Нацу решил, что им уж пора помыться, иначе вода успеет остыть, когда они, наконец, порвут объятия, поэтому нехотя ему пришлось это сделать. Сейчас он сидел и мыл голову Люси. Та вначале препиралась: она не любила, когда кто-то трогает ее волосы, но стоило Нацу начать делать ей массаж головы, девушка не смогла ему отказать. Доверившись, она наслаждалась приятными ощущениями, что не могло не льстить этериасу — ему нравилось делать приятно своей этери, тем более, когда она зареклась, что сделает ему тоже самое.
Голова и блондинистые волосы девушки были все в пене. Этериас зачерпнул воды в кувшинчик и аккуратно смывал белые пузыри. Вода еще оставалась горячей, а навредить девушке, после их примирения, стало бы роковой ошибкой. Но та никак не отреагировала, лишь мелко вздрогнула, и, запрокинула голову, позволяя этериасу сделать задуманное, так же, как и позволила пропускать длинные пальцы сквозь блондинистые локоны, наблюдать как стекает вода, перебирать их, словно играясь с ними. Люси была не против этого, она все не могла насладиться близостью, что наконец, возникла между ними.
Щеки стали еще румянее — Нацу придвинул ее поближе. Даже на контрасте с высокой температурой воды его кожа оставалась горячей. Он положил свои ладони на ее плечи и заскользил ниже, касаясь груди, талии, бедер, уткнувшись носом в шею. Нацу скользил руками вверх-вниз. Исповедница ощущала его дыхание, отчего мурашки пробежали по телу. Его действия кружили голову и Люси бессознательно облизнула губы. От Драгнила не укрылась реакция девушки и усмехнулся, вспомнив, что не нужно много сделать, чтобы смутить свою этери.
Свое небольшое исследование Нацу закончил на пока что не округлившемся животе. Он прислушивался к ощущениям — сила исповедницы исчезла, менялись нотки запаха, совсем слабо, из-за маленького срока, но он был рад даже таким изменениям. Знать, что в теле этери растет его частичка — наибольшее счастье для любого этериаса. Он прежде не ощущал такое радостное волнение и любовь — это было нечто новым и он уже любил этого ребенка всем сердцем.
— Как думаешь, кто это: мальчик или девочка?
— Девочка, не иначе, — не задумываясь ответила Хартфилия, откинувшись на Нацу, который закончил свое «исследование» и оставил ладони на животе.
От его действий, незначительных и простых, в исповеднице вспыхнул огонь желания. Нацу не продолжал и дал девушке расслабиться, но низ живота приятно тянуло лишь от ощущения его тела рядом. Было стыдно за реакцию своего тела. Она была уже взрослой женщиной и ее тело требовало разрядки, что ни на есть самой настоящей, однако избегая каких-либо контактов с мужчинами, оно не получало желаемого. Хартфилии приходилось самой справляться с этим, но что бы она не делала, это было не тем. А теперь, получая ласку от мужчины, к которому она неровно дышала, возбуждение дало о себе знать.
Это было несколько неожиданно, ведь Люси полагала, что после того, как этериас изнасиловал ее и не единожды принуждал ее, она об этом даже думать не сможет без боли. Однако, как оказалось, она нуждалась в близости с Нацу во всех смыслах.
— Почему так категорично? — спросил Драгнил, не обратив внимание на задумчивость и сильное смущение своей этери.
Его намного больше интересовало, почему же Люси не хочет допустить возможность о рождении мальчика. Он как родитель, конечно, будет любить своего ребенка вне зависимости от пола, но хотел мальчика, считая, что с ним будет сладить легче.
— Неужели у исповедниц не рождаются мальчики? — тут же последовал следующий вопрос.
Драгнил не особо интересовался людьми, но по совету дяди, он решил почитать про исповедниц и лучше узнать прежнюю жизнь своей этери. На удивление, он узнал много интересного об этих гордых воительницах, их обычаях и влияния на историю. Факт, что исповедницами являются исключительно девушки ему был известен еще давно, вот только на вопрос: «почему нет мужчин?» ответить не могли ни книги, ни Игнил, который в прошлом долгое время работал в Министерстве.
— Рождаются. Но их жизнь коротка — исповедников убивают при рождении, — безэмоционально проговорила Хартфилия. Это было сказано так холодно, как могла говорить старая Люси, не нынешняя, которая была переполнена чувствами и эмоциям — она не сдерживала их, открывала миру и ему.
Хоть они сидели в горячей ванне, холодок пробежал по спине этериаса — мысли об убийстве собственного чада рождали липкий страх в душе. Неприятные воспоминания всплыли на поверхность сознания. Нацу непроизвольно прижал девушку ближе. Но сжимающиеся в боли сердце вызывало не только эти мысли, а совершенно иные вопросы: Люси готова убить своего сына?
