Моя ненавистная любовь

      Беременная женщина — натура сложная, не каждый может понять причину их поведения и капризы. Еще сложнее это дается этериасам: они не знают практически ничего о человеческой культуре, так и к этому женщинам приходится вынашивать ребенка вместо девяти тринадцать месяцев, четыре из которых проводятся в муках и боли. Предоставить женщинам должный уход этериасы порой не могли, даже имея множество слуг, поэтому дом Этери предоставлял им прекрасную возможность избежать всех проблем, а самим этериасам продолжить свою размерную жизнь, зная, что их ребенок находится в безопасности под постоянным присмотром.       Однако есть этериасы, желающие оставлять этери с собой, и чтобы беременность проходила без осложнений, они отсылали своих слуг в дом Этери для практики. Дом Драгнилов, что на протяжении нескольких поколений трепетно относились к своим этери, пользовались данной услугой. Несмотря на трудности в начале отношений, Нацу не стал исключением. В прошлом месяце приехала Амри, гибридка-крольчиха, которая до отъезда в дом Этери была помощницей Адеры. Теперь Амри следила за рационом и состоянием Люси, а также подготавливала будущих родителей к скорым трудностям.       Сегодня у Хартфилии с утра была гимнастика для беременных. В своем мире Люси никогда об этом не слышала, и все же ей нравилось туда ходить, узнавать больше о том, как ее дети развиваются в ней, как заботиться о девочках после родов, и немного тренироваться — любые физические нагрузки, кроме этой, были запрещены. Нацу тоже ходил с ней, иногда даже откладывал свои дела, что не могло не льстить Хартфилии. Вот только, сегодня Драгнил в первый раз пропустил занятие. Вчера исповедница еще с утра заметила, что этериас ходит словно в воду опущенный. Любые расспросы избегались, но прожив больше полугода вместе, Хартфилия понимала, что это личное, посаженное глубоко в сердце и ранящее его, подобно чертополоху, что растет, царапает колючими шипами, и практически не выводим. Люси знала — Нацу сильный, но свои раны он предпочитал прятать, скрываясь ото всех.       В последнее время исповедница с грустной улыбкой все чаще вспоминала маму. Возможно причиной этого являлось ее скорое появление в клубе молодых мам, а возможно это происходило потому что воспоминания угасали с каждым днем и Люси хотела иметь что-то большее, чем старые вещи и рассказы подруг Лейлы.       В памяти еще оставался один из разговоров: они были одни посреди огромного поля, мама учила Люси верховой езде. Ей нравилось, когда они одни и нет исповедниц, смотрящих на них косыми взглядами: по их мнению, Лейла слишком заботливая, только потому что она не бросила свою дочь, не сохраняла с ней отношения наставница-ученица, а вела себя с дочерью, как настоящая мама, переживающая и опекающая свое чадо. Девочка тогда еще не понимала почему другие исповедницы такие строгие, серьезные и требуют, чтобы мама стала такой же, ведь Люси нравилась улыбчивая мама, ее нежные руки и теплые карие глаза — она любила ее и не хотела ничего менять.       Лейла часто проводила с дочерью время и рассказывала ей истории из прошлого или просто о множестве вещей, смысл которых Люси в свои неполные шесть лет понять не могла. Тогда было начало лета и все поле было усыпано множеством цветущих растений, и вместо того, чтобы заняться верховой ездой, она рассматривала цветочки, которые иногда глупый конь мог съесть у нее под носом. Отгоняя коня подальше, девочка спрашивала название каждого цветка, что попадался ей на глаза, и тут же забыв замудренное имя, срывала его и бежала к следующему, собирая букет. Лейла наблюдала за дочерью и вдруг сказала ей фразу из одной старой истории, которую Люси помнила до сих пор: человеческое сердце это почва — на протяжении всей жизни там прорастают и увядают всевозможные растения, превращая некогда пустое поле в невиданное никому место, образ которого зависит от его хозяина.       