Моя ненавистная любовь

      Хартфилии нравилось узнавать больше про простые человеческие традиции и обычаи. Нередко она слышала верование, что если в свой день рождения задуть свечу, то желание исполнится. Она никогда не верила в это — слишком глупо и легкомысленно. Однако в свой двадцать третий день рождения она задумалась, а вдруг это правда? Долгие месяцы она мечтала, чтобы Нацу вернулся к ней, и они вновь были вместе — это исполнилось: он вернулся, приехал с утра и забрал из дома Этери. Затем он исполнил еще одно ее желание, про которое она уже успела забыть за преследующими тревогами. Это был счастливейший день в ее жизни, когда плохие мысли покинули ее, позволив погрузиться в радость и любовь.       Кто бы мог подумать, что вслед за этими желаниями исполнится еще одно, которое окажется худшим из ее мечт?       К концу подходил десятый месяц беременности, и Люси беспокоилась: что-то не так с мальчиками. Амри и другие нянечки в доме Этери качали головой и говорили, что лучше радоваться, но единственным ее успокоением могло стать начало второго периода, только тогда бы она поверила, что все хорошо. И то ли мальчики достаточно окрепли, то ли от появления Нацу и их близости, страшная учесть этери настигла ее. Она оказалась поистине страшной.       В прошедший месяц у нее порой вскакивала температура и на секунду она замечала вспыхивающий огонь на своем теле, и тогда она не понимала, что в этом ужасного. Это не было так уж и больно, скорее неприятно. «Наверняка, все слухи и запугивания удел для простых девушек», думала Хартфилия, она исповедница и с детства училась терпеть боль, ей это не страшно. Как же самоуверенна она была.       Когда они с Нацу пришли в дом Конбольтов, Люси была настолько уставшей физически и морально — за день пережила огромное количество ярких чувств и эмоций, и большую часть времени простояла на ногах, — что провалилась в глубокий сон лишь коснувшись головой подушки. Проснулась она не во время обеда, как предполагала, в комнате все еще было темно, и хотела бы продолжить сладкий сон, но вот жар мешал. Хартфилия отодвинулась от Нацу: раньше он зажимал ее во сне, как игрушку, и первое время из-за повышенной температуры его тела долго мучилась. «Видимо отвыкла», предположила она. Ничего не проходило, ей становилось все жарче и жарче. На теле выступила испарина и участилось дыхание. Когда кислорода в комнате стало недостаточно, Люси открыла окно. Ночью около моря было более холодно и ветрено, чем в других регионах, правда это не помогало. Ей становилось хуже: она задыхалась, кожу обжигал огонь, будто он тек по венам, хотя подобного не чувствовала на протяжении всей беременности. Она залпом выпила три стакана воды, и когда это не затушило горящее изнутри пламя, вылила на себя весь кувшин. Вода медленно испарялась на ее коже. Из горла послышались хрипы и стоны, Люси с трудом стояла на ногах — жар был уже невыносим. Ей казалось, что ее сжигают на костре, как во времена войны сжигали гибридов и девушек заподозренных, что они этери демонов. Она больше не могла себя держать, ее ноги подгибались и тело дрожало, она не чувствовала силы в мышцах и контроля. В глазах темнело и кружилось, она с трудом держалась за подоконник, хотя руки хотелось одернуть, ведь чем сильнее она сжимала пальцы, тем сильнее кипел в ней кипяток заменивший кровь. — Н-Нацу… — Люси понимала, что вот-вот упадет, а это может навредить детям. Нет, она и так подвергла их достаточному количеству испытаний.       Она заметила мелькнувший силуэт. Он что-то говорил, но она не слышала, звон быстро бьющегося сердца отдавался в ушах громче. Люси что-то бормотала, не осознавая, что именно — она была сосредоточена на боли и просто хотела от нее избавиться. Она не была способна осознавать, что делает. Просто избавиться от огня.       Нацу подоспел подхватить ее. Он посадил ее обратно на кровать, прижимая к себе. Она даже не отодвигалась, практически не чувствовала тело этериаса сквозь собственный жар — она уже ничего не чувствовала. Драгнил покачивал ее в руках, как ребенка, успокаивающе шептал и принесенными слугами мокрыми полотенцами вытирал ее тело. Всю ночь исповедница металась и невнятно шептала, пока обессиленная не заснула.       