Он хотел верить, что нет, но даже будучи этери, Хартфилия оставалась исповедницей.
Углубившись в мрачные мысли, Нацу не мог заметить, что Люси сама ужаснулась тем, как она сказала эту жестокую правду. Мысли Драгнила, словно передались ей. Расслабление и атмосфера легкости пропала, как и появившееся внезапно возбуждение. Самый большой страх для исповедницы, после начала новой войны с демонами, рождение сына. Один раз в истории мальчикам сохранили жизнь: это привело к ужаснейшим последствиям и теперь, страшась повторения истории, всех их убивали, не дав прожить и дня. Какие бы настойки и лекарства не пили исповедницы, такие случаи происходили, что оставляло след в сердцах всех — исповедницы давно перестали быть убийцами, но были вынуждены заниматься детоубийством ради исполнения своей главной цели — сохранение мира.
За жизнь Люси этого еще не разу не случилось, но мурашки пробегали по спине, стоило подумать об этом. Исповедницы не верят в Великого, они полагаются лишь на себя, но Люси готова молиться, чтобы гены рода Хартфилия остались такими же сильными, и у нее, как многие поколения до этого, родится девочка с блондинистыми волосами и карими глазами.
— И в чем же причина? Почему вы так боитесь исповедников? — озвучил вопрос Драгнил, который появлялся у всех.
Люси молчала. Начала, но замялась и обдумывала то, как рассказать все помягче. От нее не укрылось, как на секунду кожа Нацу будто вспыхнула, его объятия стали крепче — он не показывал и возможно сам еще не осознавал, но осознавала Люси — в нем закипает злость. Драгнил импульсивен и эти первые признаки, которые похожи на искры, такие же невинные и сначала мелочны, но они с легкостью могут вспыхнуть, превратится в необузданное пламя гнева. Несмотря на примирение, гармония в их отношениях до сих пор шатка и слаба. Все не могло решиться в один момент. Страх не может исчезнуть так быстро, как бы этого не хотела Хартфилия. И чтобы предотвратить возможные последствий, она думала как мягче преподнести Нацу то, что для нее известно с детства и является абсолютно нормальным.
— Исповедников очень долгое время не было, так как ни один мальчик не выживал после внедрения крови этериасов в организм. Но за несколько десятилетий до конца войны было принято решение, что неспособные больше сражаться исповедницы будут выполнять женскую роль, дабы понести пользу для человечества, — начала девушка, вспоминая как иногда она рассказывала историю маленьким девочкам из поселения.
Однако она не могла говорить все то же самое, ей приходилось подбирать слова, ведь у себя дома им с детства прививали ненависть к этериасам и лишний раз назвать их чудовищами не было страшно, а сейчас такого допустить нельзя.
— Рождались как девочки, так и мальчики. Они все отправлялись на специальные учения, но если девочки сохраняли силы исповедниц и так же ощущали боль от окрайда, то у мальчиков такого не было, они были словно простые люди. В надежде, что у них хотя бы останется повышенная сила, реакция и скорость, их воспитывали так же как и исповедниц. Они стали новым экспериментальным отрядом. А через пару лет после, когда мальчишки подросли, они стали не просто экспериментом — они стали элитой. Исповедники не просто сохранили повышенные способности, но и проявляли магические силы, данные от крови этериасов, при этом окрайд не был их главной слабостью. Такие же идеальные войны, как и исповедницы, но лучше. По крайней мере так думали…
Хартфилия на время замолчала. Будто опытная рассказчица она сделала паузу на самом интересном месте, чтобы заинтриговать слушателя. Нацу оказался этим самым слушателем — он уже во всю не мог дождаться продолжения и еле сдерживался, чтобы не сидеть с открытым ртом и взглядом умолять побыстрее продолжить, как это было в детстве, когда папа на ночь рассказывал сказку.
По его мнению, исповедники и вправду совершенные создания — неуязвимы перед окрайдом и обладают небольшой долей проклятья, что тоже можно считать за плюс, ведь неиспользование сил может начать уничтожать организм, как это происходило с дядей. Однако он понимал, что-то было не так и мелочные знания из истории, которую он ненавидел всем своим естеством, понемногу восстанавливались.
— Исповедники не имели чувств, им было неведомо сострадание и милосердие. Их растили, как и всех исповедниц, но они были совершенней и осознавали это. Исповедники возомнили себя богами и решили подчинить весь мир себе! Им не нужна была спокойная жизнь, к какой стремились обе расы, благодаря своим силам они устраивали бесчинства в городах; не зная жалости, кровожадно убивали всех, кто шел против их господства. Никто не мог дать им отпор. За несколько лет, они подчинили себе треть всех территорий. Думаю у вас тоже есть какие-то сведения про это, исповедники распространили свою власть и среди этериасов, — вновь замолчав, Люси повернулась к Драгнилу.
