Хартфилии нравилось смотреть на очаровывающие пейзажи, написанных на холстах умелой рукой талантливого художника, и на портреты семьи Драгнил, где каждый из них был изображен величественно, так, какими должны быть главы великих семей, некогда переступивших свою гордость и сохраняющих спокойствие в мире. За месяцы жизни в поместье Драгнил Люси изучила все картины, малейшие детали, каждый штрих. Лица предков ее детей были навечно зарисованы в памяти несмываемыми красками. Исповедница искренне считала, что это невероятный дар запечатлять миг времени, щедро дающий любому желающему насладиться чарующим видом, что когда-то поразил и будет поражать. Люси и мечтать не могла, что и ее портрет будет висеть в стенах поместья Драгнил.
Это была еще одна традиция семьи Драгнил: изображать лик своих этери-женщин еще одна благодарность за их особую роль и перенесенные страдания, что подарили новую жизнь. Нацу даже раскрыл, что среди секретных проходов есть комната, где висят все портреты этери. Люси горела от любопытства, ей хотелось взглянуть на женщин, к числу которых она сама скоро присоединится, но Нацу отказал. «Это ценность всех этериасов моего рода, обнажить ее перед кем-то, даже если это ты, будет осквернением». Нацу почитал традиции своего дома, за нарушение которых он сам себя никогда не простит, поэтому Люси не протестовала.
Художником был нанят Ридус Джон, лучший в своем деле. Долгое сидение без движений утомляло, Нацу словно предвидел это, поэтому потребовал разделить работу на части и Люси рисовали уже второй день. Исповедницу удивляло, как он успел договориться, а точнее когда: на этой неделе он был загружен работой и Люси видела его либо ночью, либо раним утром, и времени побыть вместе у них не хватало, что немало расстраивало. Однако Нацу, несмотря на ее просьбы и уговоры, шутил, что потом он отходить от нее не будет, и еще успеет надоесть, а сейчас ему нужно позаботиться о своих подчиненных. «Благородно, так и должен поступать глава великой семьи, это его обязанность»: уговаривала себя Хартфилия, скрывая обиду, что он не уделяет ей внимание, это было бы слишком по девичьи — в ней должна остаться хоть капля от исповедницы.
Сейчас после долгого и ужасающе скучного позирования, от которого у нее затекли конечности, и она сама чуть не заснула там, Хартфилия шла по мрачным и сырым коридорам, где только факел освещал ее путь. Игнил просил ее зайти попозже, и так как в собственной спальне его не оказалось, а гибриды пожимали плечами, означало, что он в своих старых покоях. К сожалению, с каждым месяцем Игнилу становилось хуже — любое действие ослабляло его, он больше не мог ходить без трости и поспевать за остальными, передышка и отдых были ему необходимы даже во время легкой прогулки. Игнил пытался скрыть ухудшающиеся состояние, но это видели все. Уговоры Нацу не действовали, Драгнил-старший не использовал свои силы, поэтому временами приходилось ходить в старую комнату в глубине потайных проходов за лекарствами, что замедляли отравление организма проклятьем. Ждать или вырывать слуг из работы Люси не желала, и пошла одна. Два раза она ходила в ту комнату со слугами и Игнилом конечно же — Нацу запрещал ей гулять по опасному лабиринту — однако она успела с точностью запомнить дорогу и с уверенностью сворачивала на поворотах без опаски заблудиться.
Через пару минут исповедница оказалась перед нужной дверью. Игнил был удивлен, что Люси дошла сюда одна. Без карты запутаться и пойти не туда было легче простого, а она сделала это по памяти. С нескрываемым подозрением Игнил смотрел на Хартфилию, долго и изучающие, пытаясь разглядеть в ней что-то еще, что-то скрытое под физической оболочкой. Он смотрел не на ее живот, как делали практически все, Драгнил смотрел исключительно на
нее. Радостное настроение бесследно исчезло, Люси было неудобно под этим тяжелым взглядом. Приобняв себя одной рукой, она напомнила, что именно он позвал ее к себе.
— Извини, — мягко произнес Игнил, осознав, что испугал Люси. — Да, я хотел тебе дать кое-что.
Игнил присел на кровать, похлопал рядом с собой, подзывая Люси, и стал копаться в шкафчиках прикроватной тумбочки. Вытягивая шею, девушка пыталась увидеть причину поисков, а интерес подогревало, что это будет не для детей и не на время беременности, эта вещь будет лично для нее, ведь в этой комнате явно не было набора молодых мамочек. Это радовало Люси, за эти месяцы беременности практически все акцентировали внимание на ее положении, и Игнил был одним из немногих, кто помнил, что существует не этери Драгнила, но и Люси Хартфилия.
Вскоре этериас достал черную шкатулку, похожую на маленький сундук, с рисунком на металлическом покрытии. Прозвучали два щелчка и шкатулка открылась. Две цепочки с прикрепленными пластинками, на которых были выцарапаны ритуальные знаки, лежали там. Взяв одну из цепочек в руки, Игнил резко побледнел и выпустил из рук украшение, упавшее обратно. От начавшегося головокружения он схватился за голову и мог упасть, не подхвати его Люси. Несмотря на наступившее плохое самочувствие, с радостью этериас отметил, что браслеты не потеряли свою силу.
— Игнил, с вами все хорошо?! — обеспокоенно спросила Хартфилия. Оперевшись на руки он покачал головой и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Трогать их голыми руками, когда сил у него практически нет, было опрометчиво. Хартфилия с опаской смотрела на сундучок. — Что это?
— Помнишь, я тебе рассказывал, что в первое время, после смерти Игниса, Нацу приходилось носить сдерживающие силу браслеты? — объяснил Игнил. Встав с кровати, он опять стал рыться в шкафчиках. Обернув руку салфеткой, достал одну из цепочек и переложил ее в другую коробочку. Серьезно смотря на удивленную девушку, Драгнил передал ее ей. — Люси, я понимаю, что, возможно, ты не навсегда останешься здесь, поэтому если ты вернешься на родину, я хочу, чтобы ты взяла это с собой. На всякий случай.