Только много лет спустя Люси смогла понять смысл этих слов и попасть в чужой цветник.       Сердце Нацу нечеловеческое, но оно сад, такое же, как у людей, полное растений. Не все там идеально и красиво, в одном месте прорастали несовместимые растения, отчего все было больше похоже на хаос, олицетворяя своего садовника. Люси же давно поняла порядок в этом хаосе и принимала таким, какой он есть, лишь немного принося изменения, чтобы он стал лучше — благодаря за то, что он помог ее цветам расцвести, сделав ее жизнь прекрасней.       Но было там и место, в которое проход ей был запрещен.       Люси пыталась помочь, сама рассказывала о сокровенном и показывала, что ей можно довериться — она вверила ему себя всю и без остатка, и хотела получить того же. Нацу принял это и отдавал в ответ всю ласку и заботу, на которую был только способен, но когда дело касалось его семьи, он оборонялся, возводя непробиваемую стену из лживой улыбки или холодной бесстрастности.       После завтрака Нацу предупредил, что уйдет и обратно вернется поздно, потому попросил ложиться спать без него, что Люси и сделала, однако заснуть без Нацу и его горячих обнимающих рук было практически невозможно. «Кажется я слишком сильно пристрастилась к этому», пошутила Хартфилия, после того, как ей принесли чай с мелиссой. За последние пару месяцев, Нацу не в первый раз уходил на ночь, и все эти ночи Люси мучилась бессонницей, даже если знала, что этериасу ничего не угрожает — Нацу стал для нее словно наркотиком, и Люси очень надеялась, что этот наркотик — снотворное, а не более серьезная зависимость.       Когда Люси проснулась с утра, Драгнил уже спал рядом с ней. У них сегодня на утро была запланирована гимнастика, но будить этериаса Люси не стала — его обычно чуткий сон был крепким — он сильно устал, ему нужен был покой. На удивление, вернувшись после занятия Нацу спал, и даже после того, как она сходила в душ, он продолжал свое занятие. Хартфилия была не против — Нацу не слишком часто разрешал себе так долго нежиться в кровати — но это вызывало беспокойство: после солнцестояния он не отсыпался так долго, хоть она и уговаривала его еще поспать, чтобы восстановить силы после трех бодрствующих ночей, Нацу вставал, вбиваясь в нужный решим, а сейчас продолжал спать, несмотря на приближающиеся время обеда. Впрочем, и ситуация сейчас была иная.       Обойдя кровать, исповедница залезла на нее и, убрав подушку, что обнимал этериас, сама легла около него. Нацу всегда просыпался раньше и именно ему предоставлялась возможность понаблюдать за своей спящей этери. Не теряя шанса, Хартфилия жадно наблюдала за умиротворенным этериасом, пытаясь запомнить этот образ, ведь чем больше был срок ее беременности, тем меньше Нацу позволял себе отдыха. Разглаженный лоб, слегка дрожащие недлинные ресницы, ровное дыхание — Нацу иногда показывал слишком много эмоций на своем лице, что Люси стала забывать, как выглядит его спокойствие, что так завораживало и влекло за собой погрузиться в сон.       Улегшись под теплым боком этериаса и прижавшись ближе, насколько она могла это сделать, Люси прикрыла глаза и прислушивалась к стуку сердца, бьющемуся в мужской груди. Удивительно, Нацу жил в одной из главенствующих семей и получал все, что только он мог пожелать — однако Нацу не был огорожен от издевательств Судьбы. Ему пришлось пережить столько боли, что тянулась за ним следом долгие годы, заставляя вновь и вновь терзаться и винить себя в собственных ошибках. Вчера был день, в который все умножалось в сотни раз — в этот день умер Игнис Драгнил, а его сын стал отцеубийцей.       