Днем их накормили и, сев в карету, они поехали в поместье. Хартфилия пыталась уговорить Нацу продолжить долгожданное путешествие, ей стало лучше, только истома чувствовалась в мышцах. Нацу категорически отказывался — слишком опасно. Через пару часов поездки это подтвердилось — Люси сковали судороги, и она не могла понять где именно, словно где-то внутри нее и одновременно везде. Дергалась и меняла позы, но ломота не ослабевала. В уголках глаз выступили слезы, она смотрела на Нацу и умоляла помочь убрать эту боль, но он просто массажировал плечи, чтобы расслабить, и не отводил жалостливый взгляд.       В поместье были найдены записи, как проходила беременность у матери Игниса и Игнила, чтобы хоть немного подготовится к тому, что ждет их. Вместо тринадцати месяцев, беременность у Рейны Драгнил проходила четырнадцать с половиной. Примерно столько же должна была ожидать Хартфилия, и пережив одну ужасную ночь, она не хотела повторить ее.       Первые два месяца, как предупредил Нацу, дети привыкали к огню в своем теле — делали его своей кровью и плотью, без которого они умрут в мгновенье, если он потухнет — и учились им управлять. Для нерожденных младенцев это слишком опасно, поэтому всю боль они отдавали матери. Ужасный жар, словно ее сжигают заживо, был одним из симптомов, и Адера сообщила, что это лишь первый раз, потом все усилится. Люси испугалась: в ту ночь она боялась, что сгорит изнутри, а дальше… Она серьезно задумалась, не умрет ли она за эти три месяца? Конечно же нет, уверили лекарши. Ее тело устойчиво к огню и высоким температурам с начала беременности, и физически она полностью здорова, чтобы перенести это.       И каково обычным девушкам, которые не тренировались выносливости и выдержке с рождения? Которые не знают, что значит сутками не выпускать из рук окрайд, разящий болью не только этериасов, но и исповедниц? Которые не тренироваться днем и ночью, когда казалось, что тело больше не выдержит и сломается, а тебя заставляли продолжать, иначе накажут и опозорят за слабость? Мавис в глазах Люси восстала героиней — пережить подобное два раза с ее маленьким хрупким телом, настоящий подвиг, и искренне пособолезновала другим девушкам из дома Этери, особенно Хисуи: бедняжка и так имеет кучу психологических и физических ран, и это еще не конец страданий. Радость возвращения Нацу умножилась в несколько раз — эту ночь и день его поддержка облегчила пытку, несильно, но облегчила. А если бы он ее там оставил, или вовсе не приехал и она продолжала мучиться тревогами за него? Ей было страшно представить, что ситуация могла быть еще хуже, чем есть.       Повышение температуры, как предсказали, усилилось. В такие моменты Хартфилии казалось, что она плавится, словно в нее влили раскаленный метал, и он разъедал ее горло, легкие, желудок и расходился дальше по всему телу, не оставляя ни одной живой клеточки, где бы она не ощущала его. На коже оставались красные пятна, где возможно могли бы остаться сильные ожоги, которые возможно за всю жизнь не прошли бы, осталось бы ее тело нормальным.       Нередко у нее помутнялось сознание. Она металась по кровати, ища там холодный уголок, и, когда не находила, наворачивала круги по комнате, хотя с трудом стояла на ногах, выходила на балкон или шла в ванную, где довольно прохладно, если ее не разогревать, и под конец ложилась на пол, все еще горя, но уже без сил, чтобы как-то противостоять. Порой у нее даже мозг плавился, и она начинала бредить. Обычно, как рассказывали следящие за ней гибриды, она бормотала что-то на своем родном языке, звала своих сестер или маму, или Игнила. А если она не говорила сама с собой, то путала слуг с кем-то из прошлого. — Эй, т-ты же Дэн, да? — когда Нацу был с ней и обмоченным в ледяной воде полотенцем вытирал ее тело, чтобы ей стало легче, очнувшись от полусна, она затуманенным сознанием посчитала его с кем-то из рыцарей, что останавливались около поселения Аминас. Этериас, громко зевая, ведь нормально спать рядом с этери было практически невозможно, напомнил: — Люси, я Нацу. — Я тут подумала, не-не хочешь провести со мной ночь? — она явно его не слышала. — Я тааак хочу ребеночка! — Люси, ты уже беременна, — со смешком указал Драгнил, проводя полотенцем вдоль руки, которую положил на большой живот. Он тоже не раз заставал это состояние, порой это было крайне забавно. — А-ах, да? Извини, — прикрыв глаза, с хрипом сказала Хартфилия, и Нацу поднес к ее губам стакан, который она тут же осушила. — Я совсем забыла, я уже ношу детей и у меня есть демон. Хотя он скорее не демон, а скотина! Я иногда тааак хочу его убить…       Исповедница вновь провалилась в сон, Нацу нервно засмеялся. Подобные обещания повторялись с завидной постоянностью, что он уже сбился со счета.