Ей нужно было убедиться, все ли она делает правильно, ведь то, что Нацу обнимал ее со спины, больше ничего не делая и никак не реагируя на сказанное, вовсе не означает, что он успокоился. Возможно это лишь затишье перед бурей. К радости исповедницы, это не так: Нацу просто очень внимательно слушал ее, нахмурившись и, кажется, даже задумался. Люси расслабилась. Взяв немного вкусно пахнущей и почему-то плотной жидкости, которой Драгнил мыл ей голову, Хартфилия села позади него и зарылась пальцами в его волосы неестественного розового цвета. — Самого жестокого и бесчеловечного, который как считается начал восстание исповедников, звали…
— Акнология, — одновременно произнесли Нацу и Люси. Мрачно с холодом и сквозящей неприязнью было произнесено имя нечеловека, заставившего боятся лишь произнесения его имени не только людей, но и этериасов.
Драгнилу, как и любому этерису, и, наверно, даже человеку, была известна эта часть истории. Исповедники у них были известны под говорящим названием — бадгар — несущий разрушения и бедствия. Время перед окончанием войны было одним из самых кровожадных за всю истории: бадгары несли за собой смерть, будто они сами ей были, и вытворяли в их землях, все что приходило на ум. Бессердечностью и зверством они запугивали, угрозами заставляли присоединиться к ним.
Для людей с начала времен этериасы были беспощадными демонами, но даже они были более человечны, чем бадгары.
За жалкие семь лет исповедники (как стало известно теперь) подчинили себе как людей, так и демонов — никто за время вечной войны не смог добиться такого. И тогда, те кто еще был свободен, поняли, что еще совсем немного и весь мир окажется под тиранией этих бесчеловечных созданий. Такой участи не желал никто, поэтому заклятые враги — исповедницы и этериасы — временно объединились ради одной цели: свергнуть общего ненавистника. Как показывали наши дни, им удалось сделать это, однако две расы знали, что не смогут жить в одном мире рядом друг с другом, вот почему для предотвращения новой войны была воздвигнута граница, которая спустя тысячу лет оставалась нерушима.
Закончив, Хартфилия с трудом вздохнула. Рассказывая это девочкам из поселения, она преподносила это как историю, которую они должны знать и уважать, но сейчас было что-то другое. Она словно прочувствовала весь тот испуг и обреченность. В животе разлился холод, к горлу подкатил ком отчаяния. Как никогда Люси радовалась, что живет в спокойное время и ей не придется познать всего ужаса войны.
— Все будет хорошо. Даже если у нас родиться сын, мы воспитаем и сделаем все, но он не станет монстром. Я клянусь тебе своей жизнью, — развернувшись к ней лицом, тепло произнес Нацу.
Положив руку на ее ладонь, она чувствовала, как он пальцами поглаживает ее кожу. Его легкая улыбка разгоняла весь тот зародившийся страх, даруя вместо этого любовь и защищенность. Он мог пугать ее и нанес немало ран, но одновременно с этим он давал почувствовать себя не исповедницей, что должна нести на своих плечах большую ношу. Рядом с Нацу она любила и была любимой. Люси познала запретный плод для исповедниц и была счастлива.
***
После по-настоящему горячей ванны, холодок каменного пола и легкий ветерок в комнате обжигали не слабее кипятка. Телу Люси не нравился такой резкий перепад температур, хотелось вернуться в полную теплого пара купальню. Ступив на один шаг оттуда, у исповедницы подкосились ноги, которые после ванны стали словно ватные, и держать себя не было сил; все тело обмякло, не желая подчиняться воле своей хозяйки. От столкновения с полом, ее в который раз за день, спас этериас, и, как перед ванной, взял на руки, предотвращая последующие падения.
Когда они уже оказались на постели, Люси не желала отпускать Драгнила и плотнее прижималась к нему. Ей было холодно, осенний ветер приносящий необходимую свежесть, сейчас стал похож на зимнюю вьюгу, когда высовываться из дома опасно. Тело покрылось мурашками, дрожали конечности, даже маленькие глотки воздуха неприятно обжигали и иголками кололи легкие. Нацу в этом холоде был для нее спасательным огнем, не дающим замерзнуть.
Дав своей этери привыкнуть к комнатной температуре, этериас с трудом смог отстраниться от нее. Люси крепкой хваткой схватилась за него, и он видел в ее глазах мольбу, чтобы он не уходил и продолжал согревать ее. Нацу и самому было жалко отдаляться от своей этери, но пообещав, что он вернется через секунду, быстро подошел к тумбе, где лежала баночка с маслом белого цвета. Вернувшись обратно к девушке, он увидел, как та свернулась калачиком и прикрыла глаза, потихоньку привыкая к царившей в комнате прохладе. Дрожь прошла, дыхание становилось спокойнее и глубже. Развернув ее к себе, Нацу аккуратно стягивал халат. В карих глазах читалось непонимание, действия этериаса опять были неясны ей.