Люси знала об этом из обрывков фраз и слухов, а также знала, что это несчастный случай. Девичий интерес разжигал ее желание узнать обо всем как можно подробнее, однако она не смела задать вопрос ни Нацу, ни кому-нибудь из слуг — вскрыть старую рану и заставить страдать это выше ее сил. Проявив понимание, она поддерживала остальных в столь тяжелый день. И все же вчера вечером ей открыли занавесу старой тайны. Игнил видел метания девушки, как она открывает и закрывает рот, так ничего не сказав, кидала взгляды на портрет Игниса. — Не стоит, Игнил. Я не хочу, чтобы вы вспоминали об этом, — с сочувствием смотрела на него Хартфилия, но он уверил ее, что все в порядке — он смирился с прошлым. Конечно, воспоминания о брате, с которым практически всю жизни были неразлучны, несли за собой множество чувств — они ведь близнецы, связь между ними была настолько сильной, что порой им казалось, они читают мысли друг друга. Все это было, правда до одного дня. Сейчас он собирался вспомнить то, что не затрагивал уже долгие годы, и это было скорее не для Люси и не потому что в семье не должно быть тайн, он собирался сделать это для себя и в который раз переосмыслить прошлое. Поэтому сделав глубокий вдох, воспоминания медленным потоком текли из его уст.       Нацу тогда было только восемь. Он никогда не мог сидеть на месте и любил поравняться силами, постоянно влезал в драки с мальчишками из деревни или тренировался вместе с отцом, но на бой его никогда не вызывал, в отличии от дяди. Отец для него был сильнейшим этериасом, поэтому он пока что накапливал силы, чтобы потом сразить, поразив своей силой. Нацу, наверно, как и все мальчики, стремился стать сильнее, это абсолютно нормально, вот только, никто не подозревал к каким последствиям это приведет.       В тоже время у Нацу появилась новая страсть — искать интересные места. За годы жизни он исследовал уже весь дом и деревню гибридов, а заходить дальше ему запрещали, и хоть он пару раз убегал слишком далеко, гулять там так и не мог, поэтому он нашел себе новое место, что было гораздо захватывающие — потайные ходы поместья. Это место тоже не отличалось особой безопасностью, но остановить загоревшегося Нацу было практически невозможно, поэтому Игнис пускал сына исследовать тысячелетние лабиринты, не боясь потерять его там — перетекающая сила создавала между ними особую связь и Игнис мог найти сына в любой части света. Драгнилу-младшему там так нравилось, что порой он мог уйти туда на целый день. Конечно, там не было безопасно, и чтобы ему продолжили здесь гулять, Нацу скрывал многое — огромное количество паутины и жуков, редкие ловушки со времен войны, в которые он сам пару раз чуть не угодил, иногда на пути его поджидали скелеты гибридов, а еще там были комнаты. Обычно они были либо пусты, либо пусты и зачем-то заперты, однако иногда ему удавалось найти комнаты с древними, покрытыми огромными слоями пыли, вещами. Не всегда находка была полезной — чья-то одежда с побрякушками или книги не особо интересовали ребенка, и все же он продолжал — ему нравилось чувство радости при новом открытии. Нацу настолько захватывало хождение по лабиринтам, что несмотря на свою нелюбовь к учебе, он создал собственную карту проходов, чтобы каждый раз не заходить в те же места.       Нацу не показывал ее отцу с дядей — это было отличное место, где можно спрятаться и не идти на уроки, да и раскрывать взрослым такие места, дело не лучшее, иначе еще закроют. Свои новые тайники он доверял исключительно своему лучшему другу, Зерефу, и когда тот в очередной раз приехал к ним в гости, Нацу повел его показывать свою главную и самую крупную находку. Шли они слишком долго, как подумал Зереф. С каждым метром коридор становился все мрачнее и холоднее, куча паутины и ползающих по стенам жуков. Темнота обволакивала со все сторон, казалось она хотела поглотить единственный огонек света и запутать в своих смертельных путах двух детей. Однако маленькие этериасы совершенно не боялись.       