***

      В отличии от ожиданий Хартфилии, второй период оказался не столь стабильным, как она полагала. Мальчикам нужно было приспосабливаться к своей силе и эксперименты были неизбежны. К постоянно высокой температуре Люси бы привыкла, но та скакала то вверх, то вниз, то была обычной. Это был сущий хаос, где предугадать что будет дальше мог только пророк. Но таковых у Драгнила не имелось.       Бывало, что на следующий день после горячей, в прямом смысле, ночи, она не повторялась, наоборот Люси охватывал холод, такой, какой не был, наверно, даже в самую суровую зиму. Ей думалось, что она покроется инеем из-за мороза, что шел изнутри нее. Драгнил грел Люси, покрывая их обоих огнем. К сожалению, и здесь он не мог особо помочь. В лучшем случае снимал озноб, однако, на холод ощущаемый только этери повлиять не мог, как и на игры мальчиков. Он обнимал ее, сжимал в руках тонкие пальчики, почти что багровые и заледенившие, покрывал мелким поцелуями кожу, пугающие холодную, отчего сам вздрагивал от ее прикосновений, и долго вместе с ней лежал в разогретой до кипятка ванне, повышая температуру собственного тела, терпеливо ожидая, когда ее посиневшие губы приобретут нормальный розоватый оттенок и ими скажет, что ей тепло.       Однако если не жар и не холод подчиняли ее волю себе, то происходило кое-что похуже, по мнению исповедницы. В такие моменты каждый сантиметр тела и все, вплоть до недостижимых уголков подсознания, были одержимы желанием. Желанием к огню. Она ощущала истощение и ненасытный голод. Все ее естество кричало о голоде, которое не могло удовлетворить ни одно самое сытное блюдо. Оно погибало и, в желании выжить, захватывало Люси целиком и полностью. Пламя становилось ее исключительным спасением и смыслом существования. Тогда Нацу срочно отрывался от работы и не смел отойти от нее в сторону, пока голод не пройдет. — Люси, не надо, — аккуратно просил Драгнил, стараясь привлечь внимание к себе. Люси не видела и не слышала ничего, она была сосредоточена на пламени.       Живой огонь, как и любой другой, мог согревать этери вместо него, но вот есть его Нацу ей позволить не мог — он загрязненный и жесткий. Порой после его собственного огня, что для мальчиков родной и сравним с материнским молоком, Люси чувствовала изжогу, и он не хотел проверять, как может навредить простой. — Ну же, Люси, иди ко мне, — обдав свои руки огнем, вновь позвал девушку Нацу, в этот раз сработало. С пеленой на карих глаз, она шла к нему, как завороженная, как корабль шел за самой яркой звездой. У Нацу на щеках заиграл стыдливый румянец, он зазывал свою этери, словно собачонку. И тот заиграл еще ярче, когда она садилась на кровать и губами прикасалась и облизывала пальцы и кожу его ладоней, поедая, а он не нарочно, сам того, не заметив, говорил: — Хорошая девочка.       Но не только от стыда огонь разгорался в демоне сильнее. То, как она к нему льнула, как жадно целовала, как он становился ее пламенем — ее единственным вожделением — он сам переполнялся им. И не мог сдержаться. К радости, лекарши тоже не ставили запретов, а некоторые этериасы, исследующие сущность этери и их особенности, даже рекомендовали близость — якобы это облегчает второй период. Да и Люси не злилась, что он так нагло пользовался ее положением. Злилась она на совсем другое.       После использования огня Нацу на ней, Люси приметила одну пугающую способность — она самовоспламенялась. Нет, конечно, этот огонь не причинял ей боли, но он пугал. Она его совершенно не контролировала: вспыхивал в любой момент, бегал по ее телу, и слава Великому, у Драгнилов вся одежда и мебель была огнеустойчивая (еще и такой напасти ей не хватало!). Зато Нацу изумлялся каждый раз и без остановки лепетал, какие гениальные его мальчики — все еще нерожденные мальчики! Этериас уже до потери пульса обожал своих детей, но обычно Хартфилия могла понять его восторг, сейчас же она с подозрением глядела на него и была готова уничтожить: его дети ежедневно подвергают ее пыткам, а он их нахваливает! Конечно же, Драгнил объяснил ей: это был не съеденный ею огонь — съеденное является съеденным — и создавать собственный огонь дети не способны, зато они могли впитывать его. А они не просто копили его в теле матери, они использовали его! Не каждый уже рожденный ребенок способен на такое! (Адера с Амри качали головой и повторяли «типичный этериас-родитель», подобное явлением было самым обычным у беременных этери)       Вспоминая, как часто Нацу применял и до сих пор пытался применить на ней свое пламя, Люси всерьез жалела, что отдала окрайд Полюшке.       Ее состояние менялись с завидной постоянностью, не успевала она передохнуть от одного, как ее тут же охватывало либо то же, либо другое. Хваленая выдержка и натренированность исповедниц были бесполезны. Люси чуть ли не благодарила Всевышнего, если проснувшись на утро температура была нормальной и сохранялся здравый разум. Она, как ребенок получивший желанный подарок, радовалась даже нескольким безмятежным часам.