Люси опустила тяжелый взгляд вниз.
Если вернешься на родину. Она не думала об этом с отъезда Эрзы, не потому что забыла или было некогда. Нет, она не хотела думать об этом. Она безумно скучала по своим сестрам, с которыми жила вместе с самого рождения, ей так хотелось обнять каждую из них и спросить, как они, как растет малышка Скарлетт, чему еще новому научилась Венди, смогла ли Юкино победить Минерву в тренировочных боях или Сорано опять устроила скандал и матч реванш. В этом же мире у нее был любимый этериас, Игнил, гибриды, и дети — ее новая семья. Мысль, что ей придется выбирать между миром людей и этериасов угнетала. В обоих мирах жили любимые сердцу люди и этериасы, что являлись неотъемлемой часть ее самой, и отречься от кого-то из них навсегда, без возможности изменить свое решение — Люси не могла этого представить. Она хотела, чтобы все были рядом, и ей не нужно было бросать кого-то из них, нанеся неизлечимые раны не только себе, еще и другим вечной разлукой.
Вот только, это было невозможно. Этериасы и исповедницы — извечные враги, они не смогут сосуществовать вместе, единственное место, где это возможно — ее мечты. Но мир не сказка, он жесток и безжалостен, где хорошо и счастливо заканчивается для немногих избранных любимчиков Судьбы, для которой Люси Хартфилия была всего лишь экспериментом в сложении не простых уз, что никогда не должны были соединиться. Какой бы Люси не сделала выбор, ей будет больно. Очень больно. На грудь ложилась неотвратимость, что душила своими холодными тисками, медленно убивая изнутри. Поэтому Люси не думала, она откладывала все на потом, с жалкой надеждой, что потом все решится, прекрасно понимая, что это очередная ложь самой себе.
Сейчас она вновь убегала от выбора, задавшись другим, уже немаловажным вопросом — на всякий случай? Как исповедница, Хартфилия знала, что немногие этери-женщины возвращались домой полностью здоровые, продолжая жизнь такой, какой она была прежде. У большинства оставались последствия после второго периода беременности, а также психологические травмы, и с каждой проблемой женщинам приходилось справляться самим, так как после рождения нового этериаса, их жизнь была не интересна ни демонам, ни Министерству.
Однако до этого рано, и шестое чувство подсказывало Люси, что это связанно с другим — она исповедница. Внешне они ни чем не отличались от простых людей, но они отличались — они были быстрее, сильнее, ловче среднестатистического человека. И это с ними сделал ген этериасов. На протяжении многих поколений исповедницы, чьи предки не умерли от губительной крови демонов, жили нормально, без всяких осложнений, наоборот она только помогала им. Теперь все могло измениться — Люси связалась с этериасом и вынашивает от него детей, и как это повлияет на ее организм — никто не знал. Она умрет? Станет жертвой мутированной крови? Или с ней произойдет нечто такое, что никто себе представить не мог? Ответа не было… Возможно не было.
Люси вскинула голову, и выжидательно, с надеждой, смотрела на Драгнила.
— Не надо представлять все самое худшее, — обнадеживающие улыбнулся Игнил. Хартфилия была умна, она быстро до всего догадалась, и это все отражалось на ее лице. — Я просто побеспокоился по этому поводу. И вспомнил, что у нас в роду уже была одна исповедница. Я почти полностью уверен, что все будет хорошо.
— Почти? — спросила Люси. Такой ответ не вселял веру в лучшее. — Вы что-то нашли?
— Нет, и поэтому почти, — тяжелый вздох вырвался из груди этериаса. Не такой ответ он собирался ей дать, когда начал это все. — Я последнюю неделю роюсь в архиве. Записи слишком старые, большинство уже с трудом читаются, если вообще читаются. Однако из того, что есть, я не нашел ни одну запись, что происходило с Ненси Драгнил, только о работе в поместье и восстановлении после окончания войны. Скорее всего, это хороший знак, если ничего не написано, значит ничего не было, — он провел рукой по лицу, и его лицо, как показалось Люси в полуосвещенной комнате, состарилось на десятки лет, таким каким бы оно было будь Игнил человеком. Шансы были малы, и все же, отчет это не личный дневник, о худшем могли умолчать. — Я не знаю, что с тобой будет потом, Люси. Я очень надеюсь, что беременность никак не повлияет на тебя, и все же, ничего нельзя упускать из виду. Если что-то произойдет, уверен, пока ты будешь здесь мы найдем способ помочь, а если ты уйдешь тебе помогут либо окрайд, либо этот браслет… Возможно, говорить об этом еще рано, но о будущем нужно думать, и я хочу помочь всем возможным пока еще стою на ногах.
— Игнил, не говорите так.
— Всегда нужно думать о будущем, Люси! — строго сказал Игнил, почти что срываясь на крик. Импульсивность всегда была в Драгнилах, и не исчезала не под какими изменениями характера и судьбы. Вот только, Игнил легко мог подчинить свои эмоции и угасить вспышки злости, чему молодому Драгнилу стоило учиться еще много. — Я слабею с каждым днем, а настойки не будут помогать мне вечно. Навряд ли я проживу еще год. Но пока я еще жив и могу помочь вам, я хочу это делать! Я думаю о всех вариантах будущего, потому что потом я не смогу дать вам достойную заботу и поддержку. Но окажу небольшую помощь, тем что делаю сейчас. Прошу тебя, возьми цепочку, на всякий случай! Спрячь ее хорошенько от Нацу и не трогай голыми руками, кто знает, как ее сдерживающая сила повлияет на детей! — голос этериаса был так же строг, но в нем была забота и любовь. Игнил был искренен в каждом в своем слове — Люси часть его семьи, и это говорило об всем. — Пообещай мне, хорошо?