После долгих минут ходьбы, они, наконец, достигли своей цели. Открыв двери со сломанным замком и слегка расплавленной ручкой, Нацу зажег свечи. В глаза сразу бросалось повешенное напротив входа полотно с гербом дома Драгнил, от которого остались выцветшие куски ткани, весящие на нескольких ниточках. Осматривая небольшую комнатку дальше, под нетерпеливым взглядом названного брата, Спригган заметил, что на одной из стен на крючках лежали разного вида кинжалы, ножницы, даже стрелы, а на полу нарисованы знаки, самым крупным и главным из которых был круг с ведущими в центр лучами. Сомнений не было — это ритуальная комната. Восторженно Зереф разглядывал все, что было в комнате — это тысячелетние знания, про которые возможно уже все забыли; он сейчас прикасался к части истории его народа — от осознания этого дух захватывало.       Пока Зереф рассматривал древнее оружие, которое не заржавело за долгие столетия, и знаки, неизвестные ему, Нацу взял одну из самых увесистых книг из книжной полки, зная о любви брата к ним, но и его самого интересовало их содержание — возможно там есть то, что поможет стать ему сильнее. К радости, за тысячелетие этериский язык не потерпел кардинальных изменений, поэтому может не все детально, но понять текст было вполне возможно. Ветхие, тонкие страницы пропитались пылью, отчего мальчики чихнули уже не один раз, и противно пахли древностью, что было слишком даже для Сприггана, а он мог проводить часы в старых библиотеках дома. Книга была посвящена ритуалам и еще чему-то, чего Нацу не знал. — Это заклятия, — объяснил Зереф. Многие этериасы, включая Драгнилов, имели элементное или физического рода проклятия, которые можно применять во многих целях, не только для боя, а вот этериасы вроде Спригганов с моральным или психологическим воздействиями на других, такое как повышение физических потребностей или настолько смертельные, что не нужно было вступать в битву, чтобы убить своего оппонента, в мирное время были не самыми полезными, поэтому этериасы научились применять свои силы при помощи заклятий. — Давай попробуем что-то отсюда! — воодушевленно сказал Нацу с яркой улыбкой на устах. Сидеть за учебниками он не любил, но когда дело касалось его этерских сил — он загорался, подобно живому огню, подкормленному кусочком дерева. Зереф хотел согласиться, но потом вновь взглянул на книгу. Заклятия из этой книги он видел в первый раз. Листал старые страницы, более внимательно вчитывался в ритуалы и заклятия, уже относясь к этому более серьезно — читать одно, но использовать совершенно другое. Это было невозможно, но как юный и более восприимчивый этериас, Зереф часто ощущал некую энергию исходящую от подобных книг. И она ему совершенно не нравилась — холодная, безжалостная, казалось в любой момент по комнате развеется запах крови и жесткости — это книга войны, где не было места просвету. В Зерефе боролись две сущности — этериаса, что хочет ощутить эту поглощающую силу, и напуганный ребенок. — Нет, Нацу, — строго ответил Спригган, закрыв книгу. И предвидя последующий вопрос, добавил: — Мы еще дети, нам такое не по зубам.       После этого, Зереф рассказал родителям о комнате. Он с детства был рядом с Нацу, и знал, что если тот чем-то загорится, то его ничего не остановит, и чтобы обезопасить его, комната была запечатана. Драгнил-младший долго обижался на брата и упрямо доказывал остальным, что там нет ничего такого, даже не подозревая, что в этот раз стоило послушать.       