***

      Срок становился больше, скачки температур не были столь мощными и давали ей хотя бы контролировать себя, однако к ним присоединилась и другая физическая боль. Раньше на судороги она не обращала внимание, хотя они причиняли неудобства, но сейчас были ощущения обострились. Ей будто ломали кости или привязали к дыбе, растягивают конечности и разрывают суставы. Они измучивали до потери сознания. Бьясь в агонии, ее порой и вправду привязывали к кровати, чтобы она не навредила себе, потому что боль была такой, что казалось лучше покончить жизнь самоубийством, чем терпеть это. Если раньше Нацу мог сгладить ее мучения, здесь ей просто давали отвары и мази, правда толка она от них не видела. — Ммм! — во весь голос взвыла Люси, сжав в кулаках простынь и изгибаясь в спине. Драгнил, невесомо прикасаясь, вытер слезы и отстранился, боясь, что своими касаниями сделает больнее.       Обычно у нее болели руки и ноги, видимо росли когти и лапы, но в этот раз она резко схватилась за голову и заметалась по постели. Нацу тут же схватил ее и со спины крепко прижал к себе. Она дергала ногами, ногтями впивалась в кожу головы и расцарапывала ее. Удерживать ее было крайне тяжело: прижимать к себе и держать руки, чтобы прекратила калечить себя, и это было бы легко, учитывая разницу сил, но она была беременной с огромным животом, что не облегчало задачу. При этом Драгнил все же дотянулся и взял пузырек с успокаивающим, что кучей лежали на прикроватной тумбочке, влил его в Люси. Спустя минуты она обмякла в его руках и морщась, тихо хмыкала. — Голова раскалывается… Так болит лоб, словно сами кости растягивают… Нацу, так болит… — Словно рога растут? — с замешкой спросил этериас. Хартфилия кратко кивнула, и откинув голову застонала, уже впиваясь ногтями в кожу Нацу. Тот не зашипел, продолжал обнимать и нежно гладить. — Тише-тише, все скоро закончится, надо подождать еще чуть-чуть, Люси, еще чуть-чуть.       «Еще чуть-чуть никогда не закончится», пронеслось у этери. К этой боли невозможно было привыкнуть, она преследовала ее день изо дня и только усиливалась. Люси казалось, что она медленно и бесповоротно сходит с ума. Время быстрым потоком ручья текло, она хотела за него ухватиться, остановить и вздохнуть полной грудью момент умиротворения, но она не успевала поймать, зацепиться за что-либо, даже за боль, что заполняла практически каждый поток. Она запоминала все и вместе с этим не помнила ничего, она просто тонула в хаосе и беспорядке внутри себя.