— Обещаю, ваши старания не останутся незамеченными, — тихо произнесла исповедница, в плечо обнявшего ее этериаса. Люси была восхищена им, его мужеством и доброте, однако больше она была расстроена. Игнил за эти месяцы стал для нее самым близким: он видел в ней что-то большее, чем просто этери племянника — он видел в ней личность, он принял ее, верил и поддерживал, неверно, больше, чем Нацу и кто-либо еще. Это многого стоило в этом мире, где люди живые инкубаторы. Игнила очень не хватало в ее жизни, а теперь, когда он есть, представить, что его не будет, слишком сложно, слишком невозможно.
Люси взяла коробочку с одним из браслетов. Она внимательно рассматривала его, вчитывалась в идеально вырезанные знаки на подвеске из переливающего синего с белыми проблесками мелких волн идущего по камню. Он чем-то напоминал окрайд в воздействии, но этот камень был не звездной рекой, это было отражением лунной ночи. Люси думала о том, что когда-то давно, когда она еще, наверно, не родилась, Нацу приходилось носить эти браслеты, чья силы даже не могла сдержать силу этериаса, резко передавшиеся ему от отца. Они спасли ему жизнь — Нацу мог сгореть в собственном, неуправляемом огне — однако навряд ли он захочет их видеть, не после тех событий по которым они были созданы и переменены. Если он увидит их у матери своих детей его реакция будет неоднозначна, но все обязательно пожалеют об этом.
Нацу никогда не говорил прямо о своем отце, не больше, чем упоминания или редкие счастливые моменты из детства во время разговора о близняшках. Люси не просила большего, она понимала его — она вела себя точно так же, когда речь касалась ее матери. Вместо приятной ностальгии воспоминания возвращали исключительно призрак чувства утраты. Раны за эти годы затянулись и больше не были столь глубокими, что в начале, но они не исчезли — были уродливыми шрамами, которые они старательно прятали под одеждой.
Единственный раз когда она перед кем-то оголила свою душу, свою давнюю боль, был Игнил. Ей нельзя было, она исповедница — показать свою слабость равнозначно смерти. Однако перед ним можно было. Игнил не причинит вреда — станет на ее сторону, спрячет за своей спиной, и уж точно в его голосе не будет упрека, заставляющий ощущать пронзающий стыд, что сжимал сердце в страхе. Всю жизнь исповедницы заключали Люси в рамки кодекса, который уже тысячу лет к чертям никому не сдался, Нацу же… он дал ей быть собой, однако в нем не было той же искренности. Он до сих пор что-то скрывал.
— Игнил, вы всегда честны со мной? — все еще пребывая в раздумьях, вкрадчиво спросила Хартфилия.
— Конечно же, — этериас осторожно взглянул на девушку. Он был с ней честен во всем, кроме одного. Он боялся, что Люси его возненавидит. — Тебя что-то тревожит?
— Два месяца назад, в годовщину смерти вашего брата, когда я рассказала о своей маме, вы сказали «Лейла, она тоже очень хотела увидеться с тобой», — медленно, слишком безмятежно произносила слова, в то время, как в голове творился хаос. Люси не знала, как она не выпалила все на одном дыхании, так быстро, что ничего не разобрать. Учение исповедниц самоконтроля явно не прошли даром.
Это был не первый раз, когда Игнил упомянул имя ее матери. Раньше она думала, что это не больше, чем совпадение — Лейла не такое уж редкое имя. Однако после того, что он сказал в тот день, совпадениям не оставалось места — Игнил знал ее мать. Это мучило ее все месяцы, и недавно, до того, как Нацу практически перестал появляться в поместье, она осмелилась задать ему вопрос, как связаны Игнил с Лелой. Она ждала намного большего ответа, чтобы ей не пришлось идти к Игнилу и вновь ворошить его прошлое, однако он подтвердил ее теорию: «Не знаю. Дядя не любит об этом говорить. Но что могу сказать точно, она поразила его, ведь я не знаю, как объяснить, что после этого он помешался на идее стать человеком». Впрочем и Нацу не был рад такому вопросу, и потом лежа на постели друг с другом в темноте, он рассказывал насколько глупый и эгоистичный этот поступок дяди.
Игнил молчал. Волнение потоку воды текло по ее телу, безжалостно утапливало любое спокойствие, и ускоряло стук сердца. Люси не поддавалась ему: пока она не скажет все, что намеревалась, она не сдастся. Она погружалась в воспоминания — они были реальны, настолько, словно она вновь оказывалась в тоже время, в том же вместе. Вспоминала и думала, соединяла и составляя в одну цепочку, а все, что неизвестно, присуще простому человеку додумывала сама.
— Игнил, моя мать была вашей этери? — уже не сдержав себя, она проговорила это быстро, одним словом. Ей нужно было знать ответ. Почему ее мать так резко пропала? Почему Игнил так много знает об исповедницах? И неужели у нее мог бы быть брат? Однако почему тогда мама умерла, это же не из-за беременности?
— Нет, Люси, вовсе нет, — покачал головой Драгнил. Сглотнув ком в горле, он сжал сильнее кулаки. Брови Хартфилии свелись к переносице — это была единственная связь, которой она могла их связать. — Я понимаю, почему ты так подумала. Я сильно запутал тебя, но моя этери появилась в поместье еще до рождения Нацу, более пятидесяти лет назад…
Он уже давно смирился и принял свое прошлое, и все же, этериасу с трудом давались воспоминания об этери и сыне.
Игнил с Игнисом уже несколько лет являлись полноценными главами семьи. О детях первый подумал Игнил, именно он высказал эту мысль, и предлагал брату одновременно с ним вызвать этери, чтобы их дети росли вместе с первых минут жизни. Игнис, который обычно всегда поддерживал задумки близнеца, отказался. Он сказал, что переваливать всю работу на приближенных в это время будет безответственно, и навряд ли они оба захотят постоянно отвлекаться на работу после рождения детей. Он предложил, пускай Игнил полностью займется своей этери и ребенком, а через пару лет они поменяются местами. Это и вправду было лучшим решением, хоть Игнил не понимал своего брата — очевидно, что это были оправдания.