Перед тем, как ритуальную комнату запечатали, Нацу успел вырвать листок с ритуалом, который он изначально хотел предложить Зерефу. Данный ритуал мог повысить этерскую силу, а Нацу, который до сих пор был «человеком», давно мечтал стать настоящим этериасом. Он не до конца понимал все, что написано, однако главную суть и ингредиенты понять смог. Ритуал был легкий, поэтому к его исполнению он приступил буквально через пару недель. Заперевшись в одной из заброшенных комнат лабиринта, Нацу начертил на полу нужный круг, порезал ладонь над миской, где были не до конца перемолотые цветки Диегерсии. Дальше нужно было смешать эту кровь со своим проклятьем, и выпустив из рук огонь, он подогревал кровь, пока та не стала сворачиваться. Окунув пальцы в жидкость, он рисовал на своем лице символы, смотря в зеркало и шепча ритуальные слова. — Я тогда работал в Министерстве и не проводил так много времени дома, однако в тот день я предчувствовал нечто нехорошее, поэтому и приехал. Я был вместе с Игнисом в кабинете. Он расспрашивал меня о работе, сам рассказывал, как у них с Нацу дела, все было нормально, пока в один момент его не начало трясти, и он стал цепляться за рядом стоящие предметы. Я успел подхватить его и усадить на кресло. Его трясло, как в лихорадке, температура стремительно падала — у него, огненного этериаса! Я чувствовал, как уходили его силы, — Игнил помнил, как бешено билось сердце о грудную клетку, норовя сломать ребра, как его накрыла паника, заполняя весь разум. Долгая злость на брата забылась, заполнившись страхом. Он передавал Игнису свой огонь, но тот не прекращал шептать имя Нацу, просил найти его и позаботиться — в минуты собственной смерть, он больше боялся за сына, чем за себя. Он не уходил, пытался помочь, однако все было напрасно: через несколько минут Игнил больше не слышал стук сердца своего близнеца. Он четно преследовал попытки вернуть брата — кричал его имя, покрывал тело огнем, лишь бы оно не было таким неестественно холодным, и внимательно всматривался, надеясь увидеть, как вздымается грудь брата. Ничего не было, абсолютно ничего — Игнис бездушной куклой лежал у него на руках. Это была первая смерть, чьим свидетелем он стал. Неизвестно сколько бы Игнил не отходил от мертвого тела брата, если бы в кабинет не забежали напуганные слуги, известив, что в секретных проходах начался пожар и там кто-то есть. — После этого Нацу постоянно ходил с ожогами: этерское обличье начинает развиваться только с одиннадцати лет, вместе с замедлением старения, а ему было только восемь и его все еще человеческое тело не было готово к этому… Первые два месяца были самыми сложными. Как ты знаешь, проклятие детям переходят от родителей постепенно, по мере взросления, и Нацу совершенно не мог контролировать свалившуюся на него в один момент силу — любой всплеск эмоций, любой слишком резкий взмах рукой и все полыхало. Я ночами не спал, наблюдал за Нацу, потому что даже во сне огонь продолжал вырываться из его тела. На то время Шерри Бледни, этериас с проклятием исцеления, пришлось поселиться в нашем поместье, чтобы залечивать ожоги, но оставалась опасность, что в один момент мы не успеем и Нацу сгорит в собственном огне. Поэтому в той злосчастной комнате ритуалов, в одной из книг, мы нашли способ, как притупить эти силы — создали браслеты из редкого материала, провели над ними ритуал, и наконец смогли вернуться в спокойную жизнь…       От Люси не укрылось, как опустились плечи Драгнила и вид его стал такой же скорбный, какой с утра был у Нацу. Сейчас ей очень хотелось, чтобы он оказался рядом, и обнять его настолько крепко, насколько это только возможно, и разделить с ним его боль. Она не могла понять его полностью — она и представить себе не могла, что тогда пришлось пережить Нацу — но могла поддержать, ведь тоже знала, какого расти без родителя. И все же, Нацу не было тут рядом, но тут был другой Драгнил. Она подошла к портрету двух братьев, около которого стоял Игнил. Он ей нравился, но пересекать грань личного пространства сама не смела, хоть порой чувствовала себя в его обществе безопасней, несмотря на физическую слабость, но в этот раз подумала, что ему тоже необходима помощь. Сначала ее объятия были несмелые и робкие, но когда Люси почувствовала, как его руки ложатся на спину и притягивают к себе, позволила сделать их крепче.       