***

      Когда начались первые схватки она не сразу осознала, что происходит. Шла по поместью, направляясь в спальню, думая, что опять начнется одна из пыток. За три с половиной месяца она не перестала испытывать боль и страх перед ней, но успела смириться. Лишь когда она сообщила Амри, что у нее белье промокло, по озарившемуся и странному «Ох!», поняла, что время пришло.       Драгнил был рядом с ней, засекал время схваток, ходил вокруг и нервно говорил «Люси, все хорошо, ты не волнуйся!», хотя единственный кто волновался был он. Спасибо, что массаж делал и беспрекословно исполнял просьбы. Нет, конечно же, Хартфилия тоже была немного встревожена — первые роды, и главным беспокойством было, а все ли пройдет гладко? Не редко она слышала слухи в городе, что у кого-то родился нездоровый ребенок или мать умерла от кровопотери, и такие страшные мысли посещали ее, особенно во время десятого месяца, когда второй период все не наступал. Но сейчас, несмотря на боль и участившиеся схватки, она чувствовала радость — радость скорого облегчения. Больше года она проходила беременной и последние месяцы были одними из ужаснейших за всю ее жизнь. Она устала, безумно устала от этого, и хотела отдохнуть.       Спустя несколько часов Люси сказали, что уже пора, Нацу вывели из комнаты — оставлять его в таком состоянии рядом с роженицей боялась даже сама она. Нацу старался не показывать свое волнение, желая поддержать, однако ни для никого не осталось без внимания его побледневшее лицо с выступившими капельками холодного пота и дрожащими пальцами, в которых он не мог ничего удержать. Он хотел быть рядом с этери все время, пока не родятся мальчики, но Адера накричала на него, чтобы он уходил и не мешался. Люси, тяжело и хрипло дыша, сдерживая крик, согласилась с ней. Выматывать этери спорами он точно не собирался, наверно, и вправду будет лучше, если он уйдет. Как только он вышел из кабинета, он там же сел на пол. Он чувствовал накатившую усталость от проведенных рядом с Люси часов, прошедших на огромном стрессе, и медленно клонило в сон, время уже было за полночь. Но как он мог уйти и наслаждаться отдыхом, когда его в этери в это же время мучается от боли родов? Гибриды принесли ему успокоительное и хотели увести, но Драгнил отошел лишь на пару метров от лазарета, только чтобы крики Люси не резали слух и его сердце, что уже долгие месяцы не излечивалось и лишь давало на секунды забыть о потере и вине, окуная его в новое чувство — бесполезность.       Все эти месяцы он слышал крики Люси, видел ее слезы, столько, сколько не видел никто, и смотрел, как она страдает, даже сейчас это не просто продолжалось, оно стало сильнее, он слышал это. Как же он жалел, что его проклятье — огонь, что он не мог забрать ее боль себе или хотя бы часть, сделать хоть что-нибудь для нее. Он навлек на нее все это (и это не только ужасы этериской беременности) и не мог от этого избавить или облегчить мучения, он только говорил «прости» и смотрел со стороны. Просто смотрел.       С тех пор как дядя ушел в комнату в секретных проходах поместье, Нацу не единожды ощущал себя ненужным, но с полной никчемностью столкнулся впервые. Казалось, что он бьет в ледяную стену, но его огонь не помогает, на стене нет и трещины, хотя его покров стерт и кулаки сбиты до крови, а вокруг температура опускается ниже, стена становится тверже, и горячая кровь все так же кипит в его теле и он не замерзает, не уходит, не умирает, просто без толку бьет. Он был рядом, но представить не мог, какого этери. Он мечтал, чтобы хотя бы на минуту вся боль перешла к нему и Люси вспомнила бы, что такое нормальная жизнь, жизнь до беременности, до боли утрат, до жизни в этом мире.       Собственная бесполезность захватила его без всякого сопротивления и не выпускала из своих лап — у него не было и шанса.       Нацу был огненным этериасом, однако по иронии был затерян в вечных ледниках. Он блуждал и врезался в стены, не находя выхода, да уже и не пытался — он был в них, наверно, с самого младенчества, когда впервые лишился родного тепла, и потом они медленно возрастали, не успев растаять от любви, что покидала его слишком быстро и слишком болезненно, оставляя после себя еще больше льда и холода. Он привык к этому, свыкся с мыслью, что навсегда останется там, заточенный один без кого-либо рядом, потому что слишком боялся — он приносит всем боль и погибель, даже тем, кого больше всех хочет защитить. Он разуверился в себе.       Но он продолжал искать выход, не знал зачем, но продолжал — он хорошо знал, что значит одиночество и пустота, и хорошо знал, насколько это может быть страшным. И спустя долгие годы нескончаемых поисков, что последние годы казались безнадежными, наконец привели его к желаемому выходу, что навсегда изменит его жизнь. Он нашел его в раздирающем крике только что родившегося младенца — в крике своего сына.       