Ожидание этери продлилось более двух месяцев. Найти ее было сложно: девушка появившееся во сне имела хилое тельце, спутанные черные патлы, закрывающие осунутое лицо — с первого взгляда было ясно она нищенка с улиц, на которых никто никогда взгляд не поднимал — и ситуацию усложняло ее немота и отсутствие имени. Игнил сначала думал, что это от испуга, но она и вправду оказалась немой и безымянной. Понять друг друга они совершенно не могли, только Адера как-то доносила до нее необходимую информацию. Перед зачатием они пытались откормить, излечить ее, Игнил обходился с ней словно с фарфоровой куклой, лишь бы ей стало лучше, и она родила ему сына — Игнию — имя означающие огонь, стихию их рода. Однако это не несло видимых результатов, долгие годы житья на улице и вечный голод были неизлечимы. Она с трудом переносила беременность, и все в доме молились, чтобы она смогла перенести второй период.
Их мольбы никто не услышал.
Ее тело слабело, ничто не могло унять продолжительную боль, что истощала с каждым днем. Девушка продержалась еще месяц, а потом. А что было потом Игнил не помнил. Его переполнял страх, горе, отчаяние, и ненависть, что обернулась к брату, когда вместо ребенка — его дорогого мальчика — он принес пуповину, жалкую пуповину, не Игнию. А потом ненависть взросла только больше, усилившись завистью — спустя четыре года у Игниса родился мальчик, здоровый и живой. Это было нечестно. Игнил хотел ребенка во множество раз больше, но он достался его брату.
Однако эта скорбь и боль дала Игнилу новую цель: он хотел узнать о людях больше, они так хрупки и слабы, а также помочь другим этериасам, обрести своего ребенка. В желании забыться и избежать ненавистного близнеца, Игнил ушел работать в Министерство.
— Так значит… — Люси хотела ударить себя по голове. Она помнила все, учла все, полностью все. Все, кроме времени. Это было так глупо, именно это она должна была рассчитать в первую очередь. Очень глупо и позорно.
— Лейла не была моей этери, но она много для меня значит, хоть я и знал ее не дольше пары минут. Она была самой человечной из живых существ, что я когда-либо знал… Я захотел стать подобным ей, — его надтреснутый голос замолчал слишком резко, как показалось Хартфилии. Он был полон скорби и печали, и Люси было его жаль, искренне жаль, но она хотела знать совсем другое.
— Что случилось с моей мамой?
— Извини, Люси.
— Игнил, пожалуйста! — вскрикнула исповедница. Ей нужны были ответы.
Люси годами ждала возвращения мамы, молилась Великому, и терпеливо ждала, представляя ее возвращение. Она имела полное право знать, что произошло с ее матерью. Она должна знать почему мама так и не вернулась к ней.
Этериас молчал. Отвернул голову и просто молчал, пока на глазах девушки выступали слезы и встревоженное чувство нарастало — она узнает самую главную и важную тайну своей жизни, что ждала семнадцать лет — окутывало здоровый разум своим безумием, сомнениями и страхами. Вот только, никто ничего не говорил.
Наставшую тишину, что сводила с ума своим напряжением, разрушил звук резко распахнутой двери. В проходе стоял запыхавшийся Хэппи. Витавшая атмосфера ощущалась с первых секунд. Мальчик слегка нахмурился, посмотрел на Игнила и перевел взгляд на исповедницу, что так и не обернулась на него. Привычная радость вернулась к гибриду, и вставший хвост трубой, покачивающийся из стороны в сторону, доказывал это. Быстрыми шажками он подскочил к Люси, и сев рядом на кровать, обнял ее.
— Люси! Ура! Я нашел тебя первым! — потеревшись об нее, весело промурлыкал Хэппи. — Мы тебя обыскались!
Хартфилия продолжала не отрываясь смотреть на этериаса. Она все еще ждала ответ, и получала его в виде молчания. На детском лице отразилось непонимание. «Что произошло?», взволнованно спросил гибрид, ему не нравилась это. Хозяин Игнил и Люси всегда хорошо ладили, сейчас все перевернулась — плохой знак, а он ведет за собой еще больше плохих последствий, так всегда говорила мама.
— Люси, потом, пожалуйста. Я не могу, не могу… — дрожь пробирала этериаса от захлестнувших чувств. Вспомнить за раз о своей этери, мертвом сыне и девушке погибшей на его руках сложно и больно. Он не мог это больше выдержать, ему нужна передышка, чтобы жестоко растерзанные воспоминая, что долгие годы старательно становились страницами в книге жизни, а не вечно вырываемыми листками, которые он ненавидел и хотел навечно забыть, начали вновь вшиваться обратно вместе с очередным принятием. — Прошу тебя, дай мне время.
Люси поджала губы. Ей так хотелось, так хотелось все узнать, что она ночами спать не могла и сходила с ума. И теперь, когда она вот-вот получила желаемое, у нее это отобрали, как конфетку у ребенка. Только сейчас это было намного обиднее, и намного несправедливее. Издав сдавленный всхлип, Хартфилия вместо грусти и ожидаемой истерики, ощущала опустошенность. Внутри было пусто, а где-то на самом дне таились все эти ужасные чувства, дремлющие монстром на недосягаемом дне.
Выдавив из себя подобие улыбки, он погладила котика по голове.
— Говоришь, меня искали? Что же такого случилось? — сделав вид, что ничего не произошло, Хэппи светло посмотрел в глаза исповедницы и начал с прежней веселостью говорить, не обнаружив в ней печали.
— Ничего. Нам просто все время нужно быть рядом с тобой. Если бы хозяин Нацу был дома, он бы очень-очень сильно разозлился, — вздрогнул котик, подумав, в какой бы гнев пришел хозяин.