— Это масло от ожогов. Хоть ребенок и не даст на твоем теле появиться ранам от огня и высоких температур, но на ранних сроках все может быть, так что лучше обезопаситься, — объяснил Драгнил, и зачерпнув немного жидкости в руку, стал растирать ее по плечам, шее, ключицах.
Масло тоже было холодным, но оно приносило приятную облегчающую прохладу телу. Ощущения были похожи, как в знойный летний день погружаешься в озеро, еще не прогретое солнцем. Сильные руки этераиса, касающихся ее тела, надавливая и круговыми движениями размазывая масло, делали это еще приятнее. Невольно холод уходил и Люси расслаблялась, позволяя делать с ее телом что угодно. И чтобы все не проходило в тишине, Хартфилия решила хоть о чем-то поговорить с этериасом — у них уже очень давно не было простых разговоров не о чем, которых в этом поместье ей крайне не хватало. Поэтому она решила спросить, пользуются ли этериасы дома Драгнил этим маслом. Стоило словам сорваться с ее губ, как Люси стала мысленно корить себя за столь глупый вопрос: они огненные этериасы, какие у них могут быть ожоги? Уголки губ Драгнила приподнялись вверх, и исповедница уже ожидала громкого смеха, вот только, этериас не засмеялся.
— Конечно же, но только в детстве. До переходного возраста дети этериасов от простых людей отличаются лишь тем, что имеют проклятье, их этерское тело формируется позже. И именно до переходного возраста наши дети могут получить раны даже от собственных сил. В детстве, после смерти отца, для меня это стало жизненно необходимой вещью, — Нацу говорил все тем же спокойным тоном, но от Люси не укрылось, как нотки голоса изменились, брови сдвинулись к переносице, показывая, что Нацу погрузился в воспоминания, не самые приятные воспоминания. Люси хотела остановить его, но Драгнил продолжил:
— Силы наших родителей переходят к нам постепенно, по мере взросления. Однако после смерти отца все его силы перешли ко мне, глупому мальчишке, которому не было даже одиннадцати. Я не мог контролировать собственный огонь, любой всплеск эмоций, любое неверное движение и я мог нанести вред не только себе, но и всем окружающим… Так что да, это масло крайне важно для огненных этериасов, как бы абсурдно это не звучало.
Нацу попытался издать смешок, но не получилось. Оба на этом замолчали. Люси в который раз непреднамеренно заставила его вспомнить собственное прошлое и переосмыслить все свои ошибки — не так он себе представлял начало беременности своей этери, в его мыслях все было более радостно, не так болезненно. Поэтому взяв еще масла, он сосредоточился на теле исповедницы, но убежать так легко от воспоминаний нельзя было.
***
Нацу ходил по коридорам поместья и одергивал рукав кофты, что поднималась наверх от любого движения. Мальчик искал чем себя занять. В доме, где он прожил всю свою жизнь, сейчас царила гнетущая тишина, давящая на него. Всю жизнь он улыбался и радовался жизни, и вся эта тоска, которой, кажется, пропиталось все в доме, убивала его изнутри. Ему это не нравилось, хотелось убежать подальше и не возвращаться к лживым улыбкам слуг, наигранной радости дяди. От жалости и поддержки тошнило уже. Не запрети ему Игнил, он бы был далеко от сюда ушел в секретные проходы этого поместья и нашел другой выход из дома, но и их закрыли, зная об его страсти исследовать не самую безопасную часть дома, особенно после случившегося.
Все вокруг старались делать вид, что ничего не произошло, вот только, Нацу не был маленьким ребенком и прекрасно понимал, что произошло. Что он наделал. Он прекрасно осознавал это все и знал, что во всем виноват именно он — это не какая-то случайность, как все пытаются убедить его.
— Черт! — Нацу раздраженно отдернул рукав кофты, который в очередной раз поднялся наверх, оголяя кисти рук, замотанных бинтами.
Языки пламени тут же окутали черного цвета ткань. Приподняв руку, Драгнил хаотично ударял по ней рукой, пытаясь затушить огонь, но его становилось лишь больше. Поспешно скинув с себя кофту, он топал по ней и вскоре смог затушить. К радости, ткань была огнеупорной и одежда не сгорела.
Тяжелый вздох вырвался из груди мальчика. Теперь он понимал фразу: Будьте осторожны со своими желаниями. Его желание стать сильнее исполнилось, и он возненавидел его всей душой.
Четкий слух уловил тихие всхлипы, кто-то опять плакал. Озираясь по сторонам, Нацу заметил, что ноги привели его к концу правого крыла, где находилась комната Адеры. Он не очень любил ее, так же как и она его, между ними была обоюдная неприязнь, которая появилась по непонятной ему причине. Он всегда пытался избегать эту лекаршу, но сейчас был рад, что пришел к ней. Адера другая, она не обожает его, как все в этом поместье, и именно поэтому она не станет ему лживо улыбаться и жалеть, она выскажет всю жестокую правду ему в лицо. Нацу надеялся, что это именно то, что ему сейчас нужно.