Нацу сорвался с места и дернул за ручку двери, чуть не сорвав ее с петель, но в комнату вошел неуверенно. Сердце остановилось и теперь отдавалось неспешными стуками. Поперек горла встал ком, он не мог и слова сказать, будто его язык прирос к небу и отсох, дышать стало еще сложнее, чем сидя в коридоре. Этериас растерянно смотрел на шторку, за которой скрывалась этери, повитухи и его дети. Он не заметил, как за ним закрыли дверь, и мелькавших вокруг гибридов. Собственный кровоток заглушал лишний шум и был сосредоточен исключительно на детском крике. — Господин Драгнил, — когда шторка распахнулась со стороны, он вздрогнул.       Он не видел уставшую улыбку вышедшей Амри, он видел комочек из белых полотенец. Она протянула его к нему, Нацу все так же растерянно смотрел и, только уловив кивок гибридки, вытянул оцепеневшие руки, не осознавая, что делает и что делать нужно, несмотря на множество указаний, внимательно изученных за последние месяцы.       Он так долго этого ждал, так долго это было его мечтой, что теперь он не мог поверить в реальность происходящего.       В комнате сохранялись крики, Адера громко приказывала Люси продолжать тужиться, что это еще не конец. Нацу все еще не слышал этого, все внимание было сосредоточено на ребенке в его руках. Его кожа была красного оттенка и душераздирающий крик был все так же громок, что не раздражало, наоборот радовало, оно указывало на здоровые легкие. А еще малыш был до ужаса маленький, казалось одно лишнее движение, прижмет его к себе чуть крепче и хрупкие кости сломаются. Нацу аккуратно провел пальцами по лбу младенца, касаясь розовых волосков, и почти что не дыша, не шевелясь, завороженными глазами внимательно разглядывал новорожденного.       Вновь по комнате разнесся младенческий крик. Нацу проморгал несколько раз прежде чем опомниться, что Люси вынашивала эти месяцы не одного ребенка. У него было двое сыновей. Этериас поддался вперед к ширме, но оттуда точно так же, как и пару минут назад, словно он вернулся в прошлое, когда гибридка выносила ему первого из близнецов: точно такая же улыбка, точно такой же крик и точно такое же чувство нереальности и неверия. Только другого цвета одеяльце и первенец на руках доказывали, что время не изменило свой ход, и он в настоящем, в этом самом моменте, когда он впервые видит своих мальчиков и прикасается к ним. Он настолько привык, что они отделены от него плотью, что сейчас казались просто плодом его воображения. Но их крик был слишком громок и связь проклятья, что все месяцы позволяли ему стать к ним ближе, усилилась, подобно кровотоку продолжая движения уже вне собственного тела. — Наконец-то мы встретились, мои маленькие мальчики, — не широкая, неяркая, но поистине счастливая улыбка появилась на лице Нацу от растекающегося внутри тепла и света.       Ощущаемая минуты назад слабость исчезла, теперь он был полон сил и воодушевления, готовый растопить все льды севера. Вот только, ему это не нужно было, он держал на руках своих сыновей и все вокруг померкло. В мире не было никого — только он и его мальчики, и это было идеально. — Господин Драгнил, может я лучше… — Амри хотела помочь хозяину, держать в руках сразу двоих младенцев не удобно, но стоило ей сделать лишь движение в их сторону, серо-зеленые глаза до этого излучающие никогда не видимую в этериасе любовь омрачились открытой угрозой. «Никто не посмеет забрать у меня детей», говорил всем взгляд исподлобья, что царящая в комнате радость рождения забылась, все застыли, боясь немилости хозяина. Но через секунду на скулах Драгнила замелькал румянец, и этериас вновь смотрел на сыновей.       Люси накрыли одеялом, ширму убрали, и она могла видеть Драгнила с детьми. Дыхание до сих пор не восстановилось, пот высыхал на коже, Хартфилия неподвижно лежала и не чувствовала ничего, кроме ощутимой каждой клеточкой тела боли. Она не могла пошевелить даже пальцем, дышать и держать глаза открытыми было тяжело. Она думала, что за второй период успела пересечь самый высокий уровень боли, и, возможно, она не сделала это вновь, но ощущение, что она может вот-вот умереть не исчезло и не смягчилось. Радость настигла ее — наконец все закончилось — но на нее уже не было сил, хотелось отделиться от собственного тела. Однако это не было осуществимо и она сквозь пелену смотрела на все вокруг, с каждой минутой отчетливее слыша детский плач. — Нацу… — это было больше похоже на странный хрип, чем голос. Несмотря на все, ей сейчас хотелось увидеть Нацу и детей, чтобы они оказались рядом и она почувствовала их поддержку и любовь. Она нуждалась в этом, ведь только оно могло унять агонию и дать вновь упиваться жизнью и этим моментом. — Нацу!..       Ее зов заглушили дети, но даже не будь их, Нацу бы ее не услышал.