Секрет

      Николь сидела в большой и мрачноватой гостиной Данишевских подле Якова Петровича и поражалась тому, как ловко он может вести допрос так, чтобы для собеседника все выглядело, как непринужденная светская беседа. Казалось, граф даже был рад тому, что именитый столичный дознаватель почтил его своим присутствием, развеяв скуку.       – Позвольте полюбопытствовать, а ваш дядюшка всегда жил только в этих местах? Не случалось ли ему заезжать в Петербург? Быть может, я имел удовольствие знать его лично? – спросил Гуро, сделав глоток чая.       – Вероятно, что и имели, но я в этом сомневаюсь. Он был человеком скрытным, любил уединение, светские мероприятия особо не посещал. Петр Андреевич его звали, – непринужденно ответил Данишевский, сидевший рядом с супругой напротив гостей.       – Хм, действительно, не припомню. А жаль. Судя по этому дому, он был интереснейшим человеком… Вот я заприметил у вас некоторые охотничьи трофеи. Это ваши или дядюшкины? – продолжил беседу Гуро.       – Сразу видно, что вы охотник! Здесь и его есть, и моих несколько. Это одно из немногих развлечений, доступных в этой глуши, – воодушевленно ответил Данишевский. – А вас, Николай, охота не увлекает?       – Я к этому равнодушен. Больше предпочитаю проводить время в спокойной обстановке, скажем, за интересной книгой, – выдавила из себя Гоголь, молчавшая до этого практически все время.       – Совсем как моя Лиза! Неудивительно, что вы так запали ей в душу, все уши мне прожужжала про ваши стихи, – на этих словах Данишевского и Николь, и графиня залились краской. – Быть может, нам стоит разделиться? А то, я смотрю, наша с Яков Петровичем беседа в вас обоих вызывает смертельную скуку.       – Здравая мысль! – поддержал идею Гуро.       – В таком случае… Елизавета Андреевна, не хотите ли немного прогуляться? – спросила Гоголь, встав и предложив графине руку.       Они обе молча удалились из залы под горячие рассказы мужчин об их охотничьих победах. ***       – Мужчины иногда бывают совершенно невыносимы в общении, – сказала Елизавета, нарушив несколько затянувшееся молчание.       Ее слова с гулким эхом разлетелись по мрачному коридору, смешавшись со стуком каблуков о лакированный паркет. Гоголь не нашла, что на это ответить, потому лишь подала графине теплую накидку с лисьей оторочкой, которую принес слуга. Когда тот удалился, вручив Николь и ее крылатку, тишина стала еще более осязаемой.       – Полагаю, вы правы, – наконец, придумала, что сказать, Николетта.       Гоголь отворила перед своей спутницей чуть скрипнувшую створку массивной двери и с наслаждением вдохнула прохладный осенний воздух, пахнувший опавшими листьями и сыростью.       – Как вы уже, наверное, поняли, я разгадала ваш секрет, – проронила Лиза, загадочно улыбнувшись и, не дождавшись ответа, направилась в сад.       Николетте потребовалось мгновение, чтобы осознать сказанное. Сердце колотилось, ноги стали ватными, а бледность – еще более заметной. Но девушка взяла себя в руки и решительно направилась вслед за графиней.       – Не понимаю, о чем Вы, – ответила Гоголь, нагнав ее и всем своим видом стараясь выказать недоумение.       – Неужели? – с лукавой улыбкой спросила Лиза, устроившись на качелях.       – Светает. Вот проглянула деревня,       Дома, сады. Всё видно, всё светло.       Вся в золоте сияет колокольня       И блещет луч на стареньком заборе.       С каждым сказанным графиней словом Николетту все сильнее трясло. С другой стороны, у девушки появилась хрупкая надежда, что под ее секретом Елизавета имела в виду именно эти строки, а вовсе не пол их автора.       – Ваши стихи? – спросила Данишевская, подтвердив тем самым эту догадку. Однако, Гоголь, смущенная донельзя, попыталась было что-то возразить, замотав головой и старательно избегая взгляда собеседницы, но Лиза быстро это пресекла, продолжив свой допрос. – Не смейте врать, Алов. Это же вы?        «Ей-богу, лучше бы я осталась с ее мужем и Яковом!» – подумала Гоголь, сдавшись, и, страшно запинаясь, ответила:       – Да. Но… но откуда вы…       – Мы с Лешей читаем много книг. Когда вы бредили, мне показалось это знакомым. Я читала вашего «Кюхельгартена». Так вы поэт, Николай Васильевич?       – Я предпочитаю умалчивать об этом своем увлечении, – еле выдавила из себя Гоголь.       – Совершенно напрасно, на мой взгляд. Я нахожу ваши стихи весьма приятными.       – Ну, другие читатели придерживаются противоположного мнения, – негромко пробурчала Николь и решила, что на этом с нее хватит. Пора было брать инициативу в свои руки и использовать эту беседу для того, чтобы выяснить больше о графе Данишевском. Потому Гоголь быстро продолжила, не давая Лизе возможности ответить. – Позвольте спросить, а ваш супруг… Он тоже читал эту поэму?       – Да, читал, – сказала Елизавета, почему-то немного смутившись. – Но он предпочитает несколько иные литературные жанры. Правда, иногда все же читает то же, что и я, чтобы затем мы могли развлечь себя обсуждением.       – Вы с ним так близки… – это было, скорее, утверждение, нежели вопрос, но Лиза ответила, прекратив раскачиваться на качелях:       – Нет. Уже нет… Вы не против пройтись? – спросила она, подойдя к стволу дерева и подхватив лежащую возле него на земле накидку. Николь показалось, что в ее глазах блеснули слезы, но графиня спешно направилась вглубь сада, не дав заглянуть ей в лицо.       – Лиза! Лиза, постойте… Я… я сказал что-то не то? – Гоголь нагнала девушку и увидела, что, по всей видимости, так оно и было.       – Нет-нет, что вы. Все в порядке, – натянуто улыбнулась графиня. – Просто мы с ним… у нас сейчас все немного сложно…       – Дело в вашем здоровье? – Николетта решила брать быка за рога. На кону стояли жизни невинных девушек, и если для того, чтобы их спасти, надо было нарушить душевный покой Елизаветы, так тому и быть.       – Отчасти, – понуро ответила Данишевская. – Я… я давно уже живу в долг… А Леша… Он слишком сильно любит меня, чтобы отпустить…       – Все настолько серьезно? – сочувственно спросила Николь.       – Нет… Нет, просто мое лечение… оно многого требует. Леша готов идти на любые жертвы, а мне с каждым днем все сильнее хочется сдаться. Но я многим ему обязана и оставить его было бы бесчестно. Это было бы предательством.       – Простите мне мою бестактность, но что вы имеете в виду под любыми жертвами? – почему-то Николетту очень насторожили именно эти слова, а разыгравшееся воображение сразу же подкинуло картины оккультных жертвоприношений. И от глаз писаря не укрылось то, как его собеседница отреагировала на этот вопрос – Лиза заметно стушевалась и еще старательнее стала отводить взгляд.       – Да так… Финансовые расходы, жизнь в деревне, вдали от суеты и ближе к природе, и прочее, – пространно ответила она. – Вы знаете, Николай Васильевич, я немного замерзла. Вы не будете против вернуться в дом?        «Так, Николь, кажется, ты что-то нащупала», – мысленно сказала Гоголь самой себе, глядя вслед графине, направлявшейся к дому столь стремительным шагом, что это было больше похоже на побег от нежеланного разговора.