и всепоглощающей. Гуро чувствовал, будто вся кровь в его венах превратилась в горячую лаву. На мгновение ему подумалось, что то пламя, которое зародила в его душе Гоголь, и которое все это время пожирало его изнутри, сейчас вырвется наружу и спалит здесь все дотла… И лишь одной Николь во всем мире было подвластно укротить этот огонь. Он взглянул на нее, она лежала под ним, сладко зажмурившись, с легкой улыбкой на лице, чуть прикусив губу. Наверняка ее щеки сейчас покрывал очаровательный румянец, который было не разглядеть в полумраке. Ощущая растекающуюся внутри всепоглощающую нежность, Яков Петрович аккуратно убрал со лба девушки прядь ее черных волос, ласково поцеловал в губы и, перекатившись, устроился рядом, с наслаждением потянувшись.       — Какой пассаж! — едва слышно сказал он, широко улыбаясь. Сейчас все проблемы для Гуро отошли на второй план и позабылись. Впервые за очень долгое время следователь был по-настоящему счастлив… Но вдруг разлитое по комнатке состояние безмятежности прервал тихий вопрос Николетты.       — Теперь вы уйдете к себе? — как-то обреченно спросила она. Яков Петрович недоуменно уставился на нее. Казалось, девушка была чем-то расстроена.       — Ты меня гонишь? — ответил дознаватель вопросом на вопрос.       — Что вы, нет! Я просто подумала, что… — Гоголь так яро возразила, что аж села на постели, смущенно прикрываясь одеялом.       — Что я хочу лишь попользоваться твоим прекрасным телом ради собственной блажи и сбежать, как ни в чем не бывало? — Гуро снизу вверх смотрел на Николь с укором, ухмыляясь и поглаживая ее предплечье.       — Простите, я не думала, что это прозвучит так… оскорбительно…       — Но это правда. С любой другой девушкой так бы и было… Но с тобой я никогда так не поступлю, — Гуро с нежностью взглянул на таращившуюся на него во все глаза Николетту, ласково коснувшись ее щеки. Заметив, что она собирается еще что-то сказать, он быстро продолжил. — Давай-ка разговоры отложим до утра? Понимаю, у тебя много вопросов, я отвечу на все. Но ты прекрасно выспалась за прошедшие сутки, а обо мне такого, увы, сказать нельзя. К тому же, я бы хотел в полной мере насладиться послевкусием того, что только что произошло между нами, не думая о том, что это может усложнить, и уж тем более, не думая о работе. В ответ Николь лишь кивнула ему с нежной улыбкой, но в ее взгляде Яков Петрович прочитал колоссальное облегчение и даже радость. Он привлек девушку в свои объятия и с наслаждением зарылся носом в ее волосы, пахнущие травами. Такой знакомый, даже родной запах… Вдыхая его, ощущая под боком теплое тело Николетты, он нежно поглаживал ее по плечу и спине, и осознавал, что, пожалуй, это — именно то, чего ему ужасно не хватало в жизни. Так он и провалился в глубокий и спокойный сон. Николь же некоторое время старательно отгоняла от себя множество самых разных мыслей, назойливо лезших в ее голову, но вскоре тоже задремала, лежа на груди Гуро и слушая размеренный стук его сердца.