— Даже ночью? — спросила Хартфилия, скорее для развеивания все еще не исчезнувшей напряженности. Ее интересовал этот вопрос: еще с приезда она ощущала слежку за собой, а с начала беременности ситуация ухудшилась. Ее ни на секунду не оставляли без присмотра, будто она больной ребенок или умирающий на последнем издыхании, даже ночью это продолжалось. Единственное время передышки от вечных взглядов, когда она оставалось с Игнилом — он понимал ее, поэтому мог оставить одну или отпустить прогуляться.
— Если хозяина Нацу нет дома — да, даже ночью. А так, всегда. Это приказ хозяина, — просто ответил Хэппи и, догадываясь о реакции девушки, добавил: — Все этериасы так делают.
— Я знаю, но мне это зачем? — у Люси вырвался смешок, она искренне не понимала. Она знала об обычаи в мире этериасов, это делалось специально, чтобы ненавидящие этериасов и сошедшие с ума этери не остановили беременность или не убили себя вместе с ребенком. И, конечно, зная историю о матери Нацу, она понимала зачем это. Однако она уже была на шестом месяце беременности, ничего не произошло, не о чем было переживать.
— Он боится. Наверно, он был бы спокойнее будь…
— Хэппи! — прикрикнул Игнил — это гибрид слишком болтлив, и мог сказать то, чего не стоило. Но тот его не услышал.
— Будь у вас девочки. Он определенно не переживал бы и не заставлял нас следить за тобой. Будто у нас нет другой работы.
Второй раз кричать Игнил не стал, поздно. Он внимательно следил за реакцией Люси.
— Извини, Хэппи. Ты сказал «будь у нас девочки»? — нервно переспросила исповедница. Почему «будь»?
— Прошло же почти полтора месяца, — прошептал гибрид, поглядывая в сторону этериаса. Он слышал, как Игнил угрожал хозяину Нацу, что дает ему месяц, который уже закончился. Хэппи искрение думал, что Люси обо всем знала и она отнеслась к этому спокойно, не сделала ничего ужасного, как наговаривал хозяин. Перестав обнимать исповедницу, он смял в кулачках ткань штанов. — Люси…
— Хэппи? Игнил? Что значит «будь»? — более твердо произнесла исповедница. Их виноватый вид говорил, что сбывались ее худшие предположения. Худшие из худших.
— Люси, успокойся, ничего от этого не изменится, — как можно аккуратнее старался говорить этериас, чувствуя, как в девушке растет буря, после сильного ливня, и, как он думал, наставшего спокойствия. Та, не собираясь слушать, перебила его:
— Как давно вы об этом знаете?
— Около трех месяцев. Но, Люси… — снова он попытался успокоить девушку. С непроницаемым лицом и красными пятнами на нем, единственное, что сейчас выдавало пробудившегося монстра закопанных эмоций, Хартфилия снова перебила его холодным и требующим голосом:
— И Нацу тоже?
Исповедницы страшны в гневе, а если она еще и беременна — ее ничто не остановит, Игнил не единожды подтвердил для себя это, работая в Министерстве. Ему не оставалось ничего, кроме, как покорно кивнуть.
***
Нацу волочился по коридорам собственного поместья. Гибриды подошли его встретить, однако тот даже не посмотрел в их сторону, он скинул верхнюю одежду на пол и пошел дальше в свой кабинет — последнее место, где он хотел бы сейчас находиться. Он шел медленно и представлял, как скоро ляжет в свою мягкую словно пух постель или, если у него останутся силы, в горячую ванну, где можно расслабиться и ни о чем не думать.
Нацу устал. Просто-напросто устал. Она заполнила каждый сантиметр его тела, въелась в кожу и обрастала, закрепляясь на костях, как прорастающая лоза, заброшенная садовником. Он себя забросил — отдался полностью работе и забыл про себя и свою семью. Он возвратит все потом, обязательно, но не сегодня и уж точно не ближайшую неделю. Он должен позаботиться о своих подчиненных.
Нацу для себя больше не был одним из сильнейших этериасов, что продолжал сохранять мир в мире вместо своих предков, ему казалось, что он — это усталость, а усталость это он. Сейчас он мечтал о покое. О небольшой передышке — ему больше ничего не нужно. Ничего.
К сожалению для Нацу, все имело последствия. Велнусы становились смелее: до этого они просто подходили ближе к деревням гибридов, воровали скот и разгромляли отдаленные постройки, однако на прошлой неделе они зашли дальше — вторглись в деревню, разрушили дома, убили четырех гибридов и многих ранили. Это была деревня дома Макса Алорс — один из подчиненных дома Драгнил. Эта тема была первой и самой главной на собрании главенствующих семей. Разгневанный Нацу сразу предложил заняться истреблением велнусов, чтобы такое больше никогда не повторилось. Вот только, никто не стал его слушать — приближенные Рэдфокса, после инцидента на балу Локсаров, открыто презирали Нацу; отношения с собственными подчиненными так же были испорчены, а Спригганы, в том числе и Зереф, всегда относились к нему несерьезно. Они отказали — сказали, что в этом нет смысла. Если сначала они не узнают причину резкого возрастания популяции, из-за которой, как они считали, велнусы стали подходить ближе к поместьям и нападать, все будет бессмысленно. Драгнил настаивал на своем. Он в раздражении повторял одно и тоже, чуть не переходя на крик. Лишь пару этериасов его поддержали, но они быстро сдались под аргументами других, ведь в регионе дома Алорса всегда водилось огромное количество велнусов, навряд ли остальные допустят произошедшее. У Нацу крутилось одно: Будь это их подчиненные они бы не стали медлить! — но кому это интересно? Единственная мера к которой они пришли — обезопасить дома своих подчиненных. На всякий случай.