Не стучась, не спрашивая разрешения, Драгнил-младший вошел в комнату лекарши. Та, склонившись над столом, прятала лицо в ладонях, всхлипывая и пытаясь успокоиться. Услышав скрип, она подняла голову, боясь, что это окажется хозяин Игнил или кто-то из слуг, но все было хуже — это был Нацу, сын почившего хозяина Игниса. На заплаканном лице, что секунду назад отражало боль и тоску, появилась морщинка меж бровей, на скулах заиграли желваки от стиснутых зубов.
— Зачем пришел? — выплюнула Адера, прожигая взглядом фиолетовых глаз, чей оттенок стал более темным. Ее голос сквозил желчью, словно вместе с этими словами с ее уст вылетал токсин. Она была больше похожа гибрида змеи нежели птицы.
Такой тон задел маленького Драгнила, с ним никто так не разговаривал, даже Металликана, отец Гажила, такой же грубый и свирепый этериас. Но Нацу не подал виду, он понимал, что заслуживает, и Адера была единственной, кто напрямую показывала это, не прячась за маской и страхом, что Нацу сын ее хозяина. Так было честно, так было справедливо.
Несмотря на ненависть обращенную к нему, он впервые зауважал эту женщину.
Мальчик пожал плечами. Он не мог дать ответ, так как сам не знал, зачем он здесь, просто пришел в надежде получить что-то.
Гибридка отвернулась от этериаса, опустив голову. Она смотрела в пустоту и сжимала волосы в кулаки, натягивая, будто это могло избавить от боли в сердце и мальчишки, которого она возненавидела всем своим существом. Все из-за него!
Нацу несколько минут стоял и смотрел на женщину, но та его игнорировала. Развернувшись, он собирался уйти отсюда и искать еще способы убежать от мыслей, что голосами звучали в голове, постоянно шепча обвинения. Когда он уже подошел к двери, услышал шепот, нет, не голос в голове, он был реален.
Убийца
Нацу развернулся. С испугом он смотрел на гибридку. Эти слова заставили его вздрогнуть, душу покрыться корочкой льда. Он понимал, что сделал и голоса вечно говорили ему это, но услышать это в реале оказалось совсем другим. Кажется, он впервые все осознавал и это пугало. Он — убийца.
Такой же как и мать
Страх не ушел, но к нему добавились замешательство и удивление. Он не знал, что означают эти слова и вопросы нахлынули на него волной. Слишком много мыслей, слишком много вопросов. От этого начала болеть голова, однако он был готов терпеть это, ведь возможно сможет найти ответы на вопросы о своей матери, чье имя и даже упоминание нагнетало на всех тихую ярость.
— Что ты знаешь о моей матери? — повелительным тоном сказал Драгнил. Он не просил, он требовал ответы на свои вопросы.
Адера поморщила нос — его отец мертв, а он уже считает себя хозяином!
Все относились к нему трепетно, часто прощали проказы, всячески отгораживая ребенка от всего плохо. Именно по этой причине все молчали о матери Нацу. Но она не все, этот мальчишка не вызывал ничего кроме отвращение. Адера не боялась высказать ему все, и наплевать, что скажет хозяин Игнил. Если этот мальчишка способен на убийство, значит он достаточно взрослый, чтобы познать всю жестокую реальность.
Воспоминания быстрым потоком текли в сознании гибридки, будоража и вызывая гамму чувств, по большей части неприятных.
Первым самым ярким являлось нападение разбойников на маленькую деревушку, где до двенадцати лет она спокойно жила со своей семьей и другими гибридами. Такие, как она, были не желанны в мире людей, чей страх к магии остался со времен войны. Но ее не убили, никого из них, они слишком цены для такой быстрой растраты; разбойники заперли их в клетках и продавали на черном рынке, как редких зверушек.
Это было ужасно, к ним относились как скоту: морили голодом и содержали в соответствующих по их мнению условий. Адера жалела о том, что ее не убили тогда, но она не знала, что дальше будет только хуже. Хотя может ей наоборот повезло тогда, ведь в отличии от своих сестер и братьев она не стала ублажением сексуальных желаний, она стала всего лишь подарком для дочери графа Флигмон — Нациссы Флигмон.
— Она была избалованной и высокомерной. Всю жизнь прожила под опекой отца. Ради нее делали все, чего бы не попросила, — с раздражением гибридка вспоминала свою бывшую хозяйку. На ее теле еще остались шрамы от ударов хлыстом, которыми девушка любила бить своих лошадей за непослушание. С гибридкой она поступала так же, только с отличием, что ее могли ударить просто так, потому что этой капризной девчонке нравилось это делать. — Она считала себя королевой и пренебрегала всеми, кому не нужно было лизать ноги и лицемерить. Никого не напоминает? — с прищуром наблюдая за этериасом, съязвила гибридка.