Продлились они недолго, Игнил отпустил ее и вновь вернулся к портрету брата. В его взгляде читалась скорбь и непосильная вина — после долгих месяцев жизни с Нацу и погружения в его прошлое, не узнать такой взгляд было невозможно. — Вас тяготит что-то еще, Игнил? — аккуратно спросила Люси, всхлипнув. — Знаешь, за десять лет лежания в одной комнате, у меня было много времени обдумать свою жизнь, свои поступки и решения. Когда я выбрался из комнаты и увидел тебя, я отпустил свое прошлое и начал жить, мечтая о будущем. Теперь у меня есть о чем мечтать, — улыбка промелькнула на его лице, от которой Хартфилия почувствовала радость. — Однако есть одна вещь, которую я не могу простить себе — я не извинился перед Игнисом и все годы до его смерти таил в себе злость и обиду на него, — складка пролегла меж его бровей, он замолчал, обдумывая можно ли говорить об этом Люси. Он полностью доверял ей, но разве это не слишком для беременной? Через пару секунд молчания он все-таки продолжил: — Помнишь, я говорил, что у меня был сын? Игния родился на несколько месяцев раньше положенного срока и умер вместе с матерью. Игнис не впустил меня к ним, не дал увидеть собственного сына хотя бы раз в жизни. Я угрожал, напал на него, я хотел убить его, но он так и не впустил меня. А потом, сказав брату, что ненавижу его, и не желаю больше находиться в этом доме, ушел работать в Министерство… Сейчас я понимаю, что если бы увидел их, я бы сошел с ума и не смог продолжить жизнь дальше, однако, как всегда, это произошло слишком поздно, когда изменить что-либо невозможно… Люси, люди и этериасы не так сильно отличаются друг от друга, как думают все. Мы не умеем ценить, что имеем, пока не потеряем, — и я очень хочу, чтобы вы с Нацу поняли это, и не потеряли… — не успел Драгнил договорить, как заметил, что девушка без остановки вытирает свои щеки, по которым не прекращали течь слезы. — Ну вот, я так и знал, что мне не стоило это рассказывать!       Усадив беременную на диванчик вдоль стены, он стал утешать ее. Люси очень нравился Игнил, однако своими рассказами он умел доводить ее до слез, и она начинала чувствовать стыд за то, что ее приходится утешать, и порой даже пугалась, что стала слишком эмоциональной. Но не отрицала, что ей нравилось, когда ее гладят по спине. Мама тоже так делала. — Извините, Игнил, это не из-за вас. Я, я, я просто вспомнила о маме — это происходит так часто в последнее время, и я с-совершенно не могу себя контролировать, — кое-как проговорила Люси, слезы душили и всхлипы не прекращались. О своей матери она даже Нацу практически ничего не говорила, она вообще никому никогда ничего не говорила, так что сейчас снять эти оковы сдерживания и молчания было нелегко. — Она ушла на задание, помочь подруге. Она мне сказала, что ненадолго. Я ждала ее, но она не вернулась… Я, я бы так хотела взглянуть на нее в последний раз.       Люси вновь разрыдалась на плече этериаса. Она не могла заметить, как Драгнил отвел глаза и его кадык дернулся. Наверно, это была единственная вещь, которую он до сих пор не мог открыть Люси, или не прятать глаза от угрызений совести. Извиниться за то, что он лишил ее матери и ее будущего — ком вставал в горле, страх стать возненавиденным присутствовал в нем, как и взволновать Люси, вызвав нервный срыв или что-то еще хуже. Он не хотел ей вредить, поэтому лишь прошептал: «Лейла, она тоже очень хотела увидеться с тобой». Но разве Люси могла его сейчас услышать?