После этого Нацу ждало еще одно последствие, из-за которого он уже неделю почти не появлялся дома. Нацу не мог допустить, чтобы у кого-то еще повторилась та же ситуация, что и у Алорса. Он должен был как следует обеспечить безопасность всех подчиненных, и поддержать Макса. Быстрый способ сделать все как можно скорей — распределить работу. Но Шакал отказался. «Мы несколько лет работали за тебя, думаю, нам положен отдых!» — с вечной усмешкой на устах сказал молодой этериас, тот, кто сам главой семьи работал меньше двух лет. Но Нацу видел, что Шакал делает это назло — в нем слишком очевидно читалась обида. Его сильно задели слова сказанные каким-то человечишкой. Он мстил. Нацу не отказался он вообще ничего не сказал, он просто кивнул. Эта была цена за его ошибку — он не совладал со своей этери и позволил ей превратить бал в честь беременности Джувии в жалкий театр Люси Хартфилии. Другие увидев, что глава не дает отпор, тоже подхватили идею Шакала. В итоге, трое из девяти были готовы верно продолжить свою работу, но Нацу их отпустил — он десять лет перекладывал на них свою работу, пора возвращать долг. И сделать это лучше сейчас, пока не родились дети.
Всю огромную работу Драгнил делал один — заполнял документы, создавал новые, проверял безопасность территории своих подчиненных и помогал установить ее. В поместье он возвращался поздно ночью, и проспав пару часов, ранним утром уезжал. Подчиненные были для него сейчас намного важнее.
Когда Нацу возвращался домой, он не был способен на что-либо еще. Он принимал быстрый душ, и перед тем, как лечь в постель и уснуть едва коснувшись подушки, он смотрел на свою этери, проводил рукой по быстро растущему животу и напоследок целовал. А если Люси не спала и все еще ждала его, что случалось все чаще к негодованию Нацу, он прикладывал голову к груди, крепко обнимая, и слушал ее разговоры о произошедшем за день. Из оставшихся сил старался еще немного послушать ее голос и насладиться поглаживаниями по голове. Она искренне переживала за него, и Нацу обещал себе, что он обязательно возместит потраченное время и сделает все, чтобы это не повторилось. Он должен заботиться о ней, не наоборот.
Нацу был ей благодарен.
Документы, лежащие в архиве, возрастом более тысячи были практичными, они давали узнать подлинную историю их мира, которую не исковеркают, потому что она кого-то не устраивает, как порой делали люди, а также они являлись неплохим учебником и примером для начинающих глав семьи. И как бы Нацу не нравились эти бумажки с непрекращающимся текстом и цифрами, он признавал, что они полезны. Возможно, отчасти потому что раньше ему приходилось на них только смотреть и подписывать. Потом они нравились ему все меньше, а последнюю неделю он их ненавидел. Всю дорогу до поместья он и взятый в помощник-гибрид писали эти гребанные бумажки — все же надо задокументировать! — однако они так и не успели. Сейчас вместо того, чтобы идти в такую притягательную своей мягкостью кровать, Нацу должен был сделать записи по установлению и проверке защиты от велнусов еще пары домов и проверить написанное гибридом, поставив свою подпись в конце.
Утомительно. Ужасно. Кажется его скоро будет тошнить от работы.
Драгнил не подозревал, что вскоре все станет лишь хуже.
В коридоре слышались тяжелые и быстрые шаги, по которым легко можно было понять, что идущий озлоблен. За ними следовали более быстрые и мелкие. Дверь в кабинет Нацу раскрылась резко, и не отрывая головы от документов, он знал кто это.
— Люси, я сейчас занят. Послушай Хэппи и иди в постель. Я скоро приду, — автоматически, даже не совсем понимая, что он сказал.
— Нет, я не уйду, — она захлопнула дверь прямо перед носом котенка.
— Люси, не сейчас. Я не могу бросить работу. Подожди еще немного и я приду.
Хартфилия не слушала его. Она стремительно, фурией подлетела к столу и ударила по нему руками, нависнув над Нацу:
— Как долго ты собирался молчать?!
— Люси, иди спать, пожалуйста, — он рукой провел по лицу, от сильной усталости не осознавая о чем ему говорит этери. Все, что он сейчас четко понимал — он хочет поскорей закончить работу и пойти спать. Здраво воспринимать упреки девушки и отвечать на них не однотипными ответами он не был способен.
— Нет! — воскликнула Люси. Она вцепилась в него требующим взглядом и не собиралась отпускать. — Я не уйду пока ты не ответишь мне. Как. Долго. Ты. Собирался. Молчать?!
Услышав голос с очевидно проскальзывающей злостью, этериас напрягся и посмотрел на этери. Ее лицо сейчас было безэмоциональным, но вздувшаяся венка на шее, переходящая на скулу, и горящие глаза говорили, что скоро на нем заиграют другие краски гнева. И этот вопрос. Чистое сознание быстро вернулось. С подозрением Нацу мимолетным взглядом окинул ее. К горлу подбирался страх — она могла узнать правду. Суматошно Драгнил в голове считал сколько времени прошло с уговора дяди. Месяц еще не прошел, вроде бы. Игнил бы напомнил ему, что время поджимает. Или нет?..
Он чувствовал, как паника подходит к нему ближе, кладет руки на плечи, и готова обнять, растворить в себе. Нацу не подавал вида. Он мог ошибиться. Нельзя самому обо всем проболтаться.
— Люси, объясни мне, пожалуйста, о чем ты? У меня после…
— Ты обо всем прекрасно знаешь! — и вот, как он и думал, не нужно было много времени, чтобы Хартфилия вспылила, проявив свои эмоции. Подобно извержению вулкана она выливала на него собственный гнев лавой, обжигающей и смертоносной.
Нацу смахнул руки нарастающей паники — у него нет для нее сил, он должен их потратить на чертовы документы и разговор с Люси. И хоть в нем все еще теплится страх, он больше не был напуган. Люси знает правду — половина уже сделана (правда предстояло еще узнать, кто это сделал), и ему нужно было лишь ее успокоить и объяснить, что и мальчики достойны жизни не меньше. Нацу
хочет быть уверен в себе: он огненный этериас, а лава относиться к огненной стихии, он сможет справиться.
— Все это время ты увиливал! Стоило мне сказать, что они — девочки, ты говорил, что нельзя это утверждать. Я думала ты хочешь уберечь меня, если это окажется не так, потому что я была уверенна. Но нет! Я, как дура, ходила и думала, что это будут девочки, пока ты знал правду. Тебе так хотелось поиздеваться и унизить меня, Нацу? Так надо было делать это прямо! Не молчать, не лицемерить и не обманывать меня на каждом шагу, а признаться, как настоящий мужчина! А ты трус — ты врал мне! Врал все это время!
— Не перегибай палку. Это не так. Я и вправду оберегал тебя и детей. Я знал, что это может тебя огорчить, а для меня важно твое счастье. Ты ведь была счастлива все это время, разве нет? И мальчики, они должны были получить твою любовь хотя бы на время беременности, потому что потом, они ее не получат. Ты уже их не любишь, я же вижу это.
— Мы сейчас говорим о нас с тобой! — выкрикнула Хартфилия.
Дети имели огромнейшее значение в этой ссоре: Нацу знал, чем опасно рождение мальчиков — это отразилось не только на людской расе, но и этериской тоже — знал, что ее долг, как исповедницы, предотвратить повторение истории. Это не было для нее какой-то незначительной мелочью. Нацу все прекрасно знал и продолжал лгать! Однако при этом, прямо сейчас дети не имели значения. Любила ли она их? Люси была без понятия, она еще не подумала об этом, все мысли занимал Нацу и глубокая обида, возможно больше — безжалостное предательство.
— Я доверяла тебе! Ты просто пользовался этим!
— Хорошо, ты права, я намеренно не говорил тебе всей правды, — тяжело вздохнул Драгнил, вставая изо стола. Он подходил ближе к своей этери: она всегда успокаивалась, когда он обнимал ее. Если все так и продолжится, это может плохо сказаться на беременности. — Но подумай сама, скажи я тебе об этом раньше, еще когда я только понял, что это мальчики, что тогда? Мы бы ничего не изменили.
— Мы бы что-нибудь сделали или придумали, пока было время, а не ждали до самых родов, когда ничего нельзя исправить! — все так же пылко, но уже не так же уверенно звучал голос исповедницы.
— Что-нибудь сделали? И что же, Люси?! Я знаю только один способ — убить их, — нервный смешок вырвался у Нацу. Эта ссора плохо сказывалась не на Люси, пока что. Нацу начинал сдавать, переставал себя контролировать. Недосып и вечная работа отразились не только на его организме, что решило проявится сейчас.
— Я бы не сделала этого! — с секунду она заколебалась, и это было ее главной ошибкой. Это было отправной точкой, щелчком, от которого появились мелкие искры, что цепной реакцией взорвал весь порох, копившийся вокруг их отношении все это время.
— Нет, ты бы сделала! Вы, исповедницы, убиваете сразу после родов, только узнав, что это
недевочка. Сейчас у тебя была возможность не ждать родов, сразу от них избавится, а потом повторять снова и снова, пока ты не получишь нужного тебе ребенка!
Нацу не успокоил. Он был огненным этериасом, он мог укрощать огонь и сделать его покорным. Но эмоции это не стихия, они схожи, их можно описать неуправляемыми потоками, что в любой момент они могут взорваться, стать стремительней, жестче, или превратиться в ураган. Но эмоции и чувства это что-то большее, и смертные могут только сравнивать их, но не подчинить, сделать видимость, заключить в себе, но по-настоящему они никогда полностью не будут ими управлять. И Нацу уже долгое время делал это, неплохо скрывал и подавлял, но когда появилась трещина, мелкая щелка, они воспользовались этим и были высвобождены. Вся усталость, что затуманивала голову и поедала появившуюся энергию, сейчас превратилась в ярость, а перед ней Нацу становился тем восьмилетним мальчиком, что без браслетов обжигал адским огнем чувств всех окружающих и себя.
— Не говори, что нет. Исповедницы всегда так делают. И ты такая же. Ты ни чем от них не отличаешься. Будь у тебя возможность ты бы сделала это! Сделала!
— Ты ошибаешься, — голос Люси надорвался. Она не хотела принимать слова этериаса за истину. Нацу думал, что она способна на это — убить
их детей, убить частичку его. Он был предан этому суждению больше, чем ей. Это было больнее, намного больнее его лжи.
— Правда? Я ошибаюсь? — на секунду на его лице отобразилась удивленность. Может Люси могла бы поверить в ее искренность, не будь жевалки на скулах так заметны, а взгляд зеленых глаз свирепым, как у раздразненного хищника. После в его голосе заиграли железные нотки, к концу переходящие на крик, играющий так ярко на фоне бегающего огня на теле этериаса и полыхающих факелов в комнате. — Каждый раз стоило мне заикнуться, что у нас могут быть мальчики, ты так кривила лицо, словно они самые отвратительные существа на свете, которые подлежат уничтожению. Да что там — ты прямо говорила об этом! Вечно повторяла, почему это недопустимо, почему их нужно убивать и способы, как это сделать, повторить за своими предками. Потому что для вас это такое великое дело — искоренить зло, свою ошибку, которую сами и допустили. Можете отрицать сколько хотите, но исповедники стали такими из-за вас, и появились они из-за вас, исповедниц. Эта была ваша вина, но вы ее не признаете, это вы увиливаете и врете сами себе! Как ты сказала? Исправить? Да будь у тебя шанс ты бы именно это и сделала — исправила свою ошибку. Потому что дети, которых ты носишь под сердцем уже шесть месяцев, неожиданно узнав правду, стали для тебя ошибкой! Мальчики — ошибка! Я слышал это так часто, что на секунду сам так подумал. Я, их отец, подумал, что они ошибка! Так почему же я молчал, Люси?! Как ты думаешь?!