Нацу нахмурился, лекарша говорила прямолинейно и смотрела не отрывая глаз, в которых читалось осуждение. Казалось, что она говорит про него, ведь отчасти это относилось и к Нацу: порой он мог начать капризничать, когда подали не то, что он хотел, или все шло не так, да и хоть отец с дядей ругали его за шалости, но он не слушал их, ведь знал, что по-настоящему строго его никогда не отругают. Даже сейчас его никто не наказал, а стоило.
Нацу стыдливо опустил глаза в пол и стал забывать о чем ему говорили, но следующее, что он услышал, повергло его в шок. Сердец замерло и он в неверии вскинул голову, отчаянно надеясь, что ему врут:
— Однако она была совершенно бесполезна, так и умерла, не завершив дело: не смогла убить собственного выродка.
Долгие десять лет Адера была рабом Нациссы. Она была подарена как новая игрушка, к ней так и относились. Нацисса любила не только бить ее, но вырывать перья из кожи, считая их красивыми и недостойными ничтожного существа, как она, а потом они оказывались в мусорке. Когда все слуги имели хотя бы свое небольшое жилье и кровать, Адере приходилось спать в большом ящике, который хозяйка иногда «случайно» закрывала и забывала про свою рабыню, а когда тот стал мал, как собака спала на ковре возле кровати, откуда госпожа могла наступить на нее. Флигмон могла делать с ней, все что хотела, а она не смела не слушаться и терпела удары хлыстом не только от девчонки, но и от ее отца, когда вся вина скидывалась с его обожаемой дочери на нее. Даже когда Нацисса вышла замуж и родила двух детей, что не прожили и года, Адера была с ней и стала такой же рабыней для ее мужа, который мог в любой момент взять ее и наказать. Жизнь была сущим адом.
Однако в один день пришло ее спасение — в Министерстве выяснили, что гибридка находиться на территории людей. За ней приехали исповедницы, объяснив, что теперь она уедет туда, где должна была быть с рождения. Чаще всего человеческих гибридов принимала великая семья Драгнил, и Адера не стала исключением. Сначала ей было страшно: она не знала ни языка, ни свою новую работу, ни других слуг и хозяев, которые могли быть хуже Нациссы.
О такой жизни она не смела и мечтать. Уже в начале другие гибриды поместья тепло и радушно приняли ее, помогали осваиваться и выучить язык, а хозяева Игнил и Игнис не были похожи ни на одного знатного человека, множество которых она встречала в людском мире. Они были хозяевами требующими, чтобы работа выполнялась, но они относились к слугам не как к рабам, а к гибридам, тем же людям и этериасам, имеющих личность; они уважали чужой труд и не били за малейшую провинность. Заметив, что новенькой, несмотря на теплый прием, тяжело освоиться и довериться, взяли на себя эту задачу. Не прошло и полугода, как она выучила язык, стала здесь, как родная, и обучалась у лекаря. Жизнь резко изменилась и стала раем, но только на первые четыре года.
После случившегося с этери и ребенком младшего из близнецов, Игнис, спустя наполненным сожалением и тоски год, ссоры с братом и его уходом из дома, решил рискнуть и попытаться испытать радости отцовства. Вскоре приехала его этери, шатенка с четкими чертами лица с пронзающими глазами цвета карамели, изящной фигурой и руками не знающими работы — роковая женщина — Нацисса Флигмон.
Судьба, кажется, вновь хотела поиздеваться над Адерой.
Так как гибридка знала родной язык Флигмон и была с ней раньше знакома, именно она стала ее личной слугой. Вот только, Адера не собиралась опять становиться игрушкой женщины, она изменилась и больше не была безвольной куклой. Нацисса пыталась отомстить своей бывшей рабыне за уход, однако они были на территории гибридки, где та не могла ничего с ней сделать. Мстила не Нацисса, а Адера. Конечно, в рамках позволенного, ведь та этери хозяина Игниса.
Но даже так Флигмон своими вечными прихотями и истериками усложнила жизнь и все в тайне точили на нее зуб, даже Игнил, который возвращался в поместье не слишком часто из-за работы в Министерстве. Все мечтали о скорейшем уходе Нациссы из поместья, кроме хозяина Игниса: он уважал и с почтением относился к матери своего ребенка. Это злило, раздражало гибридку — Нацисса должна была получить по заслугам за всю ту боль, что причинила ей (отчасти это и произошло во время второго периода беременности), пока получала любовь и заботу хозяина, о которой могла лишь мечтать гибридка.
Спустя тринадцать изнуряющих месяцев у Нациссы родился здоровый мальчик с розовыми волосами и зелеными глазами, полная копия отца, Нацисс Драгнил.