***

      От воспоминаний вчерашнего дня, Хартфилию отвлекло шевеление рядом. Руки оплели ее тело, придвигая к себе еще ближе, а закинутая на исповедницу нога полностью ее обездвиживала. Глубокий вздох и приятное мычание со стороны этериаса, и у Люси вырвался смешок — ее всегда умиляла тяга Нацу к объятиям во сне, а если он не находил свою «мягкую игрушку», которой последние месяцы являлась его этери, он метался по всей кровати, и в итоге Люси просыпалась либо от этих копошений и сама к нему двигалась, чтобы он успокоился, либо от того, что найдя ее, сжимал в сильных объятиях, поэтому ночью она старалась не ложиться на край. Сейчас его объятия были похожи на пламенный и очень-очень крепкий захват, хотя Люси по своему опыту знала, что огонь обволакивает нежно, принося приятное тепло, однако с температурой тела этериаса, назвать по-другому, как пламенные, их нельзя было. Хартфилия стала вырываться, но Нацу не ослаблял хватку ни на секунду. По непонятному мычанию и рычанию, было легко догадаться, что этериас не спит, и к своим попыткам выбраться прибавила еще и просьбы. — Люси, ну ты так вкусно пахнешь и такая мягкая, давай лучше еще полежим, — пробурчал Драгнил, не раскрывая глаз, только удобнее подстраивая под себя этери. — Нацу, скоро обед, ты и так полдня проспал, — утратив силы на борьбу, устало выдавила из себя Люси. — Неправда, у тебя сегодня гимнастика, я бы не проспал ее. — Нет, Нацу, ты проспал. Она закончилась часа два назад, — кажется найдя чем можно заставить Драгнила ее отпустить, с уверенностью ответила исповедница.       Минута молчания, и пристав на локтях, Нацу взглянул на другую сторону постели, где был раскрыт балдахин, давая увидеть, как солнечный свет проникает в комнату. С криком «Люси!», Нацу удивленно посмотрел на этери. Его сейчас крайне интересовал вопрос, почему он проспал?! И ему ответили на него, но лишь спустя пару минут, когда Хартфилия прекратила смеяться — столь резкое пробуждение вместе с настоящим ошеломлением на лице только от того, что он пропустил гимнастику для беременных, куда Люси иногда полагалось ходить одной, вызывало у нее просто истерику, поэтому только потом она смогла объяснить причину, что она пошла одна. Нацу подобное совсем не устроило. Хмуро пробормотав что-то вроде, что он вполне мог обойтись без сна, принял сидячие положение. Он хотел слезть с кровати, но схватившая его за руку Люси, заставила опять лечь, а чтобы он не встал, села сверху. — Это не так! — возмущенно воскликнула Хартфилия, строго смотря на этериаса. — Ты сегодня полночи не спал — тебе необходим отдых! То, что я беременна не значит, что нужно забивать на себя! Мне неприятно, что ты крутишься вокруг меня, пылинки чуть ли не сдуваешь, а себе не позволяешь и минуты отдыха! И не надо бурчать, я забочусь о тебе — почему тебе можно, а мне нет?! — бурно жестикулируя руками и ударяя его по груди, на одном дыхании высказала все Люси, что предпочитала сдерживать в себе. Ей не хотелось упрекать Нацу за его опеку, однако ее совершенно не радовало, что он не позволяет проявить заботу к нему, словно она единственная, кто нуждается в этом. Это было одновременно и эгоистично и не эгоистично с его стороны. — Нацу, ты думаешь, что делаешь только лучшее, но это не так — я волнуюсь за тебя, не меньше, чем ты за нас, так что прекрати. Вспомни, что ты должен устранять причины стресса, а не добавлять их, раз уж по-другому я не могу донести это до тебя. Вчера был тяжелый день и никто не винит тебя за то, что ты поспал дольше обычного, поэтому корить себя не надо, — успокоившись, Люси с заботой смотрела на Драгнила, надеясь, что он понял ее.       Притянув к себе этери, Нацу уложил ее к себе под бок — оставил бы на себе, но лежать ей на животе нельзя — оставив нежный и целомудренны поцелуй на ее губах. Простое «спасибо», полное благодарности и усталости, было для Люси совершенно не обязательно, но она приняла его и притянула этериаса к себе, решив, что сегодня они могут позволить себе спальный день.       Цветник с названием «Семья» в сердце Нацу зарос чертополохом, и подобно сорняку оно заполнило место, высасывая все хорошее, что есть в земле. Но теперь в жизни Нацу появилась Люси. Как опытный садовник, она избавлялась от сорняков и сажала там новые саженцы — она подарит ему новую, счастливую семью.