— Прекрати! Ты сейчас тот, кто перегибает палку. Я имела право знать. Я их мать! — не зная, что сказать, в отчаянии повторяла Люси. Она не ждала такого от Нацу, не ждала, что запомнил эти слова, потому что она сама не помнила, как говорила это, уверенная в себе и своей правоте.
Нацу подошел к ней не спеша, уверенно и твердо. Люси не отступала, она бесстрашно смотрела ему в глаза. Она упрямая, всегда такой была. Теперь когда дело касалось ее чести и долга, как исповедницы, не могла сдаться, как позволяла себе все эти месяцы. Рука Драгнила легла на ее уже большой живот, нежно и мягко, так же как раньше, несмотря на его «взрыв». Люси не хотела чувствовать его прикосновений, сейчас они ей были противны. Она собиралась смахнуть его руку, но этериас остановил ее, схватив запястье. Сжимал его крепко, на тонкой грани, но не больно. Люси дергала рукой, а он все сжимал и оглаживал живот, не поднимая на нее взгляд, в то время, как она испепеляла им его.
Когда он, наконец, посмотрел на нее, в его глазах больше не было той теплоты — она была в его руках, которыми он в этот момент мог ощущать детей сквозь тонкий слой кожи. Драгнил больше не поднимал голос, он четко выговаривал каждое слово, и совершенно не заботился о чувствах своей этери, озабоченный гневом:
— Я тебе уже говорил и повторю еще раз: не зазнавайся! Это
мои дети.
Мои! И мне решать, будешь ты для них матерью или никем. Я могу сделать так, что ты никогда не дотронешься до них. Я могу сделать с тобой все, что угодно, пока ты в этом мире. И я обещаю, если в твоей голове возникнет хоть мысль навредить
моим мальчикам, твоя жизнь превратиться в Ад. И никто, слышишь, никто тебя не спасет. Ты принадлежавший мне — я твой этериас!
Рука Нацу больше не сжимала ее запястье так крепко. Люси вместо того, что опустить руку или отдернуть ее, замахнулась и дала хлесткую пощечину. Все, что Драгнил сказал за этот недолгий вечер, открыло ей его настоящие мысли и чувства к ней. Эрза была права, эта «любовь» и забота временно, пока в ней его дети. Она для него просто инкубатор под красивым названием — этери. Так было всегда, но она не видела истины, лежащую прямо перед носом. Она была влюблена и потеряла голову, свою гордость, саму себя. Теперь Люси было ясно почему исповедницам запрещают сближаться с мужчинами — они врут и пользуются ими, оставляя за собой боль. Этериасу нужны были только дети. О ней Нацу никогда не беспокоился по-настоящему, он переживал за ее здоровье, как протекает беременность и детей, на нее ему было все равно. А ее любовь и самоотдача не больше, чем приятное дополнение, чтобы позабавить свое самолюбие.
Его слова ранили в самое сердце, и Хартфилия не могла понять, чего в ней больше: злости или печали. Но она знала наверняка — в ней нет страха. Она боялась его достаточно долго, но терпеть открытое унижение — она не собиралась. Впервые когда-то непокорная исповедница, что сложила перед этериасом свою гордость и честь, не подчинилась ему и дала отпор.
Нацу в изумлении замер. Он убрал от нее руки и коснулся щеки. Он посмотрел на девушку и в секунду его лицо опять исказилось яростью. Люси уже думала, что старая ситуация, что произошло когда-то в тренировочном зале, когда в ее мыслях было только самое худшее, повторится. Страх за свое здоровье и здоровье детей появился в ней инстинктивно. Вот только, ничего не сбылось. Нацу остановился. Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Здравый рассудок вернулся к нему.
— Люси, извини, я не знаю, что на меня нашло… — сожаление читалось не в лице, не в глазах, во всем нем оно было. Он только сейчас осознавал, что наделал.
— Нет, не стоит. Ты все сказал правильно. Я на твоей территории, в твоем доме, ношу
твоих детей. Тебе не за что извиняться.
Хартфилия не слушала, его дальнейшие извинения. Она ушла быстро, не оборачиваясь.
Драгнил должен был ринуться ей вслед, и вымаливать прощение, потому что он не хотел говорить ничего из этого. Это было в закутках его разума, но он не хотел делать ей больно. Люси важна для него, не только из-за детей, как бы она сама не думала. Но он не побежал за ней. Он понимал, что сейчас ничего исправить невозможно. По крайней мере, пока они оба не остыли, и аккуратно не обдумали все. Сейчас все бесполезно, чтобы он не сделал.
— Проклятье! — он толкнул стол и тот упал, как и все бумажки, над которыми он горбатился не один час. Ему было наплевать на них. Ему было уже на все наплевать.
***
Ночью Нацу так и не уснул. Просидев пару часов смотря в пустоту, он не скоро взялся доделывать работу. Когда на улице все еще было темно, а до поездки к следующему дому этериасов оставался еще час, Нацу поднялся в спальню. Люси спала, и он был этому рад. Но он не видел до сих пор не высохшие следы от слез на щеках и искусанные губы, а устроенный погром был уже поспешно убран слугами. Он сел на свой край кровати и просто смотрел на ее ровно вздымающуюся спину. Ему было жаль, он винил себя, что сорвался, что не сказал ей правду. Желание прижаться к девушке и без остановки шептать «прости», кажется могло управлять им, но он не поддался. Он должен уважать ее желания. А она явно этого не хотела, даже во сне.
Потом Драгнил встал и уехал. Подчиненных этериасов волновали только их собственные проблемы, остальные им не были интересны. Как глава великой семьи он был обязан предоставить им надежную защиту, они не станут ждать. Потом, он все исправит потом, обязательно, решил для себя Драгнил. Нацу уехал, опять забыв о собственном доме, любимых и самом себе.