— О чем ты?! Что ты говоришь?! Этого не может быть! — дрожащим голосом проговорил Нацу, почти срываясь на крик. На глаза набежали слезы, он отказывалась верить в сказанное, но зачем ей врать?
Матери не убивают своих детей! Мама не хотела убивать его!
Живот скрутило от понимания правдивости слов лекарши, боль в груди стала больше. Надежды подобно карточному дому рухнули в мгновение. Он не был готов к правде.
— Это ведь не так?..
После рождения сына, Нацисса полностью свалила его на нянечек и Игниса, не желающего ни на минуту оставлять своего мальчика. Тот называл ребенка кратко — Нацу, это означало лето с языка с иностранного языка, на котором говорил давно умерший отец Игниса и Игнила. Но Нацисса не уехала на родину к мужу, как постоянно жаловалась говорила она. Флигмон поняла, что тут намного лучше: Драгнилы великая семья, ее статус тут самый высокий, слуги выполняют любую ее просьбу, этериасы относятся к ней с почтением — чем не идеальное место для идеальной жизни? Никто ничего с этим сделать не мог, все лишь смирились с этой избалованной женщиной.
Все кардинально изменилось в один день. Тогда было знойное лето и Нацисса возжелала прогуляться по окрестностям. Гуляя вместе с гибридкой вдоль дорожки края горы, они неожиданно услышали громкий нечеловеческий вой и рев. Напуганная, но заинтересованная женщина решила разузнать, что там. Подойдя к краю, где открывался прекрасный вид на драку, они увидели крупного, ужасающего на вид велнуса и огненного этериаса, чье тело было покрыто черными пластинами.
Это был Игнис. Его вид изменился до неузнаваемости, он выглядел не менее пугающие, чем дикий. Вид настоящего демона заставлял леденеть не только тело, но и душу, заставлял почувствовать себя ничтожеством — это пугало и восхищало одновременно. Этериас разбежался и разорвал тело велнуса, покрываясь черной кровью и органами дикого. Охота была окончена. Адера приподняла уголки губ, даже наблюдая со стороны она ощущала всю силу, что источал Игнис. Однако от представления ее отвлек звук падения: Нацисса осела на землю, бледная и дрожащая от страха. Зрачок сузился до черной маленькой точки в карамельных глазах, безмолвный крик застрял в ее горле.
Она впервые увидела, этериасов таких, какие они были сначала времен, и их проклятие в действии. Она впервые увидела настоящую сущность этериасов.
Лишь минуты спустя она смогла произнести одно единственное слово: «Монстр».
С того дня больше никто не видел высокомерную Нациссу. Вместо взгляда полного презрения, гибриды ловили испуг, она шарахалась от малейшего звука и предпочитала сидеть в запертой комнате. Флигмон всячески избегала встреч с этериасом и сыном. Адера не сомневалась — она боится, боится до помутнения рассудка. Все без исключения понимали, что это не приведет ни к чему хорошему, но не действовали, списав все на очередную замашку госпожи, не представляя к чему приведет их пренебрежение.
Беременных этери никогда не оставляли одних или наедине с ребенком: в прошлом нередко женщины в страхе и отвращении убивали себя или приводили к выкидышу, поэтому данная мера предосторожности сохранялась. Оставлять мальчика наедине с матерью не решался никто, но скорее по той причине, что та была безразлична к ребенку: Нацисса не шевельнется, если тот начнет плакать, скажет остальным разобраться с этим и уйдет в другую комнату, где не был слышен раздражительный плач. Игнис сразу почувствовал, что что-то не так, когда его дорогая этери неожиданно захотела провести время с сыном. Он чувствовал это кончиками пальцев, но отказать женщине не мог и оставался рядом.
Все пошло не так в тот момент, когда у гибридов случилось происшествие не ждущее времени — они случайно кинули деревянную ложку в печь и живой огонь стал буйствовать. Драгнил не мог понять: остаться или уйти на помощь. Как хозяин, Игнис не мог проигнорировать проблему своих слуг, поэтому ушел, решив, что дело займет не больше нескольких минут. Быстро сказав гибридке остаться в комнате, поторопился, а сама слуга не услышав приказа побежала за ним.
Нацисса встала с кресла и подошла к кроватке, где мирно спал младенец. Сейчас он выглядел, как обычный человеческий ребенок, но Флигмон знала, кто этот мальчик на самом деле. В его крови течет кровь этериасов, тех, кто убивал тысячи, миллионы людей множество лет назад, и он станет точно таким же монстром. Всего лишь пару лет и мальчик будет размахивать огнем в лапе с острыми когтями, неся за собой хаос и отчаяние.
У Нациссы скручивал живот от мыслей, что она тринадцать месяцев вынашивала это чудовище. Но она хотела исправить ошибку — демоны не должны жить. Руки вспотели, кулаки сжались до белых костяшек, крепко сжимая заостренный нож, который все это время она прятала в складках бордового платья. Взглядом полным ужаса, паники и безумства Нацисса смотрела на собственного сына, в котором видела лишь монстра. Она занесла нож над младенцем, готовая оборвать его жизнь.
Адера услышала звуки погрома проходя мимо гостиной. Шестое чувство кричало, что произошло нечто плохое, очень плохое. Сорвавшись с места, гибридка забежала в гостиную, где проводили отдых Игнис с этери и сыном. Первым, что попалось ей на глаза — лежавшее в центре комнаты тело женщины. Почти что черные длинные волосы разметались по полу, прикрывая ее лицо и огромные ожоги со смертельными ранами на спине; кровь идеально сливалась с цветом платья, создавая ощущения, что госпожа пролила на себя воду — настоящую природу этой жидкости выдавала бордовая лужа, становившееся больше с каждой секундой.
Повернув голову в сторону, лекарша увидела своего хозяина. Близнецы были слишком похожи друг на друга и, вспоминая Игнила два года назад, их нельзя было отличать с глазами полными слез и отразившийся болью с безнадежностью. Этериас шептал имя своего мальчика и зажимал рану на шее, откуда не переставая текла кровь. Адера впервые видела, как дрожало тело хозяина и как несгорающий огонек в серо-зеленых глазах затухал.
Игнис не мог потерять своего сына, и она не позволила случиться этому, в доме Драгнил хватит и одной смерти младенца.
С того самого дня имя Нациссы Флигмон стало запретным в доме Драгнил, а мальчику было дано другое имя.
— Я жалею, что спасла тебя. В тебе нет ни капли от своего отца и дяди, только внешность. Ты такой же, как она, — не отрывая фиолетовых глаз от мальчишки, она не переставала видеть в нем Нациссу. Она была убийцей и он тоже.
По щекам Драгнила-младшего стекали слезы, он выглядел, как бездомный щенок под дождем, с трясущимися плечами и бегающим огнем по телу. Он мог вызвать жалость, но не у нее, ни после всего. Встав с места, она приблизилась к мальчишке и положила руку на щеку.
— Лучше бы ты тогда умер, как и твоя мамаша. Тогда бы у хозяина Игниса появилась новая более достойная его этери и ребенок, который не стал бы таким же убийцей, как ты, — слова лились из ее уст, подобно сладкому яду, отравляя сердце отчаянием. Рука заскользила ниже и коснулась того самого шрама оставшийся единственным напоминанием о матери. — Нацисс.
Нацу вздрогнул и посмотрел на нее — он не верил, что был отвергнут. Он был любим всеми. Кроме собственной матери. Боль в груди становилась размером с бездонную яму; попытки оставаться таким же сильным, как был отец, больше не имели значения. Он был сломлен и пламя внутри него почувствовало свободу, решив через свою разрушительную силу явить все чувства нового хозяина на свет.
После того дня на теле лекарши остались неизлечимые ожоги, а мальчик, чье имя больше не Нацисс, изменился.
***
Погруженный в картины прошло, стоявшие перед глазами, будто он вернулся в тот самый день, в тот самый момент, Драгнил не мог заметить, как руки застыли в воздухе, не коснувшись тела девушки. Шрам на шее горел непривычным для огненного этериаса жаром, по горячей коже пробежала холодная капля, скатившись по подбородку и опав на чужое тело.
— Нацу… — повернувшись к этериасу, Люси одолела тоска и страдание, что отразилась в нем, в его серо-зеленых глазах, в опустившихся плечах.
Она совершила ошибку затронув чужое прошлое. Но она не собиралась оставить все как есть и позволить этериасу уйти. Рука крепко схватила этериаса, когда тот направился в сторону выхода из комнаты. Он хотел уйти от нее, и слезы навернулись на глаза. Он вновь отворачивался и тугой ком обиды перемешанной с тоской застрял в горле.
— Нацу, не закрывайся от меня, пожалуйста… Не оставляй меня одну опять. Мы пообещали, что будем вместе и не сделаем друг другу больно… Если ты уйдешь, все вернется к тому, что было, а я не хочу этого. Я хочу быть рядом и разделить с тобой все твои чувства, не важно радостные они или нет.
И Драгнил не ушел, не скрыл свои гнетущие эмоции, как привык делать. Он остался с Люси, исключительно ради нее. Она не заслуживала вновь терпеть причиненную им боль.
Нацу не мог позволить себе плакать перед своей этери, но мог позволить ей прижать себя к груди, гладить по голове и шептать на ухо о том, что все будет хорошо. Теперь он обрел смелость поверить в светлое будущее: он больше не одинок, у него есть та, кто любит его и кому он необходим. У него есть семья, которая не оставит его, и